Фрося с детьми была отправлена вместе с ним аэропланом, поскольку Сербин, предчувствуя длительное лечение, категорически настоял на том, чтобы семья была это время вместе с ним.
Столица встретила семью Сербиных неприветливым, набухшим грозовыми тучами небом и холодным ветром. Носилки с раненым запихнули в санитарный «Форд», и машина, стуча раздолбанным мотором и кашляя удушливыми выхлопами газолина, потащилась по московским улицам.
Фросю с детьми встречавшие аэроплан военные отправили в общежитие Наркомата обороны в Орликовом переулке, где им предстояло прожить долгих шесть месяцев.
Доктор полка Иван Викентьевич сотворил чудо, проведя сложнейшую операцию в полевых условиях, без надлежащих инструментов и медикаментов. Это признали московские светила военно - полевой хирургии. И он, фактически, спас Сербину жизнь. Но большего сделать, увы, не мог ни он, ни доктора в пограничном госпитале Термеза. Пуля, пробив лопаточную кость и оторвав шейку лопатки, раздробила кость, и мелкие осколки ее не давали ране заживать, постоянно воспаляя ткани. В кости развился свищ. За полгода Сербин пережил шесть операций, и дважды впадал в кому, из которой его с превеликим трудом выводили врачи. Но железный организм Путника выстоял и в этот раз, победив болезнь.
После лечения его с семьей отправил на три месяца в подмосковный городок Руза в военный санаторий. Но уже через месяц в санатории Сербин затосковал….
Длительное бездействие плохо влияло на него. Он стал раздражаться по пустякам, покрикивать на детей и жену. Врачам он в резкой форме начал высказывать, что здоров и требовать выписки. Его деятельная натура, едва вырвавшись из лап смерти, уже жаждала подвига, боя. И напрасны были сетования врачей санатория на то, что его организм еще не окреп после ранения, что ему нужно восстанавливаться, что ему еще долго будут противопоказаны физические нагрузки…. Сербин подолгу гулял по лесу с семьей, наслаждаясь целебным, настоянным на хвое окрестных лесов, воздухом. Но все его мысли были в полку, в пекле пустынных песков, в яростных схватках с басмачами….
Через два месяца лечения Сербин зашел в кабинет главврача санатория и потребовал связи с наркомом обороны. Зная крутой норов пациента, главврач не стал спорить и соединил его с помощником наркома. Без всяких предисловий Сербин представился и потребовал вернуть его в полк. Внимательно выслушав его, помощник пообещал доложить о его требовании наркому и сообщить результат через главврача санатория.
А спустя неделю весь медперсонал санатория вдруг заметался по коридорам и палатам, выискивая и стирая крепко пахнущими хлоркой тряпками каждую пылинку, вешая свежие занавеси на окна, яростно надраивая восковой мастикой паркет старинного дворянского особняка, в котором размещался санаторий. Словно шорох пролетел по палатам – «едет Ворошилов»!
В полдень в ворота санатория торжественно вкатил кортеж из трех сверкающим черным лаком авто. Из первого неспешно выбрался Климент Ефремович Ворошилов – народный комиссар по военным и морским делам. Оглядев сверкающий чистотой двор, он направился к открытым настежь входным дверям, где его хлебом- солью встречало все руководство военного санатория.
Часа полтора ушло у наркома на то, чтобы обойти палаты, лечебный комплекс, посетить столовую, спортивные залы и бассейн, после чего всех больных, находящихся на реабилитационном лечении в санатории пригласили в актовый зал.
- Ну, здравствуйте, герои Красной Армии, - начал свое выступление Ворошилов. – Вот, решили мы с товарищами командующими войсками посетить ваше лечебное учреждение и заодно выполнить приятную для каждого командира и красноармейца миссию – вручить орден боевого Красного Знамени нашему товарищу, отличившемуся на фронте борьбы с басмачеством в Средней Азии. Это всем вам известный комполка товарищ Сербин. Ну, пожалуйте-ка сюда, товарищ Сербин! – нарком обернулся к помощнику, принимая из его рук награду.
Растерявшийся, было, от неожиданности Леонид, быстро взял себя в руки и бодрым шагом направился к трибуне, около которой его встречал нарком. Вручив ему награду и, задержав его руку в своей, Ворошилов обратился к залу:
- Вот, товарищи командиры, вам образец исполнения священного воинского долга для каждого бойца нашей Рабоче - Крестьянской Красной Армии! Товарищ Сербин, еще не долечившись, требует, вы слышите – требует! отправить немедленно его в родной сердцу полк! Но! – нарком поднял вверх указательный палец. – Во – первых, приказываю: пройти лечение до конца, не вызывая никаких нареканий со стороны медперсонала санатория! Во – вторых, моим приказом, товарищ Сербин, вы зачислены слушателем Высших курсов комсостава «Выстрел», после окончания которых, получите назначение на более высокую должность в войсках. Приказ вам понятен? Желаю вам скорейшего восстановления здоровья и успешной учебы!
Сербину ничего не оставалось, как ответить «Служу трудовому народу» и отправиться на свое место.
Ворошилов коротко обрисовал международное положение Республики в окружении враждебных государств и, пожелав выздоровления раненым и успехов в лечебной работе медперсоналу, уехал в сопровождении своего многочисленного эскорта.
Леонид, смирившись со своей участью, с удвоенной энергией ударился в лечебные и оздоровительные процедуры, которые в последнее время стал частенько пропускать, уходя в лес. Его настроение, на радость Фросеньке и детям, выровнялось и стало по-прежнему добродушным и веселым. Как военный, до мозга костей человек, он изменился, видя перед собой ясно обозначенную наркомом цель, и получив приказ неукоснительно следовать ей.
Фрося в свободное время помогала медсестрам и врачам, чтобы не потерять квалификацию, и многому училась заново. Ей нравилась ее профессия, нравилось помогать людям, искалеченным войной. Она видела, как страдают эти большие, сильные мужчины, настоящие воины, и сердце ее переполнялось болью и состраданием.
Она стала записывать свои впечатления и истории раненых, ей было интересно то, что у каждого из них осталось за пределами войны. Истории эти были разные, и за каждой из них стояла не только судьба раненого, но и судьба его семьи, зачастую, горькая и изломанная.
Фрося всегда была глубоко верующим человеком и понимала, что многие свои мысли она не может не только высказать вслух, но и записать в свою клеенчатую тетрадку, которая могла ненароком попасть в чужие руки, а религиозность преследовалась строго… Но иногда она не сдерживала свои порывы и шепотом молилась у постели раненого, прося у Господа даровать ему облегчение, и видела, как благодарностью зажигаются его глаза …
Видя каждый день боль и страдания, она особенно остро стала чувствовать роль женщины-супруги, женщины-матери в жизни солдата, защитника Родины. Ведь он, уходя на войну, кладет на алтарь Отчества все самое-самое дорогое: и свою, часто большую, семью, и свой дом, и свою жизнь… И совсем неожиданно в её голове стали складываться стихотворные строчки. Сначала она боялась их, прогоняя, считая наивными и нескладными, но постепенно увлеклась этим не на шутку и стала записывать стихи в тетрадь. Фрося никому не показывала свои стихи, и даже от Леонида скрывала свое увлечение, а тетрадь со стихами прятала за подкладку старого пальто, которое Леонид уже не носил, а Толику оно было еще велико...
Но однажды зимним вечером, уложив детей спать и, видя Леонида в добром расположении духа, она вдруг решилась прочесть ему свой стих о женщинах. Фрося не знала, как начать разговор о стихах, но Леонид вдруг сам завел разговор на эту тему.
- Фросенька, а что ты все пишешь и пишешь в свою тетрадочку заветную? Уж не стихи ли? – и широко улыбнулся.
- Ты как догадался? – зарделась Фросенька.
- Ух, ты! – воскликнул Леонид. – Так я угадал, что ль?
- Тише ты! – полушепотом сказала Фрося. – Детей разбудишь…
- Да они сегодня так убегались, что их и пушкой не разбудишь! Не переживай! Так что там у нас насчет стихов?
- Пишу, Лёнь! – снова засмущалась Фрося. – Не знаю только, что получается. Стыдно даже тебе прочесть. Вдруг засмеешь!
- С чего это я должен засмеять? – удивился Путник. – Я всякое умение уважаю. А уж писательское… Коль дал тебе Бог стихи писать, так не гневи его! Пиши!
