Дух незыблемости царил и в приемной Марины Михайловны, где много лет назад довелось уже Мазину побывать, расследуя обстоятельства смерти Татьяны Гусевой, у тогдашнего начальника Алексея Савельевича Мухина.
Строго одетая, не первой молодости секретарша, очевидно прожившая в предбанниках власти не один десяток лет, окинула Мазина оценивающим охранительным взглядом и, сверив его документ с записью в служебном блокноте, пригласили подождать несколько минут.
Мазин присел. И не удержался, спросил:
— Простите, вы давно в этой системе трудитесь?
— Порядочно, — ответила она осторожно.
— Мухина Алексея Савельевича не помните случайно?
Секретарша погрустнела.
— Как же!.. От нас-то он давно ушел, сердечко хандрило, а хоронили недавно. Хороший был человек. Вы его тоже знали?
«Как, однако, смерть повышает оценки! При жизни всего лишь «неплохим мужиком» считался», — подумал Мазин, но от воспоминаний уклонился, благо пригласили в кабинет.
Марина Михайловна, как и ее контора, тоже демонстрировала новый стиль. Была она заметно моложе своей помощницы, находилась в отличной форме, поддерживаемой, судя по упаковке «Герболайфа» на журнальном столике, не без активных усилий, держалась уверенно, доброжелательно и раскованно. Улыбнувшись Мазину и указав жестом на стул напротив, она безо всякого руководящего превосходства в голосе продолжала телефонный разговор, начатый до прихода Игоря Николаевича.
— Ну, Василий Прокофьевич, дорогой вы мой человечек, ну, зачем нам немецкая народная музыка? Как мы свой-то народ на нее завлечем? Молодым погорячее нужно, погорячее. Какое нынче тысячелетие на дворе? Вот-вот… А я о чем говорю? Пусть немцы хэви-метал везут, да потяжелее. Вот тогда молодежь твой дворец и разнесет. А на развалинах денежки свои оставит, подкормит нашу худосочную культуру. Правильно я говорю? А я всегда правильно говорю! Учти и действуй!
Опуская трубку, Марина доверительно обратилась к Мазину:
— Слышали этого отставничка? Мастодонт. И с такими кадрами приходится работать. Не понимает, что молодежь сейчас предприимчивая, денежная, за ценой не постоит, если мы их тяжелым роком по мозгам. Хватит перед словом «прибыль» глаза опускать стыдливо.
Собственные большие навыкате глаза Марины Михайловны смотрели прямо, открыто и весело, не допуская сомнений в правоте передовых воззрений.
— Но вы, если не ошибаюсь, — прервалась она, — совсем по другим делам?
— Да. Я звонил вам.
— Как же! У меня записано.
Дергачева перевернула страничку настольного календаря.
— Игорь Николаевич?
— Именно так.
— Из частного агентства?
Эти слова, которые самому Мазину давались все еще с затруднением, Марина Михайловна произнесла очень непринужденно, и он вновь убедился, что имеет дело с человеком, свободным от недавних предрассудков.
— Не знаю, как эта новая форма вживается, но вам лично я не завидую, — сочувственно заметила Дергачева.
— Почему?
— Вы разве не обратили внимание, что Лилька, девчонка… Ну, как это сказать?.. С фантазиями.
Что-то резонное в ее словах было.
— Пожалуй. Однако она имеет право разыскивать пропавшую мать.
— Имеет, имеет. Теперь плюрализм.
— Вот именно, — подтвердил Мазин, скрыв усмешку. — Значит, вы не против?
— Я ее не отговаривала. Это я вам сочувствую. Хотя, — Марина улыбнулась простодушно, — вы уж меня простите, я иногда лишнее болтаю, подопечная художественная среда влияет… Я сначала подумала, — ну и хапуги, обдерут девчонку частники. Не обиделись? Но потом узнала, что оплата по результату. Это справедливо. Если им с бабулей СКВ не жалко, дело хозяйское. Да вам-то пустая работа зачем?
— Уверены, что пустая?
— Как дважды два.
— А супруг говорил, что вы ее поддерживаете.
— Попробуйте ее переубедить!
— Она на факты ссылается.
— Какие?
— Телеграмму, например.
— Обсудим и телеграмму.
Молодая начальница соединилась с секретаршей.
— Наталья Дмитриевна! Я занята. Да, никого. Ну, кроме… сами знаете.
— Чтобы не мешали, — пояснила она Мазину. — Дело все-таки щекотливое. Семейное.
— Разумеется. Я, признаться, удивился, что вы со мной здесь встретиться решили.
— А где? Дома? Я думала, вы с каждым в отдельности говорить хотите?
— Сначала. А потом, возможно, и вместе потолкуем.
— Тогда уж дома. Добро пожаловать на чаек. А пока конфиденциально?
— Конфиденциально? Пожалуй.
— Тогда здесь. Где же еще? В кооперативном кафе? Вы расплатитесь? Или за счет фирмы?.. Не бойтесь, шучу я, не введу в расходы. Нельзя. Меня ведь в городе знают. Все время на заметной работе. Все время новые люди. И, сами понимаете, их много, а я одна. Придешь в коллектив, всех разве запомнишь! А они помнят. Вот беда, — сообщила Марина не без гордости и некоторого кокетства. — Увидят нас с вами, поймут неправильно.
— Сплетен опасаетесь?
— А как же! Злые языки страшнее пистолета. Приходится дорожить репутацией.
— Удается?
Она засмеялась.
— Зря не подставляюсь. Поэтому лучше здесь побеседуем. Пусть думают, что я вас на ковер вызвала. Не возражаете? — добавила она не без наглости.
— На ковер, так на ковер. Я привычный, — согласился Мазин.
— Значит, вы о телеграмме?
— О телеграмме.
— Ну, тогда я вам откровенно. Никакой телеграммы не было.
Телеграмма лежала у Мазина в сейфе, и он успел убедиться в ее подлинности, но об этом сразу не сказал. Спросил другое:
— Вы не верите Лилии?
— Ох, беда моя! Не верю.
— Зря. Телеграмма подлинная.
— Знаю. В руках держала.
— Почему же?..
— Разве я в подлинности сомневаюсь? Кто послал — вот в чем вопрос.
— По-вашему, не Эрлена Михайловна?
— Конечно, нет.
— А кто же?
— Лилька и послала, — заявила Марина уверенно.
Мазин подумал, оценивая версию.
— У вас есть доказательства?
— Вся моя жизнь доказательство. Я-то Лильку знаю, считайте, еще до рождения. Когда Эрлена округлилась, простите за выражение, мне десять лет было. Девочки в этом возрасте очень любопытные. «Что это, Эрлена, мальчик или девочка?» А она без колебаний: «Лилька!» Так и познакомились. Ферштейн? — как говорят дружественные нам теперь федеративные немцы. Ну а после смерти Эрлены…
— Исчезновения… — поправил Мазин.
Марина впервые нахмурилась.
— Я не оговорилась. Во всяком случае, для нас Эрлена умерла. А Лильку я вот так знаю, — повторила она и провела ладонью по горлу. — Мне это вам, постороннему человеку, говорить неудобно, но девка давно с приветом. Правда, надеялись, что перерастет. Однако и расти нужно нормально. Ей бы самое замуж, а она к сектантам подалась… Знаете, у нее в голове сумбур какой? К врачу обратиться приходится. Вот я вам и сказала… Думаете, мне это приятно?
— То, что вы мне сказали, дальше не пойдет.
— Спасибо, — откликнулась Марина. — Мне эта девчонка не падчерица. И не племянница даже. Сколько я с ней провозилась! Мужику не понять. А вместо благодарности…
— Как вы ее поведение объясняете?
— Как же! Родная мама роднее тетки. А телеграмма? Я знаю? Спросите у психиатра. Выдумала, чтобы мы с отцом против ее розысков не возражали. Будто мы враги ей! Конечно, мы с мужем разыскивать Эрлену не собираемся. Где ее искать? На том свете? И зачем? Думали, и Лилька сечет, что к чему? Оказалось, иначе мыслит. Что поделаешь? Просмотрели, недоработали. Пусть сама убедится. Ищите!
— Вы уверены, что матери нет в живых?
Дергачева подумала.
— Уверена, нету.
— Почему?
— Была бы живая, давно б объявилась. Она не из застенчивых. Видите, каково мне? Всю грязь раскопать заставила.
«Да, к сестренке она иначе, чем Лиля, относится».
Это все, что позволил себе подумать Мазин, ибо не смог еще составить собственного законченного мнения.
— А вы не допускаете третьего варианта?
— Какого?
— Телеграмму отправила не Эрлена и не Лиля, а кто-то еще?
