Увы, жизнь давно научила Мазина, что за автобиографией обычно скрывается и неописанная на бумаге действительность, та, которую человек не спешит доверить папке кадровика, и оба варианта — собственной рукой начертанный по запросу и зафиксированный в памяти, пережитой, а иногда и такой, что сам бы из памяти вычеркнул, да невозможно, — оба эти варианта редко можно совместить и состыковать без сучка и задоринки.
В общем, Мазин ушел от Марины, если и не нацеленный на какие-то, пусть смутно просматривающиеся разоблачения, но и без того успокоительного ощущения, что здесь, как говорят саперы, все проверено и мин нет. Он нуждался в объективном подтверждении всего, что слышал.
Глава 10
— Бабец, — сказал Мазин Пашкову о Марине, не ожидая встречных комментариев, а мог бы кое-что узнать и получить, например, из рассказа Насти, который ставил очень жирную точку в предположениях о связи целителя с Мариной. Да и сообщение о том, что Дергачев проспал покушение в холле позади Сашиной каморки, и, следовательно, никак в качестве ревнивого мужа стрелять в Артура возле его дома не мог, могло послужить серьезной информацией к размышлению. Все это были сведения не решающие, но для человека, умевшего ценить второстепенное, каким был Мазин, оказались бы весьма полезными.
Ничего этого Пашков ему не сказал. У Александра Дмитриевича резко испортилось настроение. Волны, качнувшие ковчег, в котором ему мнилось надежное убежище, казались теперь не только опасными, но и грязными, и хотя Пашков меньше всего ощущал себя моралистом, разнузданность сексуальной революции не возбуждала, а подавляла его. Когда-то, совсем недавно, Александра Дмитриевича шокировало поведение Дарьи, но теперь он вспоминал ее поступки как непосредственный порыв человеческих чувств, не идущих ни в какое сравнение с жадным удовлетворением похоти под докторским халатом.
Представить себе подобного «страуса», как выразилась Настя со смехом, с таким же юмором он не мог, он чувствовал, что и сам замажется, смакуя эту историю. А что касается ночевки в доме пьяного художника, то втягивать его даже косвенно в криминальную историю Александр Дмитриевич счел несправедливым, по мнению Пашкова, тому и так приходилось расхлебывать прокисшую, с запашком, семейную кашу.
— Бабец? — переспросил Пашков. — Да, женщина современная, на все время находит.
И этим ограничился. Ему хотелось читать что-то умное, чистое и еще хотелось выпить.
Мазин понял, что Александр Дмитриевич не склонен к беседе, и отметил это про себя, зная его как человека словоохотливого.
«Что-то его тут колебнуло. Не стоит сейчас допытываться. Если для меня интересное, узнаю…»
— Вы в задумчивости, Саша? Ну, не буду бестактным, пойду посижу в своем офисе, как Юра с отцом мою комнату называют…
Поднялся он к себе вовремя, не успел сделать в блокноте необходимых заметок, как в дверь постучали.
— Входите! — крикнул Игорь Николаевич, недовольный, что его отрывают отдела, но, увидев вошедшего, улыбнулся. «Этот парень отнимать время не придет».
— Входи, Андрей! — пригласил он другим уже тоном, поднимаясь из-за стола навстречу гостю. Пушкарь тоже улыбнулся, откликаясь на улыбку Мазина, но собственное состояние духа было у него заметно невеселым.
— Не помешал, Игорь Николаевич?
— Что ты! С чем пришел?
— Как сказать. Я, конечно, помню, что вы предполагали со мной повидаться, но причина непосредственная другая.
Он положил на край стола чемоданчик-«дипломат», поднял крышку и достал оттуда старую солдатскую алюминиевую фляжку.
— Стеклотара найдется, товарищ начальник?
— По какому случаю?
— Печальному. Дед мой отошел в лучший, как говорят, мир. Не знаю, для всех ли там лучше, но для деда, думаю, надежда есть. В этом мире он натерпелся. Такое переживать пришлось, что хоть драму, хоть трагедию, да еще и детектив писать можно. Ну да ладно, сейчас не время, а когда-нибудь расскажу, затащу вас к себе и расскажу, сколько русский человек пережить может. А пока помянуть полагается, а потом и к делу, хотя открытий я не привез…
Мазин тем временем поставил на стол две чайные чашки.
Разговаривая, Пушкарь наполнил посуду и выложил из «дипломата» бутерброды с колбасой и салом и пару вареных яиц.
— Ну, земля пухом и царствие небесное. Откуда нам знать, что нас там ждет, если мы и нынешнюю жизнь предугадать не можем…
Мазин вспомнил устремленные в иной мир глаза старика и подумал, что смерти, даже естественные, приходят почти всегда неожиданно. Вот уж и видно, что человек на пороге, а говоришь ему, прощаясь, «до свиданья» и не думаешь, что здесь, в мире здешнем, свидание уже не состоится. Да и вообще, живем так, что все труднее предположить, на время прощаешься или навсегда. В привычных повадках смерти появились жестокие признаки террора, переход в небытие все больше обходится без промежуточной больничной возни, вместо нелепой старухи, что размахивала косой часто невпопад, за дело взялся снайпер. Зазвучали выстрелы из винтовки с оптическим прицелом, нежданные и точные.
— Вижу, Игорь Николаевич, Эрлену вы пока не нашли?
— Не нашел, но надежды не теряю. Поговорил кое с кем.
— С кем же, если не секрет?
— Напротив, хочу поделиться. Вот, последний разговор с сестрой ее состоялся, Мариной. Не пришлось тебе с ней сталкиваться случайно?
— Интересовался и ею. Но поверхностно.
— Помнишь, однако? Какое у тебя впечатление сохранилось?
— Она мне не понравилась. Она, кажется, на медсестру училась, но слишком уж шустрая была для сестры милосердия, как их раньше называли.
— Да она в милосердие и не пошла, ее комсомол в руководство направил.
— Это ей полегче, я думаю. И сейчас в кресле?
— В кресле.
— Что же она вам поведала?
— Трогательную историю. Да ты-то в курсе, кто она сейчас?
— За карьерой не следил.
— Культуру опекает. А в быту супруга Владимира Дергачева.
Пушкарь посмотрел удивленно.
— Вот, значит, на какую сестру она выучилась!
— Ну, в этом большого греха я не вижу. Говорит, племянницу пожалела, помогала ухаживать за девочкой, постепенно сблизились. Короче, дело житейское.
— Так и живут, как голуби?
— Голубь, между прочим, очень неуживчивая птица.
— Значит, как собака с кошкой?
— Да, чувствуется определенная напряженка. Во всяком случае, с его стороны.
— Стеснен в богемной жизни?
— Мне показалось, что свободен.
— В чем же дело?
— Ревнует к модному целителю.
— А морду набить боится?
— Кому?
Пушкарь засмеялся.
— Не провоцируйте меня. Я кулачную расправу с женщинами не одобряю. Целителя имел в виду.
— В целителя стреляли на днях. Что ему синяк под глазом!
— Стреляли? Ну, дают! Кто же палил?
— Он, как говорится, понятия не имеет.
— А может, врет? Темнит? Боится или, наоборот, самореклама?
— Я такой вариант не исключил. Однако стекло в машине пробито, и вот свидетель. Достался, можно сказать, тепленьким.
Мазин выдвинул ящик стола, достал пластиковый кулечек и протянул Пушкарю пулю.
Тот взглянул, сказал:
— Старушка. На «люгер» смахивает. В милиции смотрели?
— Мой грех, придержал с разрешения потерпевшего. Не покажешь ли дядьке сначала? Может, подобное оружие проходило через нас?
Пушкарь аккуратно уложил пулю обратно в кулечек.
— Старик такими находками с охотой занимается. Будет сделано в момент. С кем еще побеседовали?
— Не со всеми, с кем нужно, но нашлись сторонники и твоей версии.
— Дергачев убил? Ну и ну! — загорелся Пушкарь. — Кто же за меня?
— Виктория Карловна. Имя такое тебе ничего не говорит?
Пушкарь напрягся.
— Да вроде нет, — признался с сожалением.
— Была у Эрлены тетка, впрочем, она и сейчас жива. Тетка Эрлены, но не Марины, матери у них разные. Старушка эта, хотя и старая, как я понимаю, в полном уме и разуме. Эрлену любила, а Марину с Владимиром наоборот, вот и заподозрила его…
