— Если освободят вас, куда поедете? На прежнее место жительства или к родителям? — прищурился оперативник.
— На прежнем месте давно другой человек работает. Свои порядки навел. Да и люди к нему привыкли. Я там лишним стал. А родителям — никогда родным не был. Так уж получилось. Но не останусь без дела. Без работы не пропаду, найдут и для меня. А где? Да какая теперь разница? Лишь бы скорее…
— Тоже верно, — согласился опер.
— Скажите, а Верховный Суд может оставить мою жалобу без удовлетворения? — дрогнул голосом Иван Степанович.
— По теории — может. Но на практике, насколько мне известно, дело, взятое на рассмотрение, как правило, решается положительно. Если шансов нет, его не берут к производству. Понятно? Но случаются исключения. Очень редко. И все же — бывают, — подлил опер ложку дегтя. Иначе не мог.
— Чего ж не курите? — заметил удивленно. И, видно, понял, сказал сбивчиво: — Мне не объяснять вам, что такое дисциплина. А что, если все начнут в обход спецчасти жалобы посылать? Что будет? Анархия! Но у нас — зона! И вы покуда не освобождены от наказания.
От этих слов Самойлову и вовсе курить расхотелось. Он положил папиросу и спросил тихо:
— Почему вы меня снова о родителях спросили?
— Они у вас не в Пензе, в самом Париже живут. Что ж тут удивительного в моем вопросе?
— Кому-то и в Пензе жить надо. Лично мне она предпочтительнее Сахалина и Сибири. Уж лучше маленький колхоз, чем большая зона…
Оперативник рассмеялся, сказав скупое:
— Согласен.
— Я могу идти? — нетерпеливо оглянулся на дверь Самойлов.
— Идите. Если будут новости, вас позовут добрые люди…
Ивана Степановича передернуло от этих слов, но он смолчал.
Когда Самойлов рассказал в бараке о разговоре с опером, мужики вытащили со шконки дремавшего Дементия. И, тормоша его, передали услышанное.
Юрист долго не мог проснуться. Но, когда услышал, что жалоба, написанная им, находится на рассмотрении в Верховном Суде, сразу проснулся:
— Ну, это уже что-то! Там, если дело без перспективы, — не возьмут. Отказы очень редко бывают. Так что теперь жди! Эти не медлят! — улыбался Дементий.
— А что же ты себя не защитишь? Так хорошо знаешь закон, почему не воспользуешься? — удивлялся Самойлов.
— Мое время еще не пришло, — отмахнулся Дементий и долго еще смеялся над тем, как провел Иван Степанович оперативника с отправкой жалобы.
Через неделю из барака вызвали еще пятерых зэков. В их числе старого профессора, какой совсем ослаб здесь в Сибири. И уже не говорил, не поддерживал даже разговоров о воле.
Он долгими вечерами лежал на шконке, дрожа от холода. Не жаловался. Не просился ближе к теплу, считая, что свое он пожил, а выжить надо молодым. Они в жизни — нужнее.
Когда ему предлагали кипяток согреть душу, отвечал слабо, что ей уже не оттаять.
А тут — в улыбке расцвел дедок. Ноги вспотычку на радостях. Руки трясутся. Не ждал уж ничего для себя. А счастье само нашло старика.
Утром, чуть свет, вот невидаль, старика под руки охрана в баню отвела. Отмыли его там, отпарили. В белье чистое, новое, без штампов зоны, переодели. Накормили, не баландой в общей столовой, а в офицерской — до отвала.
Дедок за вещами в барак пришел. Присел проститься со всеми, с кем и баланду хлебал, и парашу делил.
— Не тяните, Федор Трофимович. Ждут вас. Вон машина за вами пришла, — выглянул кто-то из барака.
— Подождут. Я их годы ждал! — дрогнуло лицо профессора. — Я их так ждал, больше, чем смерят. Но никто из них ко мне не торопился. Я это свое ожидание и в гробу не забуду и не прощу! Никому. И тому стукачу! Он у жизни выиграл много лет. Но не саму жизнь… Этого нам нельзя забывать. Иначе — все повторится! Сызнова! Аукнется горем и смертью в детях наших! Их надо защитить от фискалов. Иначе зря мы жили и мучились.
— Вас они теперь не достанут. Руки коротки! — ободрял кто-то человека.
— Пусть они никого не коснутся. Ведь каждая жизнь — есть дар, и не фискалам ею распоряжаться!
Попрощавшись со всеми за руку, он пошел к выходу.
Седой, маленький, уже не зэк… Кто-то заботливо, предусмотрительно открыл ему дверь барака.
Старик заторопился на волю. Да вдруг словно о порог споткнулся. Упал. К нему со всех ног бросились охранники и зэки. Но поздно… Жизнь ушла. Смерть опередила волю на мгновенья и сорвала свой новый куш. Не первый и не последний в этой зоне.
Не верилось. Так внезапно, быстро и просто ушел человек.
Даже шконка его не успела остыть.
Кто виноват? Он сам ответил на этот вопрос, прощаясь с такими же, как сам.
Иван Степанович тяжело переживал увиденное. Четверо вместо пятерых уехали на волю, увозя в сердце и памяти неизгладимый, тяжелый осадок.
В этот день в бараке люди спорили до хрипоты.
— Не фискалы виноваты в случившемся. А власть, правительство, породившие их! И вся эта система, что на гнилых носах держится, пролила кровь, посеяла муки. Зачем искать врагов в народе, победившем в войну. Да будь все так, как они хотят представить, немец за год проглотил бы все земли до Урала вместе с Москвой. Ведь не вожди с фискалами воевали на передовой! А мы, черт побери! И благодарное Отечество наградило нас — зоной, тюрьмами, лагерями! А за что? Калек, инвалидов не пощадило, упекло за запретку. Мало было отнять здоровье, дай и жизнь! Уголовники, бандиты там окопались, пригрелись на усталости нашей! — говорил бывший артиллерист Петр Семушкин.
— А я, мужики, часто теперь думаю, на хрен с немцем воевали? Кого от кого мы защищали? Тех мародеров, что нас сюда втолкнули? Да знай я тогда, что меня ждет, знал бы по ком бить… «Катюшами». Уж я бы не сглупил, не промазал нынче. За каждый день в зоне сторицей свою плату взял. Так что всем чертям тошно стало бы, — сетовал Костя Литовченко.
— Но ведь началась реабилитация, мужики! — встрял Абаев.
— А перенесенное, пережитое в какую задницу теперь воткнешь? Куда денешь годы, что отбыл в зоне? Да и много ли дожило до реабилитации? Иль мало тебе профессора? А другие? За что и перед кем их оправдывать? Очередную маску власти натянули. Теперь нас заменят другими…
— Кем? — изумился Костя.
— Стукачами. По чьей милости мы загремели сюда! Свалят свою вину на них. И никогда не признают, что стукачей сами породили! Нужен будет козел, виноватый в случившемся!
— Думаешь, всех фискалов заметут?
— Надо крайнего найти! Стукачи и станут этим!
— Ни хрена! Их опять пригреют! Видимость создадут. Нашим вождям без фискалов не обойтись. Они без них дышать не смогут. Пожертвуют сотней надоевших или теми, кто уж очень много знает, а на их место тысячи таких же сыщут. И не засветят.
— Так, а зачем тогда нынешний маскарад? — удивился Иван Степанович.
— Очередное заигрывание с дураками. Такими, как ты и я. Бросили нам кость, извинились. Мол, ошибка вышла. Идите дальше работайте, мы и рады! Слава Богу, из зоны на волю вышли! А за что мучились — скоро забудем. Потому что не до памяти будет! Благодарное Отечество, вернув свободу, заставит нас вкалывать на себя так, что вмиг память остудит. Мы ведь не на свое благо, а на вождей мантулим всю жизнь! Чтоб они пузо отращивали и жили по-королевски. Нам лишь кости голые с их стола перепадают. Над нашими заработками вся заграница хохочет.
— Но ведь и там не лучше. Тоже не все сытно живут, — подал голос кто-то.
— Еще один замороченный! — рассмеялся Костя.
— Мужики! Лови суку! — гаркнуло из угла. И зэки, кинувшись к двери, поймали бледного, трясущегося мужика.
— Да вы что, мужики, я ж хотел подышать на воздухе, голова раскалывается, болит с утра. Чего привязались, отпустите!
— Заткнись, падла! — ревел Дементий, державший стукача за шиворот и, ухмыляясь по-нехорошему, предупредил: — Я тебе свою разборку учиню! А ну, мужики, не дайте ему смыться! Сейчас вы услышите интересное, — сел напротив пойманного и добавил: — Я за тобой не первый день слежу. Знаю, когда ты линяешь, куда лыжи востришь и после каких разговоров. Знаю, что бывает после твоих исчезновений. И еще не забывайся, я — юрист. И не тебе меня вокруг пальца обвести!
— Врешь ты все! Маньяк! Ты во всех сук ищешь, за всеми следишь. Я видел это. Ты все тумбочки шмонаешь по ночам. Пока мужики спят, каждого наизнанку выворачиваешь, — выдал мужик Дементия.
— Верно заметил. Искал ссучившегося. И нашел! Тебя, поганец! Паяц-недоносок!
— Докажи, Дементий! Иначе, завтра любого из нас вот так же опозоришь, — потребовал Самойлов.
— Идет! После скользких разговоров таких, как недавний, этот тип всегда исчезает. К оперу… С доносом…
— Брехня! — рассмеялся мужик.
— Заткнись! — побагровел Дементий. И продолжил: — Возвращается с пачкой папирос «Беломорканал».
— Да он их в ларьке мог купить. Сколько хочешь! — не согласился Самойлов.
— Ларек в девять вечера не работает. А до того он у вас стрелял «Прибой». Так что заранее купить не мог.
