Ознакомительная версия.
Все же он присоветовал добродушно:
– Не коси под латиницу, отдерись от девки, дурик. Симпатичная коррелянтка, не по тебе. Газеты читай, старый дрозофил.
Вот и все.
Казалось бы, совсем простые слова, и произнесены были добродушно, но качки за соседним столиком насторожились.
– Ты это что? – изумился Венька.
Он был потрясен, он был убит неслыханным обращением.
– Ты это что? – потрясенно воскликнул он. – Я ж прежде не судимый! Какие такие газеты?
– Да для юных мастурбантов, выпестыш, – еще добродушнее пояснил Мориц, и издалека помахал рукой официантке: – Не токмо платие твое игривый ветр раздул, девушка, но такожде и наше возхищение и любование.
От неожиданности Олечка замерла.
И качки за соседним столиком тоже уставились на Морица.
Вряд ли они слышали о поэте-скандалисте, но вообще-то в Томске Морица знали. Правда, качкам это было по барабану. Ожидая хозяина, они решили, наверное, что длинноволосый лох в бейсболке и в темных очках, так неожиданно появившийся в кафе, сильно облажался, обидев несовершеннолетнего инвалида. Скорее всего, такое впечатление осталось у них от непонятного сочетания – старый дрозофил. Венька-Бушлат, ну, какой он старый? И почему дрозофил? В сочетании со словом мастурбант непонятное слово звучало тревожно. Конечно, несовершеннолетнего инвалида нелегко было сбить с толку, но обид Венька-Бушлат не прощал. Вот сейчас он придет в себя, наверное решили качки, подкатит к столику и сделает длинноволосому лоху в очках что-нибудь смешное. Страшно смотреть, как умеет веселиться злостный инвалид.
На Сергея качки не обращали внимания.
Ну, сидит за столиком еще один лох. Плечистый, правда, и рыжий, но все равно лох. Понадобится, отключим.
– Тяжко мне в сияющем эфире, – все с тем же необозримым швейковским добродушием сообщил Мориц. – Тяжко мне в гаснущем свете Звезды Богородицы. Сплошной депресняк, если не думать о вечном.
И добродушно предложил:
– Возьми красного портвешка. И пусть подадут печень животного.
Сергей кивнул.
О Морице он слышал много.
Даже встречал Морица у Суворова.
Ни по слухам, ни по личному знакомству Мориц ему не понравился. Дезадаптированная личность с дилинквентным поведением? Да наплевать, да сколько угодно! Называй себя, как хочешь, и надирайся, как хочешь, и неси любую чухню, но только необязательно мочиться на глазах гостей в гостиной пригласившего тебя человека.
– Почему портвешка? – неодобрительно спросил он, стараясь не выпускать из виду ошеломленного, откатившегося в сторону инвалида. Незаметно поглядывал он и на насторожившихся качков. Возможно, только присутствие Сергея еще спасало длинноволосого поэта от расправы. Мордой об стену, прилавком под дых, известное дело. – Почему портвешка? – переспросил он. – Выпей рюмку «Алтая».
– Портвешок красивше.
Испуганная, но зоркая Олечка, нисколько не успокоенная появлением в кафе еще одного непонятного человека, незамедлительно принесла большой фужер с портвешком, и выглядело это, правда, красиво – желтый пластмассовый столик, на нем большой стеклянный фужер, а в фужере красный портвешок, весело пускающий концентрические круги по поверхности. Все это действительно выглядело так красиво, что даже несовершеннолетний инвалид подъехал к столику. Сперва Сергей решил, что инвалид одумался, что он хочет что-то такое умное спросить, таким хитрым и осторожным стал у него взгляд, но, оказывается, Венька-Бушлат подъехал не просто так, а по делу. Наверное, внутренне содрогаясь, но все время помня о присутствии качков, он быстро и точно плюнул в фужер поэта.
Получилось у Веньки ловко.
Вся слюна попала в фужер, в полете не потерялось ни капельки.
А сделав это свое паскудное дело, несовершеннолетний инвалид горделиво задрал маленькую глупую голову и, как петух, боком посмотрел сперва на Сергея, потом на Морица. Не будете же вы бить несовершеннолетнего инвалида, падлы, утверждал его взгляд. Я, может, и сам такая же падла, но ведь инвалид. Не броситесь же вы на меня, правда? Ну, а если вопросы возникли, то нет проблем. Все вопросы к качкам.
– Классно! – отметил Мориц, все с тем же швейковским добродушием разглядывая слюну, медленно расплывающуюся по поверхности портвешка. – Классно, старый дрозофил!
И затосковал неожиданно:
– Чем выше, тем круче.
И не поворачивая длинноволосой головы, присоветовал:
– Ты только не выпучивайся, выпестыш. И руки вынь из-под пледа.
Венька-Бушлат держал руки на подлокотниках удобной германской коляски, но, похоже, Мориц попал в больное место. Замерев с бессмысленно приоткрытым ртом на подлой остроносой мордочке, Венька страшно побагровел. Сперва какой-то старый дрозофил, значит. Потом выпестыш! А теперь еще и руки!
Казалось, инвалида хватит удар.
Плечистые качки со все возрастающим интересом смотрели на происходящее.
Они прекрасно знали, что появившийся в кафе длинноволосый лох в солнцезащитных очках, так неостроумно поступающий с Венькой-Бушлатом, это не свой человек. Это чужой человек. Это человек со стороны, это человек другой культуры. Он перешел всякую меру. Он собственные зубы не ценит. Они смотрели на поэта-скандалиста даже с некоторым уважением, как на безумца.
– Ты что? Ты не человек, что ли? – ужаснулся Венька. – Ты что, правда, не человек?
– Агнус Деи, старый дрозофил, какой я тебе человек? – не оборачиваясь, добродушно объяснил Мориц. – Я в армии даже до ефрейтора не дослужился. А ты, видно, сержант, не меньше.
– Я Венька-Бушлат, меня все знают! Я сильно больной, ты что, не видишь, что я больной? – злобно заныл, забормотал несовершеннолетний инвалид, пытаясь войти в давно разученную роль. – Пей портвешок, гнида! У меня, может, палочки Коха. Я, может, с психи сбежал. – Чем больше заводился инвалид, тем злобней звучал его голос: – А ну, закажи мороженое! Мне закажи. Давай большое мороженое. Я люблю большое. Вот ты ему портвешка большой фужер заказал, – злобно ткнул кривым пальчиком инвалид уже в Сергея. – А мне закажи мороженое. – Этой просьбой инвалид сразу включил Сергея в сферу своих прямых интересов: – И денежек дай. Я люблю денежки. Это хорошо – дать мне денежек.
Инвалид подъехал так близко, что Сергей явственно почувствовал его нечистое дыхание. И явственно увидел неровные зубы в полуоткрытом провальном рту – мелкие и кривые.
Но Морицу слова инвалида понравились.
– Если тупой, выбирай подруг не тупее, – с прежним добродушием кивнул он. – Тебе точно сладкое надо есть, выпестыш, а то ты похож на червя.
И предложил:
– Может, трахнешь портвешку? Как цикутой, слюной разбавлен.
Венька вновь растерялся. А качки за соседним столиком непонимающе переглянулись.
– Всему дивишься, пока не побываешь за границей, – Мориц смотрел теперь только на инвалида. – Мы же вместе мечтали, что пыль, что ковыль, что криница… Помнишь?… Мы с тобою вместе мечтали… Пошляться по Таврии, а шляемся по заграницам… Сколько Зин пронеслось, сколько Лен… Мы рухнули с тобой, как русский рубль…
– Я ранее не судимый, – Венька со страхом посмотрел на фужер с красным портвешком, полностью растворившим его слюну.
– Химия на суахили, – добродушно продолжил Мориц. – Боты Батыя… Ставь боты в угол…
Несовершеннолетний инвалид не выдержал. Какая-то пробка перегорела в его голове. Он заорал:
– Ты чё, оглох? Чьи в лесу шишки? Сейчас татар позову!
Странным движением Мориц приподнял солнцезащитные очки.
Он приподнял их на какую-то секунду, но Сергей успел понять, что поэт-скандалист не видит инвалида. Скорее всего, он разговаривает с неким непонятно откуда доносящимся до него голосом, понял Сергей. И на шишки Морицу было круто накласть. Его безмерно расширенные зрачки занимали все пространство, отданное природой глазам. Без химии на суахили тут вряд ли обошлось. Правда, насчет татар несовершеннолетний инвалид тоже, несомненно, загнул. Кто после Ермака принимает татар всерьез?
Но Мориц оставался Морицом. Однажды у Философа он долго объяснял гостям, почему настоящая пьеса может быть занимательной и одновременно с этим не иметь никаких литературных достоинств. Это как в трамвай вхаракириться, лениво объяснял тогда Мориц. Ведь в по-настоящему интересной пьесе недостаточно представить пару привычных положений, надо еще поразить зрителя новизной и припугнуть его странностью. Звучало красиво, и убедило многих, даже одного седого поэта, чьи пьесы не первый год шли в театрах Томска. Но именно в тот Мориц, ни секунды не поколебавшись, помочился прямо в гостиной.
Карма такая.
– Давай, давай денежки, – бормотал несовершеннолетний инвалид, чуть откатываясь, будто готовясь к какому-то невиданному звезду. – Я люблю денежки. Ты Бога бойся.
– Бог это еще не все, – добродушно ответил Мориц.
Теперь Сергей точно видел, что разговаривает поэт-скандалист с кем угодно, может, даже с самим собой, только не с инвалидом.
Ознакомительная версия.
