Задребезжал звонок. Не оборачиваясь, старушка попросила:
— Василий Яковлевич, не сочтите за труд…
Направляясь в прихожую, он опустил руку в карман лёгкой куртки и мимолётно коснулся пальцами шокера — на всякий случай, из предосторожности, неожиданные звонки в квартиру, откуда можно вынести триста тысяч баксов, знаете ли, порой чреваты, и лучше перебдеть, чем недобдить…
Он очень надеялся, что его честная, открытая физиономия так и осталась бесстрастной. Хотя удивляться было чему: на площадке в компании какого-то длинноволосого индивидуума стояла Дашенька Бергер. Ничем вроде бы не примечательное двадцатилетнее смазливое создание в лёгких брючках и белом топике, с голым по нынешней моде пузиком и серебряным шариком пирсинга на левой ноздре. Третий курс института искусств, звёзд с неба не хватает, талантами не блещет и в великие оперные певицы вряд ли выбьется, это вам не Хворостовский. Девка как девка, неплохо было бы, конечно, отодрать вдумчиво и неторопливо, и это всё, что можно о ней сказать…
Вот только это юное аппетитное создание — родная внучка шантарской живой легенды, коллекционера номер раз Никифора Степановича Чепурнова по кличкам Кащей и Капкан: первая дана за возраст, восемьдесят четыре годочка, а вторая за хватку, почти не ослабшую с годами.
Галантно ей улыбнувшись, Смолин посторонился, пропуская в квартиру её и спутника — ну да, длинноволосых юнец скрипичного вида, судя по трёхцветному юбилейному значочку на рубашке, тоже, не исключено, питомец института искусств… В голове бурлила сущая катавасия. Дашенька до сих пор в интересе к антиквариату не замечена, никак в этой тусовке не светилась… но если учесть, чья внученька… Если вспомнить прозвучавшие только что намёки на некоего неведомого благодетеля, озаботившегося созданием музея на дому… Что же, Кащей к бабулечке лапы тянет? Сдал Кащей в последнее время, годы всё же берут своё, чего стоит хотя бы весенняя история, когда он, не разглядев толком чекухи, принял за советскую работу подстаканник Фаберже (ширпотреб для своего времени, но всё же производства Фабера ширпотреб!) — и был сей подстаканник выставлен на продажу за пять тысяч шестьсот рублёв, и через полчаса куплен знатоком, не поленившимся изучить клейма… И летняя история с австрийским пробным талером, и казус с польской сабелькой… Сдал Кащей, чего уж там, крупно лопухается порой, но в полный и окончательный маразм ещё не впал, не потерял хватки… Что же, эта старая паскуда положила глаз на мастерскую? Иначе зачем тут Дашенька? Совсем интересно…
За его спиной раздавалось приветственное щебетанье-чмоканье. Судя по услышанному, девица тут оказалась не впервые и с хозяйкой была в самых тёплых отношениях. Смолин покосился в комнату — ага, Дашка извлекает из большого пластикового пакета всевозможные варенья-пироженки… Юные тимуровцы благородно шефствуют над одинокой старушкой, для чего тащились в этот патриархальный городок двадцать вёрст из Шантарска… А ещё говорят, что молодёжь современная лишена бескорыстной душевности… Деликатесов, если прикинуть, на пару штук, уж не старушка ж с её убогим пенсионом их за продуктами посылала…
Категорически не верилось в версию о бескорыстных тимуровцах, и всё тут! Неужели Кащей…
Он поймал на себе вежливо-пытливый взгляд длинноволосого, опомнился, придавая себе совершеннейшую бесстрастность, слегка поклонился:
— Василий Яковлевич…
— Михаил, — столь же вежливо поклонился юнец.
Интеллигентная рожица, следует отметить, явно происходит не из Ольховки с тамошними даунятами, тут порода чувствуется, определённо…
Поскольку говорить далее вроде бы не о чем, они полуотвернулись друг от друга, и Смолин сразу подметил, что на лицах обеих дам, и старой, и молоденькой, появилось некоторое напряжение. Относившееся явно к его персоне, тут и гадать нечего. Точно, подумал он. Щупальцы Кащея, не утратившие, несмотря ни на что, прежней цепкости. Как-никак триста тысяч баксов, знаете ли. Интересно, как старый чёрт намерен своего добиться? Этот волосатый и эта голопузая стервочка, конечно, ребятки современные, но неужели настолько, чтобы придушить бабушку подушкой? Нет, такого Кащей всё же замышлять не станет, прямой уголовщины он всю жизнь сторонился то бишь активной, поневоле ходил только под теми статьями УК, что любого антиквара-коллекционера сопровождают чуть ли не с колыбели… Тут что-то другое… что? Как всё это можно оформить так, чтобы комар носу не подточил после кончины бабули? Культурные фонды, общественные организации, доверенности… да чёрт побери, после смерти старушки в музее может в два счёта произойти пожар по причине ветхой проводки, и гадай потом, что именно сгорело… Самый простой вариант — и на мокруху не идёшь, и не заморачиваешься хитрым юридическим оформлением. Надёжнейший вариант. Взять хотя бы полотна великого мастера под названием «Даная», которое некий псих ещё в советские времена уделал кислотой. Все признают, что нынешняя картина, висящая благонамеренно в музее — реставрация, новодел чуть ли не на девяносто девять процентов. А вот отдельные циники до сих пор промеж своих с ухмылочкой задаются простым вопросом: а где, собственно, доказательства, что нынешняя «Даная» и прежняя, до кислотного дождя — одно и то же полотно? Нету таких доказательств и быть не может, что характерно…
Чтобы не усугублять неловкость, он сказал торопливо:
— Фаина Анатольевна, простите великодушно, надо бежать… Дела.
— До свиданья, голубчик, — с явным облегчением откликнулась старушка. — Заходите, не забывайте, всегда буду рада видеть…
Спускаясь по лестнице, он упрекал себя за то, что упустил самую простую возможность прояснить тёмные места: следовало уже давно, не мудрствуя, всадить старушке микрофон в эту самую гостиную. Хотя бы на высоченный шкаф, откуда чёрт-те сколько лет, он прекрасно знал, не сметалась пыль. Вовсе не обязательно добывать по диким ценам нечто суперкрохотное, импортное: шантарские умельцы давным-давно клепают не менее надёжные, весьма даже дешёвые приспособления. Коробочка размером с карамельку, из неё торчит проводок длиной в пару сантиметров — и в радиусе ста метров можно будет слушать все разговоры в гостиной по самому обычному транзистору. Следует завтра же нанести бабушке Фаине очередной визит, и…
Вынимая на ходу сигарету, досадливо крутя головой, он подошёл к своей довольно-таки простецкой «тойоте». Все окна были опущены, табачный дым валил наружу, верная команда терпеливо ждала.
— Кащеева Дашка подъехала, — сказал Шварц. — С каким-то ботаником. Ботва до плеч, сам…
— Я знаю, — сказал Смолин, — стоп… На чём — подъехала?
— А вон, — Шварц кивнул в сторону притулившейся неподалёку вишнёвой «восьмёрки», весьма даже не новой, но достаточно ухоженной. — Ботан за рулём был.
— Понятно, — кивнул Смолин. — Поскучайте-ка ещё чуток, я пост проверю…
Он широкими шагами направился к двухэтажному деревянному домику, потемневшему от времени (помнившему и Фиделя, и Никитку, определённо), взбежал на второй этаж по скрипучей узкой лестнице, постучал в обитую потрёпанным дерматином дверь.
Секунд через десять изнутри насторожённо и громко поинтересовались:
— Ктой-то?
— Яй-то, — сказал Смолин. — Отворяй, Кузьмич, живенько…
Скрежетнул ключ, потом заскрипел засов, потом звякнула цепочка, дверь распахнулась с противным визгом, и на пороге обозначился старикашка в толстенных шерстяных носках и давным-давно отменённом в армии обмундировании: галифе и гимнастёрка п/ш, то бишь «полушерстяные», все мелкие, начищенные пуговки аккуратно застёгнуты до самой верхней (хотя ворот и должен ощутимо резать шею), формяга без погон тщательно отглажена, талия перетянута ремнём совершенно по-уставному, так что лишь два пальца и пройдёт, никак не более. Старикан был ветхий, но из породы живчиков. Хромовые прохаря, безукоризненно надраенные, стояли у порога, орденские планки на гимнастёрке начищены, тонкий плексиглас без малейшей царапинки. Вот только понимающий человек сразу определит, что ленточки принадлежат регалиям мелким — полный набор «за безупречную службу», все юбилейки мирного времени и прочие «трудовые отличия» с «трудовыми доблестями». Ордена, разумеется, ни единого: откуда ордена у старого вертухая?
— Смазал бы ты щеколды, что ли… — поморщился Смолин. — Выдать копеечку на масло?
— Ничего подобного, товарищ командир! — отрезал старикан. — Когда всё скрипучее, вмиг услышишь, если полезет кто-то…
— А зачем к тебе лезть, сокол ясный? — лениво поинтересовался Смолин, без церемоний проходя в комнатку. — Сокровищ не накопил, капиталов не имеешь…
— Времена нынче предельно криминогенные, — гладко ответил Кузьмич. — А изобретательность преступного элемента известна не понаслышке. Опыт имеем, знаете ли… Повышенная бдительность — не фигура речи и не преувеличение, а насущная предосторожность…
