— Я моряк и все… Ладно вам, сеньор, палача зовите…
— На тот свет не терпится?
— Почему? Я успею, это такое место, куда рано или поздно обязательно пускают…
— Я думаю, что тебе будет лучше попасть туда попозже. Сперва я узнаю, что ты за птица и как залетела на мой остров!
— Пытать будете? — спросил Рамон.
— Как разговоришься, а то и вовсе не будем…
— Перевязали бы тогда сперва, а то истыкали шпагой да еще руки связали…
— Мануэль, разрежь веревку! — приказала донья.
Я подошел и кухонным ножом разрезал веревку. Одна из рук у дядьки, правая, была проткнута шпагой выше локтя, Росита принесла полотна, нарезала его лентами, нащипала ниток из тряпок, сваляла в катышек. Потом горячей водой промыла рану на руке, приложила к ней катышек из ниток и замотала полотняной полосой.
— Снимай штаны! — приказала донья. Рамон замешкался.
— Вы, сеньор, повесьте меня, но перед бабами я не разденусь!
— Где ты тут баб видел? — спросила донья, почему-то покраснев.
— Видно же, что девка это! — сказал Рамон, указав на Роситу. — Но уж и ловка на шпагах! Это ваша пассия, сеньор? Такие красотки, как она, опаснее любого старого вояки, клянусь честью!
— А если я скажу тебе, что и я не мужчина?
— Кто его знает… — приглядываясь к донье, произнес Рамон. — Если вы мне скажете, что этот черномазик — девочка, я тоже не удивлюсь…
— Я мужчина! — обиделся я.
— О, — улыбнулась донья, — никто в этом не сомневается! А теперь, Рамон, надеюсь, ты позволишь нам осмотреть твою ногу?
— Черт с вами! — ухмыльнулся Рамон. — Гляди ее!
— Глядите… — поправила донья, — мы с тобой не пасли свиней, мужик!
— Прошу прощенья, сеньора, но и я не свинопас! Мое полное имя Рамон-Хорхе-Мария де Костелло де Оро, я всего лишь бедный идальго, но род мой древен…
— Де Костелло де Оро? — сказала донья взволнованно. — Да поразит вас гром небесный, сеньор, если вы солгали!
— Я не солгал, сеньора, мой отец Альфонсо де Костелло де Оро был родственником…
— А как вы, сеньор Рамон, попали сюда?
— Очень просто, сеньора. Наше судно в сорока милях отсюда столкнулось в бою с двумя голландскими. Нам удалось уйти от них, потому что один из голландцев был уже здорово потрепан, прежде чем встретился с нами. Нам удалось подбить фок-мачту на втором, и они отстали. Ночь скрыла нас из виду, а утром мы подошли к этому чудному острову, поскольку запасы воды у нас иссякли. Капитан послал нас за водой. Хотя флаг у нас и английский, но испанцев у нас немало, дезертиры, бывшие пленные, беглые галерники — все отпетый народ. Мы и не знали, что попадем в такую переделку… Готов поклясться молоком матери, что мы ждали чего угодно, но не засады.
— Вы и у пиратов были офицером?
— Ну, если это так можно назвать. Меня называли «лейтенантом», но доля добычи от этого не повышалась. Мне действительно поручали командовать людьми, особенно в последний год, так уж получилось, что меня слушались… Так вот уж никак я не мог ожидать, что встречу вас, дорогая кузина!
— Честно говоря, я тоже не ждала вас увидеть, мой дорогой кузен…
— Ну что же… — улыбнулся Рамон, — зовите ваших слуг, пусть отведут меня в каземат.
— Каземата у меня нет, а слуг всего двое…
— Ну, тогда позовите солдат!
— Здесь нет ни одного солдата, сеньор…
— А кто же стрелял из пушек? Вы думаете, я деревенщина, дорогая кузина, и не знаю, что такое артиллерийская канонада? За короткое время прогрохотало столько выстрелов, что даже, будь у вас не трое, а целых двадцать пушкарей, и то они не успели бы…
— Мои пушки стреляли сами! — сказала донья сущую правду.
— Сеньора, я же не собираюсь выяснять, сколько у вас солдат!
— Я и не скрываю, Рамон, нас действительно три человека… Я провожу вас, а Мануэль поможет вам дойти. Обопритесь на его плечо!
Рамона заперли на ключ в довольно удобном жилище. Ему даже вина принесли. Я бы тоже согласился быть пленником, если бы мне дали столько жратвы. Правда, в этой комнатенке не было даже маленького окошка, но в двери светилось много дырочек, просверленных буравом, и задохнуться было нельзя.
Караула, конечно, ставить не стали. Дверь была крепкая, и вышибить ее, да к тому же с одной рукой, Рамону было не под силу. Гораздо больше донья опасалась, что на острове еще могли остаться пираты, прибывшие на корабле с Рамоном. Правда, на дворе бушевал дождь, который мог зарядить не на одни сутки, подъемный мост поднят, а ворота закрыты, однако от этих пиратов всего можно было ожидать. Поэтому, ложась спать, мы натащили к постели ружей и зарядили их.
Росита и донья улеглись рядом со мной. А потом они начали делать такое… Наверно, их душами завладел дьявол. Господи, спаси и помилуй!
Проснулся я очень рано. Мне было душно, потому что донья Мерседес и Росита сильно придавили меня своими спинами. К тому же от них пахло, и мне захотелось выбраться из кровати.
Я вылез, надел штаны и подумал о Господе Боге. То, что мы вчера выделывали, было сплошным грехом. Господь, конечно, терпелив и милосерден, потому что не убил нас всех громом и даже не позволил этого сделать пиратам. Наверно, потому, что пираты наделали еще больше грехов, чем мы. Но все равно: мы — грешники. Теперь нас будут жарить в аду, когда мы умрем. Это страшно. Вчера, когда загорелась трава, а затем лес и пираты оказались в огне, я понял, как это страшно — гореть заживо.
Неужели донья Мерседес не знает, что бывает с людьми, которые делают грехи? И Росита знает. А делают, и меня соблазняют… Падре Хуан давно бы проклял их, если б узнал. Даже мама моя наверняка бы обозвала их шлюхами, а бабушка — и подавно. Мою маму только бабушка называла шлюхой, и то потому, что та спала с белым, а не с черным. Но никто другой так не считал, потому что надсмотрщика Грегорио все боялись. Он наверняка не только маму, но и других черных женщин мучил. А если бы не похвалялся, что Падре — его ребенок, так его бы, наверно, и жениться не заставили. Все равно он свинья, и, если б мне вчера попался, я убил бы его из пистолета, как того пирата в кустах. От него воняло точно так же, как от Грегорио. Жаль, что на самом деле это был другой белый. А еще лучше было бы убить Грегорио из пушки. Тогда его разорвало бы на куски…
Но тут я вспомнил, что в Писании сказано: «Не убий!», — а мы вчера убили много людей. Правда, то, что говорится в Писании, я знал только со слов падре Хуана, но он, наверно, не врал. Он же умеет читать и точно знает, что там написано. Но неужели же нельзя убивать тех, кто хочет тебя убить? Ведь тогда бы все плохие люди поубивали всех хороших. А в плохих людях, как говорил падре, сидит сам дьявол. Значит, если бы плохих людей не убивали, на Земле не только бы разуверились в Боге, но и стали бы поклоняться Сатане.
Но тут мне стало еще страшнее. Я припомнил, как падре Хуан говорил, будто дьявол может вселяться и в хороших людей, если они забывают о молитве и перестают ходить в церковь. И еще он их соблазняет всякими соблазнами. Например, если нашел на земле потерянное белым человеком песо, нельзя брать его себе ни в коем случае. Надо сперва обойти всех белых людей и спросить, не терял ли кто монету. А если никто ничего не потерял и найти такого человека не удастся, то все равно брать себе монету — грех. Надо отнести ее в храм и отдать падре, а тот отдаст ее Господу, то есть купит на нее свечи, и когда эти свечи будут гореть, то Господь обратит свой взор на пожертвовавшего и простит ему грехи.
А мы оказались совсем грешными. Потому что мы нашли целый дом, набитый сокровищами, но не отдали его Богу, а стали жить в нем сами. И еще делать плотские грехи. Если бы мы отдали этот дом падре Хуану, то он смог бы накупить столько свечей, что можно было бы грешить хоть сто лет подряд, и Господь мог бы простить нам все, что угодно.
Я пошел в ту комнату, где была церковь, и встал на колени перед большим распятием. Иисусу, когда злые люди прибили его к кресту, было очень больно. Он был весь избит да еще и пить ему не давали. Но он мучился за нас, грешных, чтобы спасти наши души и обратить к Богу. Я думаю, что, если бы все так любили Бога, как Иисус, на земле давно был бы рай. Рай — это такое место на небе, где все живут хорошо. Но только те, кто не делал грехов вовсе, или те, чьи грехи Господь простил, потому что они покаялись. Мне надо покаяться. Очень сильно покаяться, только тогда Господь мне поверит. Жаль, что здесь нет падре Хуана, он мог бы отпустить нам грехи. Падре Хуан осенил бы нас крестом и сказал:
— Да отпустит вам Господь грехи ваши, как отпускаю вам их я, дети мои!
Я решил, что, наверно, можно попробовать самому, без приказа, прочесть «Патер ностер» сорок раз. Не торопясь, чтобы Господь все хорошо расслышал и понял, что я по-настоящему каюсь, а не прикидываюсь. Поэтому после каждой молитвы надо обязательно говорить: «Меа кулпа, деус!» — может быть, даже три раза подряд, а потом начинать молитву сызнова.
