Мой роман с доном Мигелем де Фуэнтесом, оказавшимся лейтенантом британского республиканского флота Майклом О'Брайеном, начался в Кадисе, куда мы переехали из Сарагосы… Это случилось быстро, почти в течение месяца… Не знаю, как и где он меня увидел, ведь тетушка почти не выпускала меня на люди, боюсь, что и досюда дошли слухи о моем падении. Однако Росита, получившая относительно больше свободы, чем я, и не по годам ловкая девчонка, стала посредницей в наших делах… Сначала мы обменялись записками, а затем при помощи Роситы и конюха Марио нам удалось отыскать место для встреч с глазу на глаз… Это было странно и страшно. Я помню все как в тумане: был ураган слов, пылких, порой бессвязных, жарких и безудержно-зовущих… Я не могла владеть собой, голова моя закружилась, погасла свеча… Там был какой-то диван или кушетка… Кругом была тьма и гулкая тишина. От него пахло табаком и потом, а руки его были сильные и жесткие, с шероховатой, задубелой кожей, лицо тоже жесткое, и борода колола мне щеки… Шелест моих юбок, которые он одну за другой сдвигал, казался мне грохотом горного обвала… В темноте белела его рубаха, потом он содрал ее с себя и голый опустился на меня… Я задрожала, я не могла противиться влечению, и ноги мои сами собой, ослабев, расступились перед ним… Я затаила дыхание и с трепетом приняла в себя его плоть… В ту ночь я трижды была его… Это было как сладкое сумасшествие, праздник безумия и восторга… Потом этих встреч было еще несколько. Однажды проклятый изменник Марио, обманувший бедняжку Роситу, за плату выдал нас моему жениху. Он ворвался со шпагой и хотел убить нас обоих на месте. Но Майкл — нельзя же отказать ему в смелости! — голый спрыгнул с кровати и, успев выхватить шпагу, стал биться с ним. Все кончилось в несколько секунд. О'Брайен пронзил жениху горло, и тот рухнул на пол, обагряя его своей кровью. Майклу удалось бежать, но проклятый Марио с головой выдал альгвасилам сеньора де Фуэнтеса, как называл себя О'Брайен. Альгвасилы нашли в его доме обрывки донесений, которые он отправлял французам о посылке наших войск во Фландрию. Его посадили в тюрьму и стали жестоко пытать. Росита, у которой был талант заводить знакомства, сумела состроить глазки тюремщику, который за солидное вознаграждение согласился помочь О'Брайену скрыться. Он передал узнику пику, веревочную лестницу, и верный слуга Кромвеля бежал. Собственно, тогда он служил еще королю Карлу. Это теперь он стал чуть ли не пуританином…
Служить человеку, который заливает кровью его родину, узурпатору и проходимцу! Впрочем, тогда я была от него без ума и ничего не понимала ни в нем, ни в политике… Грязный вероотступник!.. Итак, он бежал. Спустя неделю скончался мой отец. Это было ужасно. Сам дон Оливарес, а также много других персон почтили его память. Братья рыдали, изображая безумную скорбь, но в уме они уже делили наследство… Меня они в расчет не брали. Их двоякое предложение: выходить замуж без приданого или идти в монастырь — было на самом деле однозначным: ведь в Сарагосе — а дележ наследства происходил там
— все знали обо мне. Меня не взяли бы, даже если я имела в приданое половину состояния своего отца. Было и еще одно обстоятельство: я забеременела от О'Брайена. Я понимала, что наступит время, когда скрывать это будет невозможно. Такой позор, несомненно, стоил бы братьям карьеры, тем более что Оливарес уже был отставлен от дел, а вскоре и вовсе умер. Можно было бы устроить братьям эту гадость, но мне вовсе не хотелось сводить знакомство со святой инквизицией… Братья вполне были способны обвинить меня в сношениях с дьяволом… Мы с моей верной Роситой бежали, переодевшись в мужское платье, и укрылись в Мадриде, среди бродяг. Это было отчаянно дурацкое предприятие, если бы я не умела владеть шпагой и стрелять из пистолета… Нам тем не менее в Мадриде удалось прожить недолго. Спустя несколько месяцев мне уже надо было рожать. Я вновь переоделась. В рубище нищенки я постучалась в ворота монастыря Эспириту-Санто, и сердобольные монахини позволили мне разрешиться от бремени. Получился рыжий и увесистый мальчик, который долго и громко орал, если ему не давали есть. В монастыре я пробыла порядочно времени, но все время поддерживала связь с Роситой, которая свела дружбу с шайкой разбойников, грабивших на дорогах, и стала любовницей ее главаря — Педрито Безносого. Разбойник поселил ее в каких-то развалинах, кормил, одевал и обувал. Когда моему младенцу исполнился год, я случайно, перебирая свои вещи, наткнулась в шкатулке на письмо. Оно был о запечатано отцовской печатью, и на нем было написано: «Досточтимому графу и изящному кавалеру, его сиятельству дону Гаспару де Гусману Оливаресу, первому министру его католического величества» — или что-то в этом роде.
А шкатулку я украла у братьев вместе с двумястами песо, которые пересыпала в нее из сундука. Любопытство заставило меня сорвать печать. Открыв письмо, я прочла его. Это были два письма: одно — короткая сопроводительная записка, приложенная моим отцом, а другое — длинное, пространное письмо, которое, как выяснилось, было составлено его родным братом, моим дядюшкой, много лет тому назад пропавшим без вести. Написано письмо, судя по дате, задолго до смерти моего отца и порядочно времени провалялось в шкатулке. Из письма я узнала об острове, который стал приютом моему дядюшке, о его богатстве. Были указаны географические координаты острова, его широта и долгота. Мне это, конечно, мало что говорило, но тем не менее теперь я знала, что мне делать. Я решила отправиться в Америку. Роситу мне удалось вызволить от Безносого, и мы вновь вернулись в Кадис, где сумели сесть на корабль, который повез нас на Ямайку. В то же время, оказывается, из Кадиса, вышел корабль, где уже в качестве британского подданного капитаном был О'Брайен. Его люди, видимо, выследили меня, а может быть, просто донесли ему обо мне. Потом он в открытом море напал на наше судно, и мы с Роситой оказались на его корабле в качестве пленниц. С этого момента начались наши скитания по морям и океанам. Несколько лет корабль, на котором мы плавали с О'Брайеном, таскал нас по разным морям и островам. Вначале я радовалась близости с ним, все казалось мне славным и приятным. Потом он заметно охладел ко мне, занимался своими делами и совершенно не обращал на меня внимания. Когда корабль ремонтировался, он увозил нас с него ночью в какую-нибудь глухомань, и там мы с Роситой месяцами жили, предоставленные самим себе. Иногда О'Брайен и вовсе уходил в свой рейс без нас. Предполагаю, что у него были и другие пассажирки в розовой каюте… Я еще раз родила, но на сей раз неудачно, и если бы не Росита с ее добрым сердцем, то, вероятно, умерла бы от горя. За несколько лет мы все больше с ней сходились, а отсутствие мужчин и буйный темперамент наших тел привели
нас с ней однажды к впадению в грех женоложства… Кроме того, Росита испытывала удовольствие, если я секла ее розгами. При этом она притворно умоляла щадить ее, плакала, извивалась, разыгрывала целый спектакль, который должен был быть обязательно как-либо обставлен. Например, она могла для этого разбить чашку, расплескать суп или еще что-нибудь сотворить.
Порой я секла ее просто потому, что она, видя мое дурное настроение, предлагала: «Выпорите меня, донья! Может быть, ваша душа успокоится…» И действительно, отхлестав ее розгами, я несколько успокаивалась. В последний год я и Росита пустились во все тяжкие. Мы заманивали к себе матросов, грузчиков, слуг, рабов — всех, кто имел мужской пол. Но О'Брайен был предусмотрителен. Всех, кого он подозревал в том, что они к нам неравнодушны, убивали раньше, чем они к нам приближались. Исключение составляли те, для кого он нас с Роситой держал. В нанятые им глухие дома или поместья в колониальных владениях заезжали кое-какие нужные ему люди… Я вынуждена была служить взяткой, которую он давал им… Сластолюбцы получали меня в оплату своей подлости и измены. В других случаях я должна была представлять из себя женщину, которая рада общению с соотечественниками. Мы говорили по-испански, а О'Брайен сидел, тупо моргая, будто по-испански не понимал совершенно… Словом, он и здесь был шпионом. Корабль его да и сам он часто меняли внешний вид. Сам О'Брайен тоже менял цвет волос, костюмы, имена. Корабль перекрашивался, переделывались надстройки, названия, представлялся то торговым, то военным… О'Брайен редко вступал в морские битвы. Обычно ему удавалось избежать боя. Лишь дважды или трижды, включая последний бой, ему приходилось пускать в ход пушки… Впрочем, довольно часто он нападал на мелкие купеческие суденышки и, ограбив их, топил со всем экипажем… Свидетелей своих преступлений он не оставлял. Меня он время от времени щедро одаривал, иногда и щедро ласкал, но любви уже не было ни на грош. Его люди в Испании, а может быть, равные ему люди Кромвеля сообщили ему о том, что мои братья разыскивают меня, но главное — донесли о том, что я похитила письмо, где были указаны координаты острова. Он узнал это незадолго до того, как мы прибыли на остров, где купил для меня Мануэля. Конечно, вначале он осторожно обыскал каюту, потом — все помещения, в которых я когда-либо жила на суше. Это он делал тайно от меня, но тем не менее я не была бы женщиной, если бы не замечала, что в моих вещах кто-то рылся. Потом точно так же он обыскал все Роситины вещи. Я долго не понимала, что он ищет у меня. Лишь незадолго до расставания с ним я узнала наконец, чего он домогается.
