Через десять километров от станции, обойдя три патруля и одну заставу немцев, Машков очутился в холмистой местности, поросшей густым лесом. С одной стороны спрятать здесь литерный с тридцатиметровым грузом не составляло труда, хотя бы просто загнав его в одну из тупиковых веток отстоя составов, но с другой… Гитлеровцы должны были бояться присутствия агентов или диверсантов, мечтавших подобраться к секретному поезду вплотную, поэтому ютиться на железке, окруженной зарослями, а не на открытой местности в полях и лугах означало сильно рисковать.
Что выбрал противник, сержант не знал и не мог знать, но проверить эти чащобы пришлось. Он повел лошадь опушкой леса, часто вырубленной по меже между железкой и массивом, объезжая колючие проволоки и таблички, предупреждающие о минах. Все шло хорошо, пока внезапно разведчик не напоролся на скрытный пост эсэсовцев, а вдобавок вдалеке, в сгущавшихся сумерках, заметил оживленное движение подразделений противника: транспорт, солдат, зенитки, дрезину, лязг и скрип колес по металлу.
Часовые окрикнули лжежандарма, но он сделал виноватый жест, тыча в небо и на кобылу, проклиная погоду, тьму и норов животного на немецком языке, благо знал кое-какие словечки, в том числе ругательные. Тут же развернул лошадь и направил ее прочь, боясь оглянуться. Эсэсовцы вроде и плюнули на заблудшего сельского охранника, но чутко среагировал мобильный патруль, заметив одинокого всадника. Мотоцикл с двумя солдатами завелся и, круто вывернув из кустов на проселочную дорожку, погнал в сторону сержанта.
Машков не то чтобы испугался, бывало и похуже, но озноб пробежал по спине, а в душе екнуло. Он припустил лошадь живее, переходя на галоп, чем вызвал беспокойство преследователей. При этом сам стал отрываться и увеличивать дистанцию. Благодаря проходимому «транспорту» сержант продирался сквозь редкий кустарник, а вот немецкому патрулю, урчавшему мотором, пришлось объезжать холм и громко ругаться. На скаку Машков заметил, как разъяренный фашист размахивает автоматом, грозя стрельбой. Он прикинул расстояние до мотоцикла и до квадрата с вражеским муравейником, решив еще оторваться дальше, на свой страх и риск, а уж там действовать. Назойливые гитлеровцы никак не отставали, скрупулезно выполняя наказ командования и выслуживаясь перед начальством. Холм кончился, другая дорожка, лесная, пересекала местность, отделяя магистраль от соснового бора.
Машков быстро сориентировался, притормозил кобылу, недовольно храпящую и фыркающую от непривычного бега, соскочил и шлепнул ее по заду прикладом. Животное дернулось и припустило вдоль дороги, сержант быстро перебежал обратно в крайние кусты, положил винтовку на землю, вынул пистолет и замер, пригнувшись к дерну. Звук выстрелов из «парабеллума» разносится меньше, чем громобой трофейного «маузера» или треск автомата, разведчик поднял руку с зажатым оружием и стал ждать.
Через семь секунд мотоцикл появился четко по следу скрывшегося всадника, притормаживая на кочках и возле кустов, высматривая высокую цель. «Двух выстрелов хватит! Больше шуметь не стоит», – подумал диверсант и нажал спусковой.
Сначала гитлеровец с автоматом вздернул руки к небу и навалился на водителя, тем самым прикрыв его своим простреленным телом, отчего сержант сплюнул и чертыхнулся. Но и фашист за рулем не справился с управлением, согнувшись от тяжести товарища, внезапно обрушившегося сзади. Мотоцикл надсадно взревел и резко повернул, секунду постоял на двух из трех имевшихся колесах и рухнул на бок.
«Тут и одного достаточно!» Машков, подскочивший к противнику, ловким движением выхватил «Вишню» и всадил нож в шею водителя. Чтобы не созерцать картину агонии убиенного и фонтаны крови, сержант с силой ударил кулаком в ухо немца, отчего тот сразу затих. Проверив первого мертвого и убедившись, что пуля поразила его через спину в сердце, разведчик стал освобождать транспорт от тел, шмонать их и сбрасывать все трофеи в коляску, в которой, к сожалению, не оказалось пулемета. Но два «МП-38/40», подсумки с запасными магазинами, две гранаты, термосы с кофе, сигнальная ракетница и куль с сухим пайком оказались достаточной добычей. Карты не оказалось, документов, кроме пропуска в закрытую территорию, тоже, но это уже была удача. Сначала, решив махнуть до своих, Машков застыл в нерешительности. «А что до своих? Я еще не нашел литерный и место его схрона. С чем возвращаться и что я скажу? Товарищ командир, видел много немцев, шастающих по железке… И все! Но ведь уже темно, скоро час «Ч», еще чесать до своих! Блин. Чего делать-то? Обратно в разведку? Так… А если… Оп-пачки, шлепнул я Варьку по попочке! Идея…»
Машков, кряхтя и матеря рослого фрица, усадил один из трупов в люльку поставленного на все колеса транспортного средства, закинул автомат за спину, винтовку и другое оружие в коляску на колени мертвого немца. Сбегал и нашел мирно пасущуюся лошадь, привязал ее к дереву и пожелал ей дожидаться его или нового хозяина. Вернулся, завел заглохший было мотоцикл и, сев в него, погнал к тому переезду, который так тщательно охраняли фашисты.
Издалека патруль принял его за своего, приветственно помахал, даже пошутили в его адрес, что волков бояться – в лес не ходить. Старая русская поговорка, оказывается, была в ходу и у немцев. Машков отмахнулся от них как от мухи, поправил плащ поверх жандармской полевой формы и поехал дальше. Кругом сновали гитлеровцы, занятые какой-то суетой, но ни стройматериалов, ни средств защиты и маскировки не виднелось. Машков немало изумился этому, боясь выкроить из сердца ту единственную мысль о наличии здесь поблизости литерного, чтобы не спугнуть удачу.
Искомый спецсостав с громоздким сооружением под брезентом он увидел со ста метров, будучи остановленным очередным патрулем. Ребята поперек пути мотоцикла встали серьезные: рослые эсэсовцы-волкодавы с автоматами наготове, пулемет в кустах стволом на гостя, суровые мужественные лица, острые пронзительные взгляды.
По жесту переднего из них сержант понял, что лучше разворачиваться и ни метра вперед. Иначе эти парни грозили рассмотреть смежников из мобильного патруля поближе, спросить документы, ответить на пару колких вопросов, а то и вообще пустить очередь в грудь. Машков бросил косой взгляд в сторону литерного, который двигали, громко шипя, два паровоза. Огромный танк под необъятным чехлом выказывал наружу пару длинных орудий бог весть какого калибра. Бугор с характерно торчавшим от одиночной пушки брезентом позади головной передней башни говорил о том, что «Крыса» снабжена тыловой защитой тоже немалого калибра. В глаза бросились восемь кругляков железных колес платформы, смотрящая в темно-синее небо зенитка перед танком, обилие обслуживающего персонала, суетящегося возле литерного.
Эсэсовец, начавший подозревать что-то неладное в поведении любопытного коллеги, строго окликнул сержанта, отчего Машков вздрогнул и прибавил газу, голова сидящего в люльке трупа дернулась, каска слетела и упала в песок, перемешанный с хвоей.
– Б..! – вырвалось у него, отчего опешил не только он сам, но и стоявшие в пяти метрах позади немцы.
«Влип, очкарик!» – мелькнуло в мозгу, рука нажала акселератор, мотоцикл чуть не встал на дыбы, но спасла устойчивая коляска. Голова убитого фрица безжизненно свесилась набок, как башка кукольного Петрушки, эсэсовец раскрыл рот, силясь крикнуть что-то ужасное и понятное всем, рука его уже начала передергивать затвор «МП-43».
«Деру, на хрен!» Машков низко пригнулся, движок яростно загудел, транспорт устремился прочь. Вслед раздалась неприцельная очередь, потом более меткая, еще и еще. Патрульные засуетились, бросились в разные стороны исполнять каждый свои обязанности, но Машков уже выиграл форы у противника – он мчался по лесной дороге, наплевав на корни, ветки, шишки, повороты и ямы, кочки и боль в плече. Пуля все-таки попала в него, заливая локоть теплой кровью. Каска на голове и автомат на спине спасли от двух других, чиркнувших по их металлу.
Через пять минут сержант уже находился возле лошади, быстро стягивая рану ремнем, снятым с мертвого фашиста, и забирая трофеи из заглохшего мотоцикла. Уже невдалеке маячили фары преследователей, разведчик, кряхтя, залез на кобылу и саданул каблуками ее по бокам. Они быстро исчезли в черных кустах, направляясь в чащу леса. А на опушке долго еще доносились треск автоматов и гудки мотоциклов.
* * *
– Я не могу… Я не имею права торчать тут, когда командир погибает! – Селезень ходил взад-вперед, вытоптав порядочную полянку среди дикорастущего кустарника. – Лиза, разреши мне? Я пулей сгоняю, поснимаю нескольких особо ретивых и вернусь. Полчаса, а?
– Нет, Сережа! Я за старшего, я получила приказ лейтенанта. Все, либо ждем тут, либо пойдем на восток… когда затихнет пальба.
