– Я не могу… Я не имею права торчать тут, когда командир погибает! – Селезень ходил взад-вперед, вытоптав порядочную полянку среди дикорастущего кустарника. – Лиза, разреши мне? Я пулей сгоняю, поснимаю нескольких особо ретивых и вернусь. Полчаса, а?
– Нет, Сережа! Я за старшего, я получила приказ лейтенанта. Все, либо ждем тут, либо пойдем на восток… когда затихнет пальба.
Пешкова с трофейным автоматом, наставленным на лежачих пленных, сидела на коленях в траве и утирала слезу, все никак не усыхающую уже четверть часа. Она внимательно прислушивалась к стрельбе, доносящейся с запада. Там, в районе мельницы, командир и старшина вели неравный бой с фашистами, обнаружившими их отряд. Шишкин с Матвеичем рванули на ту сторону железки в поисках литерного, от Машкова не было вестей, как и его самого. Все это удручало девушку, нервировало, пугало. Она искоса поглядывала на рядового Селезня, возбужденного своей немощью и несостоятельностью помощи товарищам. Боец прямо рвался в бой, готовый снарядом полететь в гущу врага. Он плевался и чертыхался, рубил ножом ветки куста и периодически обострял слух.
– Я только гляну, я вон на тот бугорок, Лизка, гляну, что и как там…
– Отставить, рядовой Селезень! Я сказала «стоять»!
– Да ну тебя, баба, ядреной кочерыжкой! Не могу-у… Отпусти, Христа ради прошу!
Пленные недоуменно переводили взгляды с него на радистку, в мозгах немцев бурно клокотали самые разнообразные мысли: о затекших руках и боли в спинах, о страхе за свои жизни, о близости расплаты, об этих строптивых русских, рвущихся в бой и не боящихся смерти, о судьбе командира диверсантов, явно погибающего под натиском превосходящих сил штурмовиков. И если Гейнц еще как-то держался молодцом, с честью офицера вынося все неудобства и боль саднящих ран, то агент Абвера скис и поник, молясь о спасении и чуде.
– Ты меня бросишь с этими «языками»?! Важными и опасными пленными?! Вопреки приказу командира? – Лиза ударила автоматом по земле, навзрыд крича в сторону беснующегося товарища.
– Я на пять минут. Я командира гляну. Если… Если они его взяли, то сделаю то, что он хочет, что приказал бы в такой ситуации… Лиза, милая, отпусти! Я пулей.
– Они еще… – Пешкова застыла, перестав реветь, поняв вдруг, что стрельба и уханье взрывов стихли… – Неужели все? Сергей, неужели…
– … Я туда-обратно мигом. Все, встретимся вон у того колка. В темноте махом проскочу, жди, бди этих…
Селезень тряхнул винтовкой, обмотанной черными тряпками и кусочками настриженных листьев, поправил автомат на спине и ринулся в кусты. Треск веток быстро затих.
Лиза долго вслушивалась в тишину ночи, вскинула личико на проблеск луны из-за тучи, которая тут же пропала вновь. И с ненавистью посмотрела на пленных. Ствол автомата поднялся, затвор лязгнул под большим пальцем ее руки, в абсолютной темноте офицеры поняли, что им настал конец.
* * *
Вторая пуля срезала Матвеича, когда он перестал палить из станкового пулемета и начал менять ленту. Недавнее попадание первой в плечо только обожгло бойца – после страшных ран, нанесенных его спине нацистки настроенным мальчишкой, эта показалась уколом. Их бронемашина, искусно ведомая Шишкиным по буеракам и кювету железнодорожной насыпи, изъездила километр по соседнему с мельницей квадрату, помогла огнем и своим грозным появлением группе прикрытия командира и снова ретировалась в лес.
Десяток фрицев Матвеич точно положил, получая похвалы от друга, перепачканного смазкой и выхлопными газами. Шутки Шишкина перестали достигать сознания Матвеича, ветеран сполз вдоль борта и смог только утереть струйку крови с глаз, улыбнуться ошарашенному товарищу и после умер.
В борт застучали пули, недалеко послышались крики гитлеровцев. Шишкин смотрел на залитое кровью лицо Матвеича, его торчащие усы, застывшую ухмылку и сжимал руку товарища.
– Прости, батя, что не уберегли! Мы отомстим, мы порвем их… рвать будем до конца… Мы победим! Обязательно победим эту Германию! Мы уже в ней. Слышишь? Первыми из всех солдат Красной Армии вступили на землю противника. Мы первые-е!
Рядом с транспортом ухнул взрыв, Шишкин дернулся, очнулся, вышел из нирваны и начал откручивать колпачки с трофейных гранат. Потом стал кидать их сначала на звук немецкой команды, приказывающей окружать заглохшую без топлива машину, затем вокруг, на вопли немцев. Там, в деревушке, рядовой так и не смог, не успел найти топливо, а в баке броневика штурмшарфюрера Зингера его запасов оказалось немного!
– Прощай, Матвеич… и прости! – боец разбросал почти ящик гранат, три сунул за ремень, а одну метнул внутрь кабины за тело убитого товарища. Затем распахнул задние двери и, поливая округу свинцом из пулемета, обвешанный автоматами, боеприпасами, сидором и гранатометом, слез вниз и на полусогнутых стал отходить в глубину леса. Предварительно брошенная дымовая шашка задымила так, что не стало видно даже ствола, изрыгающего огонь. Едкий дым вызывал спазмы, но опытный боец тяжело побежал через кусты, врезался в дерево, обронил одну из гранат, но продолжил движение. Вслед неслись пули, вразнобой трещали выстрелы, немцы хаотично искали противника, а еще спасения в этом аду.
* * *
Прусская мельница представляла собой высокое деревянное сооружение с некоторыми деталями интерьера из старинного кирпича, четырьмя огромными лопастями ветровика и парой мелких пристроек. Разведчики загнали себя в ловушку, из которой, казалось, не было выхода. С другой стороны, здесь было достаточно надежное укрытие от противника, по крайней мере от огня его стрелкового оружия. Если бы мельница оказалась каменной да оборонялась отделением бойцов, а не двумя воинами, то можно было держаться и сутки, до прихода тяжелой артиллерии врага или помощи наших. Но в глубоком тылу гитлеровцев ни на какую поддержку своих войск рассчитывать не стоило, оставалось только геройски погибать с верой в победу Красной Армии в этой страшной и затяжной войне.
Поняв, что диверсантов всего двое и они прочно засели в трехэтажном здании, ядовито огрызаясь из пулеметов, немцы перегруппировались и окружили мельницу, вызвали подмогу, и вскоре к ним прибыл такой же мобильный патруль СД, обитающий неподалеку.
Офицеры перебросились несколькими фразами, распределили людей по секторам, выставив оцепление, и стали думать, как выкурить парашютистов из укрытия. Они проклинали умелые действия диверсантов, свою неудачную зачистку, приведшую к приличным потерям личного состава, и ночь.
– Если бы не темень, все было бы иначе! – сетовал гауптшарфюрер, первым напоровшийся на бивак русских разведчиков. – Манфред, помоги выкурить этих партизан, в долгу не останусь. У меня треть роты выбыла из строя убитыми и ранеными, боезапасов на полчаса боя, а в ночи сложно уследить за врагом, засевшим внутри и, возможно, высматривающим нас снаружи.
– Да уж, Дитрих, положение незавидное! – Другой офицер присел от греха подальше за бортом бронемашины, меняя фуражку на каску. – Ты готов пожертвовать этим зданием, чтобы быстрее покончить с русскими?
– Ты предлагаешь взорвать их? Но у меня, кроме «фаустпатрона» и двух зарядов, нет ничего лучшего. А вызывать зенитное орудие из расположения литерного – это не лучшая мысль. Штурмбаннфюрер Гринберг не одобрит таких действий.
– Дитрих, какое орудие?! Нужно… – офицер ойкнул от очередной очереди с окна мельницы и тяжелых пуль, ударивших по обшивке броневика… – нужно спалить эту чертову мельницу вместе с засевшими парашютистами.
– Ты с ума сошел, Манфред! Ты прекрасно знаешь положения инструкции по демаскировке литерного и укрепрайона вообще. Заполыхает так, что видно будет в Москве. А еще в Берлине. Фюрер нас за такие выходки в секретной зоне повесит на Бранденбургских воротах, предварительно расстреляв. Нужно выкурить этих свиней из здания… Может, химией или запалить резину? Найдем пару-другую покрышек, выманим их из берлоги. Как думаешь?
Снова стрельба, близкий взрыв. Офицеры пригнулись.
– Унтер Клюге, – гауптшарфюрер крикнул ближайшему солдату с автоматом в руках, прячущемуся за открытой дверцей транспорта, – не давайте им высовываться, держите станковыми пулеметами на прицеле все окна и амбразуры. Они даже гранаты умудряются кидать!
– Темно, герр офицер! Их не видно, а нас хорошо. Луна периодически подсвечивает нас, да и фары светят. Хотя почти все выбиты русскими.
– Разрешаю одиночный выстрел «фаустпатрона» по наиболее вероятному месту нахождения противника. И станковыми проштопайте весь деревянный верх этой чертовой мельницы.
– Слушаюсь.
– Давай попробуем дымовыми шашками и пару покрышек у входа, – согласился второй офицер, – только с учетом ветра. У меня всего пара шашек, у тебя как?
– Так же. Ты же знаешь, нам, патрулям, выдают стандартные комплекты.
