— Тебя узнал сторож.
— А-а, смотри-ка ты, — искренне удивился Кирьян, — он оказался живучим… Не ожидал!
— А на ресторан «Асторию» тоже ты совершил налет?
Неожиданно Кирьян широко улыбнулся и почти с гордостью бесхитростно произнес:
— Не буду лукавить, моя работа. Обхождение тамошнее мне не понравилось, слишком халдей попался нагловатый. Я ему червонец на чай оставляю, а он мне даже спасибо не сказал. Обидно, знаешь ли! Денежки-то кровью и потом заработаны… А ты не хмыкай, я это серьезно. Вот я и пригласил жиганов пообедать за счет заведения.
— Если бы так… Так вы не только отобедали, но еще и народ ограбили.
Кирьян Курахин выглядел слегка смущенным.
— Было дело, признаю. Только ведь каким глупцом надо быть, чтобы мимо такого добра пройти. Народ туда приходит при деньгах! При брюликах всяких. Умеют нэпманы жировать! На некоторых барышень посмотришь, так кажется, что они на себя всю ювелирную лавку понацепляли. Не мог я мимо пройти. Ну никак не мог, пойми меня!
— А в Мытищах ты ограбил железнодорожные кассы и двух пассажиров застрелил?..
— Ах, мешочников, что ли? Так их не жалко, — махнул рукой Кирьян.
— …Девицу одну изнасиловал.
Кирьян был невозмутим, будто разговор шел о какой-то невинной шалости.
— Да их и не упомнишь! — честно признался Курахин. — Столько девок перебрал.
— Так вот, одна из них была сестрой Васьки Кота, питерского жигана.
— Ах, вот оно что, — почти с облегчением протянул Кирьян, — а я-то думаю, откуда в нем такая злоба. Жаль, что так получилось, — искренне посетовал Курахин. — Из него получился бы очень неплохой жиган. — Кирьян вновь стиснул челюсти и произнес сквозь сжатые зубы: — Знаешь, начальник, ты совершил очень большую ошибку.
— Это какую же? — равнодушно поинтересовался Игнат Сарычев.
Изучение закончилось: перед ним сидел враг, вылечить которого могла только порция свинца в голову.
— А такую, что закрыл меня! Я не прощаю таких вещей. Придет время, и я стисну пальцы на твоем горле. Ты будешь меня умолять кончить тебя поскорей…
— Послушай, ты, — перебил жигана Сарычев. В ящике стола у него лежал заряженный наган. Достаточно протянуть руку и нажать на курок. С двух метров промахнуться невозможно. Следствия не будет, а произошедший инцидент можно будет списать на то, что арестованный напал на него. Правда, пол заляпает, но это уже дело второе. — Хочешь услышать, что я тебе скажу, — голос Сарычева звучал угрожающе. Он хотел увидеть в глазах Кирьяна нечто похожее на испуг, но не рассмотрел даже прежнего интереса. — Послезавтра мы отправим тебя на Лубянку, в Чека… — четко выговаривал Игнат Сарычев каждое слово. — Так у них есть темный полуподвал. Чекисты называют его «кораблем». Так вот, в трюме этого «корабля», — Игнат Сарычев перешел почти на шепот, — расположены несколько глухих комнат. Знаешь, что там происходит?
— Ни малейшего понятия, — все тем же безмятежным тоном отвечал Кирьян.
— В этих комнатах расстреливают таких, как ты. И я постараюсь сделать все, чтобы ты пошел туда в первую очередь, — спокойно произнес Сарычев.
— Знаешь, почему я не люблю большевиков? — неожиданно спросил Кирьян.
— Почему же?
— А потому что они никогда не выполняют своих обещаний. Ха-ха-ха! — громко расхохотался Кирьян.
— Ну что, успокоился? — сдержанно спросил Сарычев, когда смех жигана иссяк. — Поверь мне, когда дело касается расстрелов, мы превращаемся в больших педантов. Уведи его! — приказал Сарычев красноармейцу, вошедшему на шум.
— Есть! — грозно проговорил тот, пошевелив налитыми плечами. — А ну подымайся, пока я тебя прикладом не приголубил.
Кирьян поднялся.
— А еще я не люблю большевиков потому, что они никогда не говорят арестованному «будьте любезны»…
— Я те щас попрошу! — угрожающе протянул верзила. — А ну руки за спину! — завис он над Кирьяном.
Заложив руки за спину, жиган вышел из кабинета и не успокоился даже в унылом коридоре, его глухой смех проникал через притворенную дверь.
* * *
Степан едва ли не впервые увидел Елизавету Михайловну за стряпней. Она пекла пирожки с капустой. И надо отдать ей должное, первая порция у нее получилась весьма приличной, Степан с удовольствием съел четыре пирожка, запив их самогоном.
Со второй порцией она прогадала. За разговором упустила время, и, когда подскочила к печи, оттуда повалил густой капустный дух наполовину с дымом. Выругавшись, она безнадежно махнула рукой.
— Ладно, не до пирожков нынче… Все сидела, ждала, когда они нагрянут, а они не идут, — не то пожаловалась, не то посетовала Елизавета Михайловна.
— Не беспокойся, — хмыкнул Степан, — еще появятся. Вчера шкеты наши мне сказали, что видели у Хитровки взвод красноармейцев. Все примеривались. Ощущение такое, будто штурмом собирались брать. Побрякали винтовками, да и разошлись по казармам.
— Как же ты ушел? — не переставала удивляться мадам Трегубова, и ее руки невольно потянулись к сковороде, где дымились пирожки.
Елизавета Михайловна давно наблюдала за собой некоторую странность: как только она начинала нервничать, так ее неудержимо влекло к стряпне.
— Сам удивляюсь, — честно признался Степан. — Вот чуял нутром, не стоит туда идти! Остановился на углу, а тут ко мне шкет подбегает и говорит: дяденька, там Чека засела. Дал я ему гривенник, а сам решил поближе посмотреть. К дому подхожу, а там двое у подъезда стоят и кожанками поскрипывают. Тут один повернулся и говорит: «Ваши документы?» Ну, я ему в живот и пальнул. Побежал и оборачиваться не стал, а только слышу топот за спиной. Стреляли в меня… да вот видишь, все как-то мимо. А то сейчас не разговаривал бы с тобой.
— Как же легавые узнали о хате?
— А хрен его знает! — в сердцах воскликнул Степан. — Такая малина была надежная. Запалил нас морячок!
— Задавила бы этого питерского собственными руками! — яростно воскликнула мадам Трегубова, стиснув кулаки.
— Задавила? — с издевкой передразнил Степан. — Может, кто-то другой перед ним передком размахивал? Ладно, ладно… Не дуйся! Так я, сдуру… Пошел я к себе, думал, отлежусь немного, а там все вверх дном перевернуто. Ждали меня легавые, — с ненавистью протянул он. — Весь пол окурками закидали. Славо богу, не дождались…
— Тут Егорка Грош приходил, говорил, что в Барашевском переулке малину накрыли. Окружили дом со всех сторон и велели сдаваться. Так жиганы отстреливаться начали, вот их всех и порешили. А потом побросали тела на подводу и повезли куда-то.
— Ясное дело, что не хоронить, — едко усмехнулся Степан. — Свалят где-нибудь за Ходынским полем в овраг да присыпят. Вот тебе и все погребение.
У мадам Трегубовой исчезли три «лярвы», а это была самая неприятная примета грядущих перемен. Причем к своему уходу они подготовились обстоятельно, втихомолку собрав все свои вещички, не позабыв ни старых трусов, ни носовых платков. Уехали в то самое время, когда она была занята делами по самое горло. Следовало что-то предпринять, иначе другие «девушки» перестанут ее уважать и разбегутся.
Елизавета Михайловна вспомнила собственную воровскую карьеру, когда была совсем юной, и грозная хозяйка заведения приказывала называть себя не иначе, как «матушка». А самых строптивых и вовсе таскала за волосы и запирала в подпол. Нынче девки изменились, теперь им подавай клиента непременно денежного, да чтобы внешностью был не обижен. А под стариков кому прикажешь ложиться, уж не ей ли самой?
На окраине Москвы, близ Большой Якиманки, у Елизаветы Михайловны был куплен небольшой домик, о котором не знал никто. В темном углу подвала, прикрытый рваными рогожами, лежал скромный потертый саквояж, в котором были упрятаны редкостные ювелирные изделия. На многих из них стояло царское клеймо. Если уж слишком припрет, можно оставить Хитровку и, прихватив саквояж, отправиться в Варшаву к деду. Авось не выставит старый хрыч, пригреет на первое время.
— Да, это они умеют, — согласилась Трегубова. — Долго не разговаривают. Вчера сцапали, а сегодня в газете читаешь, что к стенке поставили. Как ты думаешь, сколько нашим-то осталось?
Степан налил себе браги, взял пирожок, тот, что порумянее, и, полоснув по бабе взглядом, призадумался — а нужно ли откровенничать? А потом, отринув последние сомнения (баба проверенная, своя), заговорил:
— У Кирьяна осталось дня три, не больше. Не спрашивай, откуда знаю… Потом его переведут на Лубянку. Там у Дзержинского кабинет, лично хочет его допросить. А дальше известно что… шлепнут где-нибудь в подвале, и дело с концом. А знаешь, кто у них расстреливает?
— Кто? — севшим голосом спросила мадам Трегубова.
— Бывшая проститутка… Говорят, ей лет девятнадцать, не более! Может, это твоя воспитанница, а, Елизавета Михайловна? Уж она-то тебе припомнит все обиды! Уж она-то для тебя пулю отольет! — ухмыльнулся Степан.
