крушащий все на своем пути маятник.
Между лебедкой и обрывающимся в черную пустоту краем бетонной плиты перекрытия лежало нечто, издалека напоминавшее туго набитый продолговатый мешок из неожиданно и неуместно яркой и пестрой материи. При ближайшем рассмотрении это нечто оказывалось полным, изрядно облысевшим человеком средних лет, одетым в роскошный халат из золотистого, расшитого сложным, затейливым узором шелка. В вырезе халата виднелась поросшая густым, заметно тронутым сединой волосом жирная грудь, частично прикрытая шелковым же шейным платком, повязанным с той артистической небрежностью, которая достигается годами ежедневных упражнений. Помимо халата, на лежащем были надеты пижамные штаны; на правой ноге красовалась домашняя туфля из мягкой коричневой замши, левая была босая и носила на себе явные следы недавно сделанного в дорогом салоне педикюра. Наряд дополнялся богатой коллекцией перстней, которыми были унизаны все пальцы рук, за исключением больших, золотым швейцарским хронометром на левом запястье, а также, к удивлению случайного наблюдателя, широким монтажным поясом, какими пользуются для страховки верхолазы. Пояс был пропущен под мышками и застегнут на груди, а к одному из его колец был надежно привязан конец той самой веревки, что спускалась от подтянутого к самому блоку крюка лебедки.
Человек спал или, может быть, был без сознания. Большой, на пол-лица, угрожающе распухший и уже успевший приобрести жутковатую багрово-фиолетовую окраску кровоподтек под левым глазом наводил на кое-какие размышления, но грудь спящего вздымалась размеренно и ровно, а дыхание было спокойным и глубоким, из чего следовало, что жизнь его вне опасности – по крайней мере, пока.
Откуда-то донеслись мерные, сильные удары металлом о металл, как будто кто-то рубил топором пустую железную бочку. После четвертого или пятого что-то отскочило и с жестяным дребезгом запрыгало по полу; затем послышался характерный звон брошенной на бетон монтировки, скрип ржавых дверных петель и сразу же – громкий, сочный щелчок электрического рубильника. Потом раздались шаги, и из-за коричневого железного контейнера бытовки вышел высокий, плечистый человек в черных джинсах и легкой кожаной куртке. На руках у него были кожаные перчатки – деталь гардероба, явно излишняя во второй половине мая, но здесь, на высоте, да еще с учетом обстоятельств, казавшаяся вполне уместной.
Человек этот был Чиж. Он все еще слегка задыхался после долгого подъема на тридцатый этаж с непосильной ношей на плечах. Спину ломило, икроножные мышцы утратили эластичность и, казалось, были сделаны из дерева, если только дерево может испытывать боль.
– У, кабан, – неприязненно произнес он, адресуясь к лежащему на голом бетоне бесчувственному телу. – Тебе не говорили, что лишний вес вреден для здоровья?
Вопрос был сугубо риторический: во-первых, человек в халате его не слышал, а во-вторых, его лишние килограммы на этот раз были вредны не столько ему, сколько Чижу, который едва не умер от разрыва сердца, пока доволок эту тушу сюда.
Дело, однако, того стоило. План очередной казни был разработан уже неделю назад; Чиж точно знал, где и каким способом расстанется с жизнью следующий педофил, но до последнего мгновения даже не предполагал, когда это произойдет и как будут звать его жертву. Точная дата не имела особенного значения, а вот имя приговоренного оказалось для него неожиданным и оттого вдвойне приятным сюрпризом. В самом деле, разве мог он ожидать, что в расставленную им примитивную ловушку попадет этот старый, опытный и хитрый жирный лис?
Он взял лежащую на барабане лебедки коричневую эбонитовую коробку пульта и большим пальцем утопил черную резиновую кнопку. Раздался еще один громкий щелчок, и лебедка зажужжала, наматывая на барабан лоснящийся от графитовой смазки трос. Крюк с привязанной к нему веревкой поднялся до самого верха, лебедка дрогнула, зажужжала тоном ниже, трос натянулся, как струна, но аварии не случилось: крюк проскочил через блок, и по направляющему желобу металлического диска заскользила веревка. Вскоре лебедка вздрогнула еще раз, когда крюк достиг барабана; теперь на барабан наматывалась веревка, лежащие на полу кольца которой разворачивались одно за другим. Наконец, большая часть веревки перекочевала с пола на барабан, и она начала медленно, но верно натягиваться. Привязанное к ее концу грузное тело в шелковом халате стронулось с места и тяжело заскользило к краю площадки. Примерно на середине пути натянувшаяся веревка заставила его приподняться, заняв полусидячее положение. Монтажный пояс врезался под мышки, сминая и задирая шелковый халат; тело приподнялось еще выше, его обширный зад оторвался от пола. Пятки чертили в покрывающей пол цементной пыли извилистые борозды, уцелевшая туфля слетела с ноги и осталась сиротливо лежать в полуметре от зияющей пропасти.
Наконец, ноги спящего соскользнули с края плиты. Тело качнулось, как маятник, на мгновение почти растворившись в царящем за пределами освещенного прожекторами пространства мраке, а затем вернулось, с силой ударившись голенями о ребро перекрытия. Удар получился очень болезненный и почти наверняка рассек кожу, но человек только вздрогнул и невнятно замычал во сне. Его закрутило волчком, снова качнуло, но нового удара не последовало: лебедка уже подняла тело выше уровня пола, и босые ноги с любовно ухоженными ногтями прочертили воздух в нескольких сантиметрах от бетона.
Чиж застопорил лебедку и немного подождал. Когда грузно обвисшее внутри прочной петли монтажного пояса тело перестало раскачиваться и вращаться, он снова нажал кнопку, заставив лебедку ожить и с урчанием размотать с барабана около метра веревки. Теперь приговоренный повис на почти стометровой высоте в полутора метрах от края перекрытия, находившегося примерно на уровне его груди.
Чиж поставил лебедку на тормоз и посмотрел на часы. По его расчетам, спящий должен был очнуться минут через пять – десять. События развивались в полном соответствии с планом и строго по графику. Чиж присел на станину лебедки – вернее, на обрезок доски, положенный кем-то из строителей поперек станины и, надо полагать, предназначенный как раз для того, чтобы на нем сидели, – закурил и попытался еще раз продумать возможные последствия.
Очень скоро он пришел к выводу, что продумывать тут нечего. О последствиях надо было думать раньше, а теперь это решительно бесполезно: думай не думай, а обратного пути все равно нет. Да, все вышло спонтанно, намного раньше и гораздо проще, чем он предполагал – настолько раньше и проще, что он оказался не готов к такому повороту событий. План, по которому он сейчас действовал, предназначался для другого человека – неважно, какого именно, но другого, не этого. Как ему расправиться с этим жирным ублюдком, Чиж еще не придумал – наверное, потому,
