Расчет на «караван» себя оправдал. До больницы Мазин добрался по-королевски, расположившись на продавленном сиденье, но Виктории Карловны там не оказалось. Девица с равнодушно прозрачными глазами, излучая ленивое недовольство каждым, кого обстоятельства привели в эту запущенную юдоль печали, бросила коротко:
— Выписали.
И отвернулась.
Любопытно, подумал Мазин, как она и ей подобные, а имя им легион, — наловчились вот таким образом отворачиваться в никуда. Ведь там нет ни собеседника, ни даже зеркала, а они умеют так заинтересованно смотреть, например, на первого весеннего комара, из нового поколения городских комаров, черного, жирного и неповоротливого, который беззаботно летает по регистратуре, как «юнкерс» в сорок первом, не помышляя об опасности.
— Вчера она была здесь.
Девица глянула на Мазина, поражаясь бестолковости посетителя.
— Вчера была здесь, а сегодня нету, выписка по утрам, — пояснила она назидательно и вернулась к комару, возможно, имея какие-то мысли на его счет.
— Кажется, ваше призвание энтомология, — заметил Мазин.
— А вы не оскорбляйте!
Мазин понял, что активное внимание страдающей от безделья девицы может с комара переключиться на него, и решил не рисковать, а уточнить обстановку на месте.
Домик Виктории Карловны, который он рассмотрел еще в прошлое свое посещение, отделенный высоким кирпичным забором от соседнего старинного особняка, по-прежнему смотрелся ухоженным и аккуратным, и было удивительно, как может поддерживать свое жилище в таком порядке одинокая старая женщина.
Но в этот раз внутрь домика заходить Мазину не пришлось, не было необходимости. Виктория Карловна сидела в старинном кресле-качалке во дворике под грушей, на которой зрели молодые плоды.
— Возьмите табурет в сарайчике, — предложила она.
Мазин взял и присел напротив.
— А я вас в больнице искал.
— Выписали.
— Значит, получшело? — спросил он, стараясь говорить пободрее, но пересиливая себя, потому что сейчас, при солнечном свете, Виктория Карловна выглядела гораздо хуже, чем в комнате, где он видел ее прежде.
— Ну, и вы туда же! Умирать выписали. Зачем им свою статистику портить. Да и я не хочу на лекарства деньги тратить бесполезно. Дорого стало умирать, Игорь Николаевич, а хоронить и того дороже.
Она повернулась к Мазину, и он увидел в ее глазах, еще недавно твердых, выражение, которое заметил недавно у деда Пушкаря. Два таких разных человека смотрели в мир одинаково, уже со стороны.
У Мазина не повернулся язык лицемерить, он понимал, что порог, до которого человек воспринимает соболезнование и нуждается в утешении, ею перейден.
— И я рада, между прочим. Это очень противно умирать в больнице, где ты всем в тягость. Лучше здесь, на родительской земле. Это же все моя земля. Вон там за забором наш дом, а тут, где дорога, сад наш был, домик мой — бывший флигелек городской усадьбы. Немного мне советская власть оставила, но зачем мне больше? На это я не жаловалась. А вот душу давили… Ну да Господу виднее. Жизнью земною не дорожу, хотя лишние несколько дней прожить хочется. Тепло как, хорошо… Глупая старуха, да?
— Нет, — сказал Мазин. И больше ничего не добавил.
— Вас Лиля прислала?
— Да.
— Я просила ее. Спасибо, что пришли.
— С пустыми руками пришел, — признался Мазин с сожалением. Он не мог морочить голову этой мужественной женщине.
— Я вижу. Было бы с чем, вы бы раньше пришли. Ну что ж, переживать разное приходилось. Жаль. Не дождусь. А ведь все объявится в положенный час. Но сейчас о Лиле подумать нужно.
— Она говорила, что вы завещаете ей дом.
— Да, оформила. Нотариус говорит, что все по закону. Но я постоянно вижу, как закон нарушается.
— Не всегда.
— Если нет заинтересованных лиц.
— Это же ее родители.
Конечно, сказано было не совсем удачно, ведь Виктория Карловна считала отца Лили убийцей ее матери, но она смолчала.
— Вряд ли отец захочет дочери зла.
— Он все, что угодно, натворить может. Пустой человек, не ведает, что творит.
— Я убедился, что в дни, когда исчезла Эрлена, он отсутствовал.
— Да, у него все было состряпано убедительно.
— А вас, Виктория Карловна, не удивляет, что пустой человек так ловко упрятал концы в воду?
Мазин все еще не разделял ее полной уверенности в том, что Дергачев — убийца. Согласен он был в одном, Эрлены нет в живых, но и это требовало доказательств, а их пока, кроме янтарного кулончика, собрать не удалось.
— Говорят, у преступников, как у зверей, инстинкт самосохранения очень развит, — заметила старуха.
— То особый тип преступников, Дергачев мне таким не показался.
— Здесь-то собака и зарыта, — сказала Виктория Карловна твердо.
— Где? Я все перекопал, а захоронение не нашел. Вот, послушайте!
— Не надо! — подняла она ладонь. — Ради Бога. Я все это знаю — и про пьянку с приятелями в Сочи, и про дурацкую фотографию. Не надо. Так мало мне осталось, что я уже не могу тратить время на переливание из пустого в порожнее.
— Что же я могу предложить вам? Только вернуть кулон.
Он достал украшение. Однако старуха снова подняла возражающую руку.
— Тоже не надо.
— Почему? Вы рассматриваете это как гонорар?
— Нет. Это личная вещь. Это не может быть гонораром. Вы отдадите его не мне, а Лиле.
— Лиле? И сказать все? Как он попал ко мне?
— Конечно. Вы отдадите, когда закончите дело и установите истину.
Мазин наклонил голову.
— Простите, Виктория Карловна, полной уверенности у меня нет.
— Оставьте, это ложная скромность. Разве вы не хотите раскрыть истину до конца?
— Хотелось бы. Очень хотелось…
— Вы это сделаете. Не сможете не сделать…
«Ну и характер!»
— Кулон еще поможет вам. И вы, я вижу, на верном пути.
— В чем же?
— Вы уже наткнулись на противоречие: неумный человек и такое умное поведение.
Мазин посмотрел на Викторию Карловну в упор, ожидая продолжения.
Она покачала головой.
— Нет, я ничего не скажу. Я отдала вам свое доказательство. Что же касается мыслей, у вас их, я вижу, и без меня достаточно. Не думайте, что этих хитросплетений вам не распутать. Если хотите, в них есть много женского… Вот и все, что я могу сказать, — резко закрыла тему Виктория Карловна. — Да я-то, собственно, о другом хотела поговорить. У меня просьба…
— Я вас слушаю.
Неожиданно она спросила:
— Как вы относитесь к честному слову? Странный вопрос, правда?
— Для меня естественный. Я считаю, что слово нужно держать.
— Спасибо. Я так и думала, что могу на вас положиться. Я дам вам один конвертик. Для Лили. Передайте ей это, пожалуйста, после… через пару дней. Вы понимаете?
— Да.
— А пока, пока я не… вы понимаете, не нужно читать это письмо, хорошо? Она сама его вам покажет. Обязательно покажет.
Игорь Николаевич кивнул, понимая, что никакие особые заверения этой стойкой больной женщине не требуются. Она ему поверила, и этого достаточно и для нее, и для него.
— Я вижу, вы грустно настроены, Виктория Карловна, и утешать вас глупо, могу сказать только вместе с вами: жизнь и смерть, как теперь понимают, в руках Божьих, а его пути неисповедимы. Может быть, надеемся все-таки на лучшее?
Мазин поднялся, прощаясь.
— Мне Бог послал удел испытаний, но я не ропщу, я верю, что душа не умирает, и жду перехода со смирением. Хотя очень о Лиле беспокоюсь. Но Бог милостив. Я и на вас надеюсь, на закон в вашем лице, а больше на справедливость, какую в вас чувствую. Прощайте, Игорь Николаевич.
— До свиданья.
Она улыбнулась.
— Чудак вы, человек. Ну, спасибо на добром слове. А кстати, вы какой дорогой ко мне добрались?
— На троллейбусе, по Кольцевой.
— Я вам советую, спуститесь к пруду и пройдите немного берегом. Раньше там сплошной хламовник был, а теперь расчищают свалку. Богатые люди по берегу строятся, хотят чистым озером любоваться. Это рядом, — указала она дорожку, — только заросло и не видно отсюда. Пойдите. Скоро моя халупа завидным местом в городе будет. Ведь эти заросли до самого берега — мой участок, да сил на него нет.
