Не нравится мне это".
Да, сейчас он и впрямь этого не знал, поэтому, когда Валентина задавала Шелковникову простые вопросы, отставной майор резко дергался.
– Что? Что? Ты спрашивала, где я буду завтра? Ну, дорогая, я этого пока сказать не могу. Все зависит от обстоятельств.
– Слушай, чем ты сейчас занимаешься? Ты же говорил, что мы пойдем на вернисаж.
– Нет, нет, ни на какой вернисаж мы не идем.
Мне, наверное, на несколько дней придется уехать из города. Далеко.
– А куда ты поедешь?
– Зачем тебе это знать? – недовольно кривя тонкие губы, говорил Шелковников. – Меньше знаешь – крепче спишь.
– По-моему, это единственное, что у нас с тобой хорошо получается – крепко спать.
– Тоже неплохо, – пытался отшутиться Павел Павлович, но в такие минуты он ненавидел свою любовницу лютой ненавистью.
Валентине уже давным-давно надоел Шелковников, но она понимала, что так просто расстаться с ним не получится. И если ей суждено стать свободной, то любовник должен сам ее оставить. А ей порвать с Шелковниковым почти невозможно.
Пару раз за последние несколько недель она пыталась завести с Павлом разговор о том, что ей все осточертело, что их отношения зашли в тупик, что он просто-напросто пользуется ею для того, чтобы расслабиться – так, как пользуются услугами проституток, да к тому же тупо, без выдумки.
Шелковников на эти ее замечания зло смеялся и иногда говорил:
– Да замолчи ты, в конце концов, надоело слушать! Ты кого возомнила из себя – принцессу, королеву? Да ты без меня – ноль. Мне стоит только пальцем шевельнуть, и ты голой останешься. Будешь стоять на панели возле мэрии, будешь заглядывать в машины и предлагать себя за полтинник баксов. Или начнешь брать в рот у таксистов. Тебе это хоть понятно?
– Почему это ты решил, Павел, что я без тебя не проживу? Много ты мне помогал? Ты меня что, на панели подобрал, что так разговариваешь?
– Молчала бы лучше, дешевка. Разговариваю я, видите ли, не так, деликатного обращения ей захотелось…
Обо всем этом думала Валентина, когда Шелковников принимал душ.
Наконец он вышел, худой, костлявый, голый. Мокрые волосы прилипли к высокому узкому лбу.
В утреннем свете Павел Шелковников с полотенцем на бедрах больше напоминал мертвеца, чем нормального здорового мужика. Валентина даже скрежетнула зубами, увидев торчащие ребра, острые колени и прилипшие к бледному лбу белесые волосы.
– Я уезжаю, – сказал Шелковников, – а вечером, может быть, вернусь.
– Меня вечером здесь не будет.
– Что? – пробурчал Павел.
– Может быть, вечером меня не будет дома, – спокойно повторила она.
– А где ты будешь? – он зыркнул из-под мокрых волос так, что Валентина тут же натянула одеяло до самых глаз. – Я спросил, где ты будешь вечером?
– Меня пригласила в гости одна старая школьная подруга.
Шелковников, стреляный воробей, тут же сообразил, что если женщина добавила слово «одна», то значит, никакой подруги в природе не существует.
– Что за подруга? Вчера ты мне об этом ничего не говорила.
– Во-первых, не вчера, – уточнила женщина, – ты приехал ко мне во втором часу ночи. Так что это было не вчера, а сегодня, и говорить мне об этом на ночь глядя не хотелось. Вот, теперь говорю.
– Послушай, – с присвистом произнес Шелковников, – ты что, завела себе кого-нибудь нового?
– Что ты имеешь в виду?
– Что имею, то и введу, – избитой шуткой ответил Шелковников. – У тебя появился, кроме меня, еще кто-то?
– Может быть, – зло бросила Валентина.
Подобного поворота Шелковников не ожидал. От рождения он был патологически брезглив, даже от одной мысли, что кто-то кроме него может переспать с его любовницей, влажная кожа на спине тут же стала шершавой, а рот безобразно искривился.
– Повтори, что ты сказала?
– Ничего такого я не сказала. А почему ты не допускаешь, что у меня может быть еще кто-то? Ты меня, между прочим, в магазине не покупал, упаковку самолично не вскрывал.
– Не допускаю, – нахмурился Шелковников. – Пока ты со мной, у тебя никого не может быть.
– Я что, твоя крепостная? Рабыня Изаура? – садясь на кровати и поджимая колени к подбородку, фыркнула Валентина.
– Да, – спокойно ответил Шелковников, – пока ты со мной, ты мне принадлежишь. Ты будешь свободна, только если я так решу.
– Ничего себе, заявочки…
– Я решу, но не ты. Ясно? И не забывай о том, что я тебе сказал.
Валентина поняла: сейчас лучше Шелковникова не злить, лучше с ним не пререкаться, иначе это может кончиться безобразной сценой. Дважды подобные сцены уже случались, Шелковников ее избивал, жестоко, по-садистски. Повторения Валентине не хотелось: она панически боялась физического насилия и рукоприкладства.
– Свари кофе, – спокойным, каким-то мертвым голосом попросил Шелковников, вернее, даже не попросил, а приказал, зная, что его не ослушаются.
И Валентина, которая отродясь не стеснялась, почему-то вдруг испугалась своей наготы. Отвернувшись, она быстро накинула на плечи скользкий шелковый халат, нервно пошарив пальцами по холодному полу, отыскала тапки. Она направилась на кухню, где сразу же закурила, включив плиту и поставив на огонь воду.
А Шелковников тем временем одевался. Он туго затянул узел галстука, накинул на плечи подтяжки, вытащил из внутреннего кармана пиджака кожаный бумажник и повертел его в пальцах. Бумажник был дорогой, из добротной желтой кожи, с золочеными уголками. Павел Павлович открыл его и вытащив двести долларов, небрежно бросил их на комод возле телевизора.
«Больше ты, телка, сегодня не заработала», – цинично подумал он, поправляя галстук.
Он еще несколько секунд вертел в руках бумажник, затем зло скривился и направился на кухню.
Кофе и бутерброды уже стояли на столе. Шелковников уселся и, не глядя на женщину, без всякого аппетита принялся жевать.
– Ты ничего не хочешь мне сказать, Павел? – спросила Валентина.
– А что ты хочешь услышать?
– Я хочу услышать что мне делать дальше.
– В каком смысле?
– Вообще.
– Ничего не делать. Сидеть и ждать когда я приеду.
– А когда ты приедешь?
– Когда мне это будет нужно, тогда и приеду.
И запомни, – отодвигая чашку, почти шепотом произнес Шелковников, – если ты с кем-нибудь свяжешься, потом пожалеешь. Очень, очень пожалеешь.
– Это мое дело.
– Вот тогда и увидишь, твое это дело или чье-то еще!
Он поднялся из-за стола и, перевернув чашку, поставил ее на блюдце.
– Стал суеверным? – скептически улыбнулась женщина, глядя на чашку, перевернутую для гадания.
– Нет, – покачал головой Шелковников и с минуту молчал. Затем поднял чашку и принялся изучать замысловатые потеки.
– Что там получилось?
Павел Павлович вертел чашку, пытаясь поймать момент, когда потеки приобретут осмысленные формы.
– Что-нибудь не так?
Вместо ответа Шелковников указательным пальцем подтолкнул блюдце к Валентине.
– Чушь какая-то получается, – ответила она.
– Да, чушь.
Зачем Шелковников переворачивал чашку, он и сам не смог бы объяснить – почему-то на душе у него было неспокойно, какие-то недобрые предчувствия его угнетали. Но с чем они связаны, он пока еще не знал. Просто, как у всякого человека, много лет проработавшего в органах, интуиция у отставного майора была развита прекрасно, и он предчувствовал неприятности, когда до них было еще далеко. Вот и сейчас сработало чутье…
– Гнусность какая-то, – скривив тонкие губы, произнес он и резко покинул кухню. – Где мой кейс, Валентина?
– Там, где всегда, в шкафу, – спокойно ответила женщина.
– Ах да. Бывают же места, где никогда ничего не меняется.
Открыв шкаф, Павел Шелковников вытащил кейс, отщелкнул крышку, приподнял два толстых глянцевых каталога. Под ними лежало несколько пачек долларов и пистолет в кобуре. На лице Шелковникова промелькнула улыбка.
– Порядок.
– Уж не думаешь ли ты, что я лазила в твой портфель?
– Этого только не хватало.
Замки были закрыты, кейс стал у двери. Шелковников быстро оделся.
– Даже не выйдешь проводить? – от двери бросил он в глубину квартиры.
Валентина покорно подошла к своему любовнику.
– После всего сказанного – не очень хочется.
– Ладно, не обижайся, я просто погорячился. Жизнь такая, все на нервах.
Когда Павел Павлович Шелковников спустился вниз, черный «опель-омега» уже стоял у подъезда. Отставной майор открыл дверь и опустился на переднее сиденье.
– Ну, что у тебя? – спросил он, обращаясь к водителю.
Тот перебросил окурок сигареты из одного уголка рта в другой:
– Все о'кей, шеф, все как в кино.
– Что значит, все как в кино? – спросил Павел Павлович.
– Два кино, вино и домино, – усмехнулся мужчина, поворачивая ключ в замке зажигания. – Куда едем?
– Давай, Миша, ко мне, – приказал отставной майор КГБ.
