– Миша? – насторожился Лебедев, прекрасно зная помощника и телохранителя Шелковникова.
Мишу он не любил, понимая, что тот – форменный бандит, настоящий убийца. Лебедев, при всем своем безразличии и наплевательстве, был довольно-таки проницательным человеком, и как всякий художник, обладал интуицией куда более сильной, чем разум.
Логически мыслить он не умел, но в людях разбирался неплохо и за долгие годы рисования и писания портретов насобачился моментально улавливать характер человека.
Вот и Михаила Лебедев в свое время раскусил с первого взгляда. Едва он увидел телохранителя Шелковникова, как ему стало не по себе. Еще тогда, года полтора назад, Борис Иванович сказал Шелковникову:
– Этот твой Миша человека зарежет и глазом не моргнет.
– Да ну, брось ты! – благодушно ответил Павел Павлович. – Миша – парень спокойный, он только с виду такой грозный.
– Зверь он в человеческом обличий, уж мне ты голову не дури, Павел Павлович, я в людях разбираюсь.
– Лучше бы ты в живописи разбирался, а не в моих людях.
Шелковников позвонил, и через несколько минут Миша с картинами уже стоял в мастерской. Он сразу зверовато огляделся, не выпуская картины из рук.
– Оставь их здесь, Михаил, и иди в машину. Я уж тут еще немного с Борисом Ивановичем пообщаюсь, а потом приду.
– Понял, шеф, – коротко сказал водитель, покидая мастерскую.
– Ну и морда же у него – садистская! – заметил Лебедев.
– Ничего, – ответил Шелковников, – с его лица не воду пить, он для других дел нужен.
– Понятно.
– Ни хрена тебе не понятно.
– Куда ты их хочешь поставить? – спросил Лебедев.
– Вначале их надо распаковать, снять с подрамников и аккуратно свернуть в рулон.
– – Что, все?
– Да, все, – ответил Шелковников. – Давай-ка займемся.
Со стола было все убрано, и стол стал самым чистым местом в мастерской, таким чистым, что Шелковников даже удивился. Они вдвоем аккуратно выдернули все гвозди из подрамников.
– Хорошие картинки, – заметил Лебедев.
– Да, ничего.
– На продажу, что ли?
– Пока не знаю.
Также аккуратно все картины были свернуты в рулон, и только после этого Борис Иванович опять спросил:
– Так куда ты их хочешь спрятать?
– Их надо спрятать так, чтобы ни Одна падла не нашла.
– А ко мне уже давно никто не ходит, поэтому можешь оставить хоть на столе.
– Нет, на столе нельзя. Та скульптура Пустотелая? – кивнув на пыльный торс на втором ярусе стеллажа, поинтересовался Шелковников.
– Конечно пустотелая, если бутылок в нее не набросали пять лет назад.
– Я посмотрю.
Шелковников взял стремянку, приставил к стеллажу, легко забрался нанес.
– Пустотелая, – удовлетворенно кивнул он, – давай сюда сверток.
Борис Иванович подал восемь свернутых в рулон картин. Шелковников аккуратно спрятал их в торс и самодовольно хмыкнул.
– Дай-ка мне вон ту мешковину, – обратился он к хозяину мастерской сверху, показывая пальцем на валявшийся на полу грязный мешок.
С трудом согнувшись, Лебедев поднял мешковину и передал Павлу Павловичу. Тот накинул мешок на торс.
– Вот так оно будет лучше.
Затем Шелковников спустился, сложил стремянку и сунул под стеллаж, зазвенев бутылками с засохшим лаком и всевозможными разбавителями.
– Осторожнее, разольешь!
– Да там у тебя уже ничего нет, кроме мусора, все засохло.
– Не скажи, – покачал головой художник.
– Ты туда когда последний раз заглядывал?
– С полгода уж прошло… Может, коньяка выпьешь, а? – облизнув губы, поинтересовался Лебедев.
– Выпью, если нальешь.
– Налью, налью, правда, стаканов чистых нет.
– Так помой, – поморщился Шелковников.
– Будет сделано.
Лебедев принялся мыть два стакана, и вскоре они стояли на белом листе бумаги посреди чистого, чуть влажного после того, как его протерли тряпкой, рабочего стола.
– Присаживайся.
– Тут у тебя и сесть негде, все такое грязное, брюки жалко…
– Ладно, садись в это кресло, в хозяйское. – Лебедев стянул грязную ткань, которой было накрыто кресло, вместе со старыми скомканными газетами. – Садись сюда и пей. – Он открыл бутылку грузинского коньяка, налил полстакана гостю и полстакана себе. – За что выпьем?
2( – Не знаю… – сказал Шелковников. – Давай выпьем за удачу. Может, опять повезет?
– Хорошо, давай за удачу.
– Каждый за свою.
– Идет.
Мужчины выпили.
– У тебя, наверное, проблемы с деньгами? – заметил Павел Павлович.
– Да, проблемы, как всегда. С деньгами у меня всю жизнь проблемы, сколько живу, столько и мучаюсь.
Никогда их не хватает, да и кончаются они в самый неподходящий момент. Как говорится, то их нет, то их совсем нет.
– Это хорошо…
– Что же хорошего? Когда денег нет, вообще ничего не хочется делать.
– А когда есть, – сказал Шелковников, – тем более ничего не хочется делать. Денег я тебе, Борис Иванович, дам. Немного, подам, – он поднялся с кресла, взял свой кейс, открыл, запустил руку под крышку.
Лебедев сидел спокойно и невозмутимо, как изваяние Будды, и поглядывал на бутылку с коньяком.
Шелковников вытащил триста долларов и положил их рядом со стаканом.
– Вот тебе для начала.
– А когда заберешь картины? Сколько им у меня храниться?
Шелковников пожал плечами:
– Будет надо, заберу. Может, через неделю, а может и через две. В общем, не переживай.
– А я и не переживаю, пусть хоть год лежат. Правда, за мастерскую не заплачено, могут наехать.
– А почему не платишь?
– Как это почему – денег нет.
– Я тебе дал денег.
– Этого мало, – меланхолично заметил Лебедев, и запустив всю пятерню в сальные седые волосы, откинул их со лба. Лицо от выпитого коньяка уже покраснело, глаза масляно заблестели.
– Ладно, дам тебе еще стольник, но за мастерскую из них сразу же заплати. Не надо, чтобы сюда ходили лишние люди, мне это ни к чему.
– Мне тоже, – спокойно сказал Лебедев, пряча деньги в карман потертых джинсов.
– Давай еще по капле, и я поеду, у меня куча дел накопилась. В галерею заскочить надо, то да се…
– Давай, – Лебедев плеснул в стаканы, мужчины выпили. – Эй, погоди, Павел Павлович, а по третьей?
Бог-то троицу любит. А то удача от тебя отвернется.
– А от тебя?
– Я ее зад только и вижу.
– Ну, тогда давай, чтобы не отвернулась.
Шелковников был немного суеверен. Они выпили по третьей, Павел Павлович поднялся, надел пальто, серую шляпу с широкой шелковой лентой, поправил очки на тонком носу, одним пальцем приподняв оправу на переносице.
– Значит, так, Борис Иванович, ключи у меня есть, и если что, то я сам заеду, заберу картинки.
– Как знаешь, Павел Павлович.
– Замки, смотри, не меняй.
– На хер мне их менять? Красть здесь нечего, об этом каждая собака знает. , Мужчины простились. Когда Шелковников вышел за дверь, Лебедев вылил себе коньяк из бутылки, вылил весь до капли. Набрался почти полный стакан.
– Ну, будем живы и здоровы, – сам себе сказал художник и огляделся по сторонам, «Грязь действительно страшная. Может, он прав, может, навести порядок? Пригласить пару баб, пусть все вымоют, вычистят, мусор выкинут… Наверное, так и сделаю. Приглашу девочек, пусть поработают. Они знают, что мне дать им нечего, ну, да ладно, напою, накормлю и останутся счастливы. И деньги будут целей».
Спина, как ни странно, от выпитого коньяка болеть перестала, и Лебедев даже присел пару раз, кряхтя и хрустя коленными суставами.
«Все хорошо, все прекрасно».
Деньги у него теперь были. А насчет того, что за мастерскую надо платить, Лебедев соврал. За мастерскую было уплачено, и он имел полное законное право положить себе в карман четыреста долларов, которые ему дал Шелковников.
* * *
Дело, как считал Шелковников, близилось к развязке, поэтому он и решил сделать звонок в Германию барону Гансу Отто фон Рунге и сообщить ему, что картины из коллекции изъяты и сейчас находятся у него. Кроме того, Шелковникову надо было договориться, где и когда он встретится с бароном.
В галерее приходу Шелковникова обрадовались:
– Павел Павлович, Павел Павлович! Мы тут вас ждем, с утра звонили, дома вас не застали. Есть вопросы, нужны консультации. Кстати, вы не получили зарплату, так что хорошо, что появились.
– Я всегда появляюсь вовремя, – спокойно сказал заместителю директора Шелковников.
В галерее царила суета, как всегда перед вернисажем.
Уточнялись списки приглашенных, количество бутылок шампанского, букетов и прочего, что сопутствует всякому мероприятию в картинной галерее. Долго спорили, приглашать квартет или, может быть, лучше обойтись классным пианистом, лауреатом международных конкурсов, и солисткой театра, которая исполнит романсы.
Сошлись на том, что дешевле будет пригласить студентов. Заплатить им двести долларов – и те будут счастливы, а певица с пианистом запросят пятьсот, не меньше…
