– Как ты себя чувствуешь, ангел мой? Тебе лучше?
– Да, гораздо лучше, только, – она так понизила голос, что последние два слова нельзя было расслышать уже в полуметре от нее, – я боюсь.
– Не бойся, – сказал он беспечно и положил ладонь на ее колено в сером чулке. – Ничего страшного не происходит. Хочешь выпить?
– Не сейчас, спасибо. – Она снова понизила голос. – Будь осторожен, Сэм.
Спейд ухмыльнулся и посмотрел на Гутмана, который и сам уже смотрел на него. Толстяк добродушно улыбнулся и, помолчав немного, спросил:
– Как?
Спейд притворился дурачком.
– Что «как»?
Толстяк решил, что здесь уместно еще немного посмеяться, и только потом объяснил:
– Если ваше предложение, сэр… серьезно, то из чувства обычной вежливости мы, по крайней мере, должны выслушать вас. Так как же вы собираетесь устроить, чтобы Уилмер, – здесь он еще раз рассмеялся, – в случае ареста не смог нанести нам вреда?
Спейд покачал головой.
– Нет, – сказал он, – мне бы не хотелось злоупотреблять чьей-либо вежливостью, пусть даже и обычной. Забудем об этом.
Толстяк сморщил свое жирное лицо.
– Ну что вы, что вы! – запротестовал он. – Вы ставите меня в крайне неловкое положение. Мне не следовало смеяться, и самым почтительным и искренним образом я прошу меня простить. Мне бы не хотелось, чтобы у вас, мистер Спейд, создалось впечатление, будто я могу высмеять какое-либо из ваших предложений только потому, что я с ним не согласен, – вы должны знать, сколь глубоко я ценю и уважаю вашу проницательность. Имейте в виду, я не вижу никакой практической пользы в вашем предложении – даже отвлекаясь от того факта, что я отношусь к Уилмеру, как к родному сыну, – но тем не менее сочту за честь и за добрый знак того, что мои извинения приняты, если вы продолжите и расскажете все до конца.
– Ну что ж, – сказал Спейд, – так и быть, продолжу. Брайан – типичный окружной прокурор. Больше всего он озабочен тем, как выглядит его работа в отчетах. Он скорее закроет глаза на сомнительный случай, чем начнет расследование, которое ему невыгодно. Не знаю, фабриковал ли он дела на тех, кого считал невиновными, но не могу представить, как он заставляет себя поверить в невиновность людей, доказательства виновности которых он вполне способен наскрести. Чтобы наверняка доказать виновность одного преступника, он оставит на свободе полдюжины его сообщников, если они могут спутать ему карты.
– Именно такой вариант, – продолжал Спейд, – мы ему и предложим, и он ухватится за него обеими руками. Он не захочет ничего знать о соколе. Он наизнанку вывернется, лишь бы убедить себя, что все показания сопляка – чушь собачья, попытка запутать дело. Положитесь в этом на меня. Мне не составит труда показать ему, что если он начнет валять дурака и попытается заарканить всех, то получит такое дельце, в котором ни одно жюри присяжных не разберется, а если он возьмется за сопляка, обвинительный приговор у него в кармане.
Снисходительно улыбаясь, Гутман медленно качал головой из стороны в сторону.
– Нет, сэр, – сказал он, – боюсь, не получится, боюсь, ничего не получится. Не понимаю, как даже ваш окружной прокурор сможет связать вместе Терзби, Джакоби и Уилмера без того, чтобы…
– Вы не знаете окружных прокуроров, – сказал ему Спейд. – С Терзби как раз все просто. Он был бандитом, как и ваш сопляк. У Брайана уже есть версия на этот счет. Тут никаких проблем не будет. И потом, черт возьми, сопляка ведь можно повесить всего один раз! Зачем судить его за убийство Джакоби, когда он уже приговорен к смерти за убийство Терзби? Они просто закроют дело, приплюсовав ему и второе убийство. Если – что, видимо, соответствует действительности – он застрелил обоих из одного оружия, пули это покажут. Все будут счастливы.
– Да, но… – начал Гутман и вдруг замолчал, посмотрев на мальчишку.
Мальчишка отошел от двери на почти негнущихся, широко расставленных ногах и встал между Гутманом и Кэйро посередине комнаты. Он стоял, чуть наклонившись вперед и приподняв плечи. Пистолет он все еще держал дулом вниз, хотя костяшки его пальцев побелели от напряжения. Другая рука была тоже сжата в маленький плотный кулачок. Неистребимая детскость его черт, искаженных холодной яростью и нечеловеческой злобой, придавала всему его облику невыразимо зловещий вид. Задыхаясь от ярости, он сказал Спейду:
– А ну вставай, ублюдок, и вынимай свою пушку! Спейд смотрел на мальчишку с улыбкой. Улыбка была не очень широкой, но искренней и неподдельно веселой.
Мальчишка сказал:
– А ну вставай, ублюдок, и вынимай пистолет, если ты не трус. Хватит с меня твоих подначек.
Улыбка Спейда стала еще более веселой. Взглянув на Гутмана, он сказал:
– Надо же, какой грозный. – Голос его был столь же весел и спокоен, как и улыбка. – Может, вам стоит сказать ему, что, пока сокол не в ваших руках, стрелять в меня экономически невыгодно?
Лицо Гутмана пошло пятнами, вымученная улыбка напоминала гримасу. Он облизал свои сухие губы сухим языком. Голос его звучал чересчур хрипло и скрипуче для отеческого наставления, которое он хотел изобразить:
– Что ты, что ты, Уилмер, сейчас же прекрати. Зачем придавать такое значение пустякам? Ты…
Мальчишка, не отрывая взгляда от Спейда, проговорил, яростно скривив губы:
– Тогда заставь его заткнуться. Если он не отвяжется от меня, я пристрелю его, и ничто меня не остановит.
– Что ты, Уилмер, – сказал Гутман и повернулся к Спейду. – Ваш план, сэр, как я сразу же вам и заявил, не имеет никакого практического смысла. Давайте больше не будем говорить о нем.
Спейд переводил взгляд с Гутмана на мальчишку и обратно. Улыбка исчезла с его лица, которое приняло совершенно бесстрастное выражение.
– Я сам решу, о чем мне говорить, – сказал он им.
– Конечно, сами, – быстро вмешался Гутман, – и это одна из черт, которые мне больше всего нравятся в вас. Но план этот, как я уже сказал, не имеет никакого практического смысла, и, как вы убедились сами, обсуждать его дальше бесполезно.
– Сам я ни в чем не убедился, – ответил Спейд, – а вы убедить меня не смогли и, думаю, не сможете. – Он нахмурился. – Давайте начистоту. Может, я только время теряю, разговаривая с вами, Гутман? Я думал, вы здесь музыку заказываете. Может, мне поговорить с сопляком? У меня уже есть опыт, я это сумею.
– Нет, сэр, – откликнулся Гутман, – вы правы, ведя дело со мной.
– Ладно, – сказал Спейд. – У меня есть еще одно предложение. Оно хуже первого, но все же лучше, чем ничего. Хотите послушать?
– Всенепременно.
– Отдайте им Кэйро.
Кэйро торопливо схватил свой пистолет со стола. Он крепко сжимал его двумя руками. Дуло пистолета было направлено в пол рядом с диваном. Лицо Кэйро снова пожелтело. Черные глаза бегали от одного человека к другому. Они были настолько черными, что казались плоскими, двумерными.
Гутман, словно не веря своим ушам, переспросил:
– Что, простите?
– Сдайте в полицию Кэйро.
Гутман собрался было рассмеяться, но передумал. Наконец неуверенно воскликнул:
– Ну, ей-богу, сэр!
– Это, конечно, хуже, чем отдать им сопляка, – сказал Спейд. – Кэйро не бандит, да и пистолет у него поменьше того, из которого .застрелили Терзби и Джакоби. Чтобы сфабриковать улики против него, придется попотеть, но это все же лучше, чем вообще ничего не сдавать в полицию.
Кэйро закричал пронзительным от возмущения голосом:
– А может, мы отдадим вас, мистер Спейд, или мисс О'Шонесси, раз уж вы так хотите отдать им кого-то?
Спейд улыбнулся левантинцу и спокойно ответил:
– Вам всем нужен сокол. Он у меня. Козел отпущения – часть цены, которую я за него назначил. А что касается мисс О'Шонесси, – бесстрастный взгляд Спейда скользнул по ее бледному испуганному лицу и снова вернулся к Кэйро, при этом он едва заметно пожал плечами, – то, если вы думаете, что она подходит для этой роли, я готов обсудить ваше предложение самым тщательным образом.
Девушка схватилась за горло, сдавленно вскрикнула и еще больше отодвинулась от него.
Дергаясь от волнения, Кэйро закричал:
– Вы, кажется, забываете, что в вашем положении опасно на чем-либо настаивать.
Спейд издал грубый издевательский смешок.
Гутман попытался говорить твердо, но дружелюбно:
– Перестаньте, джентльмены, давайте продолжать нашу беседу на дружеской ноте. Но к словам Кэйро, – он уже обращался к одному Спейду, – стоит прислушаться. Вы должны принять во внимание…
– Я ни черта никому не должен. – Спейд бросал слова с той нахальной небрежностью, которая делала их более весомыми, чем любой надрыв или крик. – Если вы убьете меня, то как вы получите птицу? А если я знаю, что вы не можете себе позволить убить меня, не получив птички, то как вы можете запугать меня и заставить отдать ее вам?
