ничего не оставить нам. Как ты думаешь, что здесь было?
– Какая-то медицинская аппаратура, – предположила Павлина. – Столы, кушетки, еще что-то… Должно быть, что-то секретное и важное для них… для фашистов. Иначе для чего было все выдирать с корнем? Оставили бы…
– Да, наверно, – согласился Семен. – А если учесть то, о чем нам говорили пойманные в Кракове шпионы, то оно понятно, что это была за аппаратура. Я так думаю, что для опытов. Для получения лекарства от старости.
– Пойдем отсюда! – девушка непроизвольно вздрогнула, и Семен, конечно же, это почувствовал.
– Пойдем, – согласился он. – Здесь тоже никого нет. Будем искать дальше.
Они вышли из помещения. Мимо проходили три солдата.
– Слышь, братва! – окликнул их Семен. – Нашли что-нибудь интересное?
– Ничего, – ответил один из бойцов. – Везде пусто. Ни своих, ни чужих. Товарищ лейтенант, а что, это правда, что фашисты здесь делали из детишек всякие микстуры?
– Похоже, что правда, – скривился Мартынок. – Микстуры… Выпьешь такую микстуру и будешь жить сто пятьдесят лет.
– Нет, не хочу, – сказал боец. – Уж лучше я как-нибудь так… – Он, как и Мартынок, скривился и произнес несколько крепких слов. – Извиняйте меня, барышня, за такие слова, – глянул он на Павлину. – Оно, конечно, нехорошо в вашем присутствии ругаться, но зато от души. Микстуры из детишек… Одним словом – фашисты.
Уже начало темнеть, когда Семен и Павлина набрели на небольшое помещение. По сути, это был подвальчик. Вниз вели бетонные ступени, а дальше ничего не было видно из-за темноты.
– Проверить бы, что там, – сказал Семен. – Может, что-нибудь стоящее…
– Не ходи один, – сказала Павлина. – Лучше – со мной…
Семен внимательно взглянул на Павлину и совсем уже вознамерился ей что-то ответить, но тут он заметил двух солдат.
– Бойцы, а ну-ка ступайте сюда! – позвал он. – Вот видите подвал. Интересное место… Проверить бы надо.
– Сделаем, – ответил один из солдат.
– Э нет, – запротестовал Мартынок. – Поступим по-другому. Значит, в подвал полезу я сам и еще ты, – он указал на одного из бойцов. – А ты, – сказал он второму солдату, – будешь нас прикрывать. И ты тоже, – глянул он на Павлину. – У меня и фонарик с собой имеется. Всё, выполняем! – скомандовал он, видя, что девушка пытается что-то возразить.
Держа оружие наготове, Мартынок и один из бойцов стали спускаться по ступенькам. Там, где ступеньки кончались, была небольшая дощатая дверь. Мартынок осторожно ее толкнул, и дверь отворилась.
– Тихо! – вполголоса произнес Мартынок. – Слушаем!
– Сдается, кто-то там шевелится, – прислушавшись, сказал солдат. – Вроде как дышит.
Мартынок прислушался тоже, но не услышал ничего и пожал плечами.
– Точно, дышит! – настаивал солдат. – У меня слух отменный. Я у себя в роте всегда был слухачом.
– Кем? – рассеянно переспросил Мартынок, изо всех сил вслушиваясь в тишину сырого темного подвала.
– Слухачом, – повторил боец. – То есть по ночам слушал, не подкрадывается ли враг.
– И что же? – все так же рассеянно спросил Мартынок. Он по-прежнему не слышал никаких звуков, но зато у него вдруг возникло ощущение, что в подвале и в самом деле есть кто-то живой. А своему ощущению Мартынок всегда доверял.
– А то, – сказал боец. – Когда фашист подползал, я его всегда слышал. Еще издалека. Помню, однажды…
– Тихо! – прервал бойца Мартынок. – Делаем так. Я отворяю дверь и врываюсь в подвал. Ты – следом за мной! Прижимаемся к стенам – я влево, а ты вправо. Я свечу фонариком, а дальше будет видно. Если что – сразу же открываем огонь. Понял?
– Так точно, – шепотом ответил солдат.
– А тогда погнали наши городских! – махнул рукой Мартынок и ударил ногой по двери.
Дверь легко распахнулась, Мартынок ворвался в подвал и сразу же шарахнулся в левую от входа сторону. Следом за ним в подвал ринулся и солдат и метнулся в правую сторону. Никто по ним не стрелял. Мартынок перевел дух и включил фонарик.
Луч света прорезал темноту и уперся в какие-то застывшие у противоположной стены фигуры. Фигуры были небольшими, их было несколько, но сколько именно, из-за темноты разглядеть было сложно. От неожиданности Мартынок вздрогнул, ему показалось, что это чьи-то мертвые тела. Но вот одна фигурка шевельнулась, поднеся руку к глазам, чтобы заслониться от света, за ней точно такой же жест сделала вторая фигурка и третья… Это были живые люди! Точно, это были люди, это были дети!
Где-то во тьме пораженно охнул боец.
– Ты видишь то же, что и я? – спросил у него Мартынок.
– Дети, – сказал боец. – Точно, это дети! Но как же…
Мартынок поводил фонариком, и луч света вырвал из темноты еще несколько детских фигурок.
– Эй! – вполголоса произнес Мартынок, не зная, что еще сказать. – Эй!
Но никто ему не ответил. Дети молча сидели у стены, пытаясь заслониться от света, и ничего более. Тогда Мартынок отвел в сторону луч света и ощупью пошел в сторону детей. Он подошел к одной из фигурок и осторожно до нее дотронулся. Фигурка вздрогнула, но не отстранилась и не издала ни звука.
– Ты кто? – полушепотом спросил Мартынок у фигурки. – Я русский. А ты?
Но ребенок продолжал молчать. Молчали и другие дети. Их не было видно в темноте, слышно было лишь их дыхание.
– Зови тех, кто наверху, – сдавленным голосом приказал Мартынок солдату.
Первой в подвал спустилась Павлина. Мартынок ее не увидел, он ее почувствовал.
– Иди сюда, – позвал он Павлину. – Вот видишь – дети…
Свет от фонарика перебегал с одной детской фигурки на другую. Кажется, детей было семеро. Павлина прерывисто вздохнула.
– Поговори с ними, – сказал он. – Мне они ничего не сказали.
– Их надо вывести наверх, – сказала девушка. – А уже потом с ними говорить. Посвети.
Она взяла одного из детей за руку, затем нащупала руку другого ребенка и повела детей вверх по ступенькам. Точно так же поступили и оба солдата. Мартынку достался лишь один ребенок. Точно, детей было семеро. Больше Мартынок, как ни обшаривал с помощью фонарика подвал, никого не обнаружил.
Вверху не совсем еще стемнело, и детей удалось хорошо разглядеть. Да, их было семеро – четверо мальчишек и три девочки. У Мартынка сжалось сердце, а что творилось с Павлиной, и представить было невозможно. Примерно так же чувствовали себя и оба солдата. Да и как же иначе? Точно, это были маленькие узники концлагеря. Это было заметно по всему – и по их лохмотьям, и по их исхудалым лицам, и по их глазам. Это были страшные глаза, совсем не детские и даже, наверное, не человеческие. Это были глаза затравленных зверят. Дети все так же ничего не говорили, они даже не
