размещайте детей в машинах, – сказал Мажарин. – И раненых тоже. И пленных. Не забудьте про документы. И выдели нам нескольких ребят.
– Это зачем же? – не понял Ходасевич.
– Там, – Мажарин указал в сторону города, – двое наших. Надо бы их прибрать.
…Кирилла и Яна они нашли быстро. Вначале – Кирилла, затем – Яна.
– Берите их, – сказал Мажарин десантникам. – Прибавим их к вашим убитым. На двух мертвых будет больше…
И это были все слова. А что тут больше скажешь? Есть две вещи на этом свете, где вполне можно обойтись без слов. Там, где любовь, и там, где смерть. Ни любви, ни смерти слова не нужны, потому что из-за них и любовь, и смерть становятся неискренними, как бы понарошку.
Слова понадобились лишь тогда, когда мертвых Кирилла и Яна уложили рядом с погибшими десантниками.
– Где же мы их будем хоронить? – спросил Ходасевич.
Мажарин долго ничего не отвечал, он думал. А затем сказал:
– Вот что! Грузите мертвых на машину! Ходасевич, выдели мне десяток своих ребят!
– И для чего на этот раз? – спросил Ходасевич.
– Чтобы похоронить, – ответил Мажарин. – Это недолго.
Мажарин знал, куда ему нужно отвезти мертвых Кирилла и Яна вместе с убитыми десантниками. Он вспомнил, что Ян говорил о костеле и добром ксендзе. Вот к нему, этому ксендзу, Мажарин сейчас и вез убитых товарищей. Он знал, где ему найти ксендза. Скорее всего, костел в городке всего один, там он его и найдет.
Ворота костела оказались отворенными, и машина беспрепятственно въехала во двор. Из костела вышел мужчина. На лице его читалась тревога.
– Вы ксендз? – спросил у него Мажарин.
– Так, – осторожно ответил мужчина, и тревога сошла с его лица. Потому что незнакомый собеседник обратился к нему не на немецком, а на каком-то другом языке. Кажется, это был русский язык.
– Мы бойцы Красной армии, – сказал Мажарин. – Вы понимаете?
– Так, – сказал ксендз, и по лицу его было заметно, что такие слова привели его в смятение. Потому что откуда здесь взяться Красной армии? Она далеко, а здесь – Германия.
– Мы прибыли, чтобы освободить детей, – сказал Мажарин. – Дети, концлагерь.
– Я розумею, – кивнул ксендз.
– И мы их освободили. А здесь, – Мажарин указал на кузов машины, – наши солдаты. Они погибли, когда освобождали детей. Их надо похоронить. Мы вас просим, чтобы вы их похоронили. А нам пора. У нас дети.
– Я розумею, – повторил ксендз. – Зроби то.
– Да, сделайте, – сказал Мажарин. – Я понимаю, это опасно. Но больше некому.
– Так, – согласился ксендз. – Нема никого иннего.
Десантники молча стали выгружать из кузова тела. У одного тела ксендз остановился.
– Да, – сказал Мажарин. – Это – наш Ян, которого вы прятали от немцев.
– Ян, – сказал ксендз. – Так. Нема никого иннего…
Корабль полным ходом шел в Ленинград. На борту хватило места всем: и спасенным детям, и раненым, и десантникам, и пленным.
– А пленных-то для чего мы с собой тащим? – спросил Ходасевич у Мажарина. – Конечно, если это не секрет… По мне так шлепнуть бы этих гадов прямо на месте! Ишь, что удумали – концлагерь для детей! Что они там с ними делали, с детишками?
– Не с ними, а из них, – ответил Мажарин и покривился. – Лекарство.
– Как? – не понял Ходасевич.
– Лекарство, – повторил Мажарин. – От старости.
– Это как же? – вытаращил глаза старший лейтенант.
– А вот так, – ответил Мажарин.
Какое-то время Ходасевич ошалело молчал, раздавленный такими словами Мажарина. Молчали и слушавшие их десантники.
– Что ж, тогда понятно, – произнес наконец Ходасевич. – Тогда конечно… Нельзя их убивать. Допросить их сперва надо. Свидетели они. Я правильно говорю?
– Да, – ответил Мажарин.
– Оттого, наверно, и эти бумаги мы с собой тащим, – предположил Ходасевич. – Тоже вроде как доказательства…
– Да, – ответил Мажарин.
– И кто же все это будет доказывать? – спросил Ходасевич. – Вы?
– Нет, – ответил Мажарин. – Не наше это дело. Мы свое дело сделали.
Корабль все плыл и плыл, и до Ленинграда оставалось совсем немного. Самой занятой на корабле была, пожалуй, Павлина. Шутка ли – ей и за детьми надо было присматривать, и за раненым Семеном ухаживать. Семен, несмотря на тяжелое ранение, все так же был в сознании и даже пытался шутить.
– Вот приплывем мы в Ленинград, – сказал он, – и меня, наверное, упакуют в госпиталь. Что ж поделать, коль не уберегся? А ты – куда же? Наверно, по месту своей прежней службы. Что ж, тоже правильно. Ты вот что… Помнишь ту красивую одежду, которую я купил тебе для выполнения задания?
– Помню, – ответила Павлина.
– Так ты ее никуда не девай, ладно?
– А для чего мне она?
– Как для чего? А вот отремонтируют меня в госпитале, и заявлюсь я к тебе! Обязательно заявлюсь! Это же просто у меня нет на земле другого пути, как только к тебе! И ты, значит, встретишь меня в той одежке. Уж больно ты в ней красивая! Договорились?
– Договорились, – улыбнулась Павлина и одновременно заплакала.
Что ж, все правильно: где любовь – там всегда и смех, и слезы.
