Таксист торопливо выставил на блестящую брусчатку чемодан профессора, переноску с котом и без промедления умчался, словно этот погруженный в тишину район славился разбойными нападениями на таксистов.
– Я всегда останавливаюсь здесь, когда приезжаю в Мадрид, – ответил профессор на мое молчаливое недоумение. – До центра, конечно, далеко, зато здесь тихо. А я люблю тишину. По утрам торговцы развозят молоко и овечий сыр. Из маленьких ресторанчиков пахнет ароматным дымком кофе и «наварро кочифрито». Ты знаешь, что такое «наварро кочифрито»?.. О-о-о! Да ты, оказывается, совсем не знаешь Испанию!
Мы пошли по узкой улочке, настолько узкой, что в нее вряд ли бы смогла въехать легковая машина. На выбеленных стенах висели фонари, но светили они скупо, и я несколько раз споткнулся на неровной брусчатке. Окна первых этажей были наглухо закрыты резными ставнями. На вторых этажах кое-где можно было увидеть свет, просачивающийся сквозь тяжелые и плотные шторы.
Профессор остановился у мощной дубовой двери с кованым ободком по периметру и дважды стукнул отполированным медным кольцом. Вскоре заскрежетал засов, дверь со скрипом отворилась, выглянул мальчуган лет десяти и снова спрятался за дверью. Через минуту к нам выбежал мелкий темнолицый человечек в белой одежде, чем-то напоминающей спортивное кимоно. Он ни о чем не спросил, молча подхватил наш багаж и едва ли не вприпрыжку устремился по улочке вверх.
– Хозяин гостиницы, – пояснил профессор.
Мы прошли еще немного.
– Отсюда далеко до вашего поэтического клуба? – спросил я.
– Далеко, – односложно ответил профессор.
Маленький человечек остановился у двери, как две капли воды похожей на десятки или, быть может, сотни других дверей, окружающих нас со всех сторон. Они напоминали бесконечный ряд деревянных пуговиц на белом халате. Гостиница, у которой мы стояли, не имела ни таблички, ни каких-либо других признаков отличия; как и остальные дома, она была плотно, без швов и стыков, приращена к другим домам, что напоминало единый крепостной бастион. Я обратил внимание, что нигде не было даже табличек с номерами.
– И как вы здесь ориентируетесь? – спросил я по-испански у хозяина гостиницы.
– Он глухонемой, – ответил профессор за хозяина и добавил: – Кстати, о-о-очень полезное качество.
Хозяин отворил дверь и пошарил рукой по внутренней стене в поисках включателя. Вспыхнул свет. Перед нами предстала маленькая комнатушка с выбеленными известью стенами, лишенная какой бы то ни было мебели. В дальней стене чернел закопченный квадратный проем жаровни. Перед ним лежала стопка сухой лозы, а вдоль стен, на выступах, стояли широкие плетенки, наполненные луковицами.
Хозяин поставил багаж на пол, поклонился и вышел. Профессор тотчас запер за ним дверь на засов и по грубо сколоченной деревянной лестнице стал подниматься наверх.
– М-да, – задумчиво произнес он. – Ничего не изменилось. Все по-прежнему…
На втором этаже находилась гостиная – если можно было так назвать необыкновенно аскетичное помещение, больше напоминающее монашескую келью. Все те же белые стены, узкая дубовая кровать, грубый стол, один стул и настенная вешалка с множеством крючков. Если бы не видеодвойка, стоящая на кронштейне в углу, то можно было бы подумать, что мы переместились в далекое Средневековье. Я мысленно упрекнул профессора: при своих солидных доходах он мог бы позволить себе роскошный отель в центре Мадрида.
Профессор с блаженным вздохом сел на кровать. Я обошел комнату, сдвинул в сторону белые накрахмаленные занавески, посмотрел в маленькое окно, из которого плевком можно было достать до дома напротив, и проверил, надежно ли заперты рамы.
– А кто живет в соседнем доме? – спросил я, аккуратно задергивая шторы.
– Понятия не имею, – ответил профессор и зевнул.
– Кроме хозяина кто-нибудь еще знает, что вы остановились здесь?
Профессор задумался, почесал лоб.
– Ну, ты задаешь мне задачки на ночь глядя, – хмыкнул он. – Пожалуй, нет. Никто не знает.
– Постарайтесь не стоять напротив окна. И не раздвигайте занавески… Двор есть в этом доме?
– А как же! Там душ, туалет, летняя кухня.
– Спокойной ночи! – сказал я и вышел на лестницу.
Комната, отведенная мне, оказалась совсем крохотной, что, впрочем, меня не расстроило. Во весь рост я мог выпрямиться только у одной стены; к противоположной стене под большим углом спускался потолок. Там стояла кровать с пузатым пружинным матрацем. Ложиться следовало аккуратно и, тем паче, вставать – был риск пробить темечком потолок. Из моего арочного окошка можно было увидеть лишь нагромождение угловатых крыш, чем-то напоминающих кучку засохших апельсиновых корок. Дверь в комнату запиралась большим, сточенным по краям ключом.
Я выпустил из переноски кота, который после недолгого обследования комнаты запрыгнул на кровать и разлегся в ногах.
– Туалет во дворе, – строго сказал я ему и погрозил пальцем. Кот лениво шлепнул по пальцу лапой и прикрыл глаза.
Стараясь не производить много шума, я спустился во двор. Это была площадка трапециевидной формы с цветочными клумбами, ее по периметру окружали стены соседних домов с мрачными темными окнами, узкими, в полстопы, балкончиками, со свисающим, как языки, разноцветным бельем.
Небо затягивали тучи, и луна суетливо выглядывала сквозь редкие бреши, словно хотела проследить за мной, да с каждой минутой это было все труднее делать…
«Чтобы я еще когда-нибудь подвизался телохранителем!» – подумал я, возвращаясь в дом и до упора задвигая тяжелый дверной засов.
Спал я чутко, урывками, то ненадолго погружаясь в глубокий сон, и мое заторможенное, утомленное сознание рождало неоформленные видения и звуки, то возвращаясь в легкую полудрему, и начинал думать про Яну, профессора и затуманенную луну… Ночь казалась мне нескончаемо длинной, я ждал рассвета, как конца долгого и неприятного пути. Но всякий раз, когда я подносил светящийся циферблат часов к глазам, убеждался, что проспал каких-нибудь двадцать минут. И тогда я нервными ударами взбивал подушку, прижимался к ней и настраивался на глубокий и крепкий сон. Но у меня опять ничего не получалось, и я качался по волнам, то слегка погружаясь в пучину, то всплывая наверх.
Наконец, мои нервы расслабились, сердце унялось, и мне представилось, что я сжался до размеров кулака, а потом и вовсе перестал существовать в этом мире. Не знаю, сколько времени я проспал. Это было полное, здоровое отключение от жизни и ее проблем. И как тяжело и неприятно было возвращаться к ним!
Я выползал из глубины сна мучительно долго, словно выкапывался, подобно жуку. Внешний мир давал о себе знать все сильнее – то физическим восприятием неровностей матраца, то легким ознобом, то навязчивым тихим скрежетом. Наконец, я окончательно осознал, что уже не сплю, а лежу под скомканным одеялом, а подушка забилась в щель между кроватью и стеной, и у меня занемела рука. Было по-прежнему темно, и я не сразу понял, что меня разбудило.
И вдруг я отчетливо услышал осторожный скрип ступеней за дверью. Привстал на кровати, оглядывая залитую лунным светом комнатушку, взглянул на часы. Шел пятый час ночи. «Чего это профессору не спится?» – подумал я, перевернулся на спину, подложил руки под голову и уставился на косой потолок, с которого, как со снежной горки, скатывались призрачные тени.
И тут я уловил звук, который заставил меня снова приподнять голову. Дверная ручка заскрипела. Кто-то надавливал на нее снаружи, проверяя, заперта ли дверь. Я беззвучно опустил ноги на пол, шагнул к двери и затаил дыхание. Ручка вернулась в исходное положение. Несколько мгновений стояла гробовая тишина, и я понял, что человек, стоящий по ту сторону двери, тоже замер и затаил дыхание, прислушиваясь. Может быть, он даже приложился ухом к замочной скважине… Но кто же это, как не профессор? Посторонний не мог проникнуть в дом. Это профессор, без всяких сомнений, но почему он ведет себя так странно? Можно было бы, конечно, громким голосом спросить, что его беспокоит, открыть дверь, зажечь свет. Но меня что-то удерживало. Сейчас я познавал то, что профессор пытался скрыть от меня. Вороватые, замедленные движения. Стремление не потревожить мой сон…
Вот снова заскрипела лестница под осторожными шагами. Он спускался на второй этаж. Я слышал, как профессор открыл свою дверь. Старый дом аккумулировал, не выпускал наружу все звуки, и по ним я представлял, что сейчас делает профессор. Вот раздался протяжный гул – похоже, чемодан прошелся волоком по полу. Клацнули замки. Потом некоторое время было тихо. Я зевнул. Старческая бессонница? Или привычка вставать ни свет ни заря?
Тут до меня донесся отчетливый щелчок шпингалета. Кажется, профессор не послушался меня и распахнул створки окна. Так ли это, можно было легко проверить. Я подошел к окну, осторожно оттянул запорную задвижку. Рама на английский манер поднялась вверх. Я сел на подоконник, высунулся в проем и посмотрел вниз. Словно белый флаг, из профессорского окна показался край занавески; он трепыхался на сквозняке, елозил по мокрой стене… Должно быть, профессору стало душно. Комната маленькая, давно не проветривалась.
