А вслух он, разумеется, сказал:
– Милая, я же не дурак набитый, чтобы не понимать своего счастья...
– Верю, – сказала донна Роза. – Ты мне сразу показался разумным человеком... но все равно, не вздумай меня обманывать. Имей в виду, четыре мужа меня научили проникать во все мужские хитрости и видеть сквозь землю...
– Целых четыре? – горестно вопросил Мазур. – А я-то полагал себя единственным и неповторимым...
– Успокойся, Джонни, – проворковала ему на ухо новоявленная невеста. – Точно тебе говорю, моей единственной и пламенной страстью всегда были моряки, я даже с невинностью рассталась в Чаконе на палубе шхуны, на сложенном парусе... – и с типично женской практичностью мгновенно переменила тему: – Нужно будет завтра же утром съездить в магазин и купить тебе костюм поприличнее, предстоит очень ответственное мероприятие...
– У тебя что, какой-то прием?
– Это не для меня, Джонни... Завтра дон Себастьян Санчес будет выступать на митинге – день голосования, все решается... Этот негодяй Рамирес окружил себя бандой головорезов, так что следует ждать любого подвоха. У дона Себастьяна маловато по-настоящему толковых парней, одна деревенщина, что только и умеет торчать у трибуны и с грозным видом и дедовским револьвером под полой. Будешь его охранять.
– А это обязательно? – осторожно спросил Мазур.
Вот что ему нисколечко не улыбалось, так это светиться при большом стечении народа посреди заварушки, именуемой тут выборами.
– Придется, – безжалостно отрезала донна Роза. – Санчес – мой старый и верный друг, если у него все пойдет гладко, откроются такие высоты, что тебе и не снились, морячок... Будешь умницей, выбьешься в люди, главное, держись меня и не вздумай ослушаться. Уяснил?
– Так точно, адмирал, – вздохнул Мазур.
Глава шестая
Скромный герой завсегда себя покажет
Мазур в который уж раз подумал тоскливо, что буржуазные выборы – штука, быть может, и занятная для новичка, но в больших дозах чрезвычайно тягостная для того, кто вынужден не вопить в толпе, размахивая флагом или портретом любимого кандидата, а обеспечивать безопасность.
Пестрая, орущая толпа бушевала на площади, как безбрежное море, махая помянутыми флагами и портретами, вздымая над головами самодельные транспаранты с непонятными чужаку надписями, оглушительно громыхая трещотками и свистя в дудки, вопя что-то невразумительное. У всех у них был столь воодушевленный и насквозь идиотский вид, словно вот здесь, на этой самой площади решалась судьба всей Галактики или уж планеты Земля самое малое.
Это стихийное бедствие не пощадило даже монумент бравому конкистадору, чье имечко Мазур так и не узнал – постамент густо залепили портретами и лозунгами, а к руке со шпагой ухитрились примотать транспарант, что-то такое возвещавший аж с тремя восклицательными знаками спереди и сзади.
Дон Себастьян Санчес – тот, что с красивой проседью – умело ораторствовал на добротно сколоченной трибуне, прямо под носом у покрытого зеленой патиной первопроходца. Динамики разносили его голос в самые дальние уголки площади. Мазур не понимал ни слова, но поневоле заслушался – было что-то гипнотизирующее в этом уверенном голосе, оборачивавшемся то шуршанием бархата, то лязгом стали, то взлетавшем до трагических высот, то отпускавшем несомненные шутки, судя по общему хохоту. «Здорово чешет, – подумал Мазур, все также обшаривая море голов настороженным взглядом. – На пленочку бы его снять и показать нашим ораторам, что мочалу жуют с трибуны, уткнувшись в бумажку. Тут они нас сделали, и думать нечего. Эффектно, черт побери. Ни словечка не понятно, но все же нутром чувствуешь, что мозги он им промывает качественно, вон как приторчали... Мама родная! Ну, до чего дошло – эта лапочка майку с себя сорвала, над головой ею машет, голыми булками тряся, того гляди, оргазм словит, и никто внимания не обращает, будто так и надо...»
Он с некоторым усилием оторвал взгляд от прыгающих, как мячики, округлостей восторженной юной избирательницы. Вновь принялся со своего насеста озирать площадь, поворачивая голову влево-вправо размеренно и привычно, напоминая собою бездушный локатор.
Мазур располагался почти на самой верхней ступеньке ведущей на трибуну лестницы из струганных досок, так что обзор ему оттуда открывался хороший. Речь шла о знакомом деле – как-никак он был неплохо выучен не только нападать, как молния, но и надежно охранять все, что прикажут...
А посему окружающее ему, как профессионалу, было поперек души – собственно, не шумная толпа как таковая, а те неуклюжие, прямо таки первобытные меры безопасности, предпринятые устроителями митинга...
Вокруг трибуны жиденькой цепочкой, лицом к толпе, торчали полицейские – в картинных позах, заложив руки за спину, временами они с самым простодушным видом отворачивались от толпы и пялились на дона Санчеса, а то и рукоплеская. Толку от них, как от заслона, не было никакого. Как и от полдюжины парней в штатском, очень точно отвечавших характеристике, данной Розой – деревенщина с дедовскими пушками под пиджаками, торчат там и сям, пялясь на юных горожанок в легких майках и большей частью без лифчиков. Ну, предположим, парочка из них выглядела и впрямь серьезными ребятами, знающими, с какой стороны у револьвера дуло и умеющими дать в челюсть так, чтобы второго раза не потребовалось. Но их всего парочка, они зажаты толпой, в случае каких-то осложнений ничему не смогут помешать...
И, наконец, Мазура раздражала добрая сотня выходивших на площадь окон окрестных домов – все распахнуты, полны людей. Если прикидывать профессионально, это добрая сотня точек, откуда в любой момент может неслышно хлопнуть снайперская винтовка, а то и прилететь прямо на трибуну реактивный снаряд...
«Стоп, стоп, – мысленно одернул он себя. – Что-то ты, братец, чересчур уж развоевался, живи легче...»
Быть может, в данномконкретном случае его профессионализм как раз и сыграл с ним злую шутку. Не стоило относиться к порученному делу настолькосерьезно. В конце концов, это всего лишь выборы губернатора в заштатной провинции одной из банановых республик, и не более того. Какие тут противодиверсионные мероприятия по всей форме, которые Мазур неосознанно просчитывал то и дело. Какие снайперы, реактивные снаряды из базук и прочая военная жуть? Самое большее – запулят гнилым помидором, как четверть часа назад пытался проделать типчик в гавайской рубахе – но его на дальних подступах скрутили полицейские, даром что пентюхи, враз уволокли, пригнув к земле, а метательные снаряды все до единого лопнули под ногами толпы...
Да и верзила Пепе, пижон с полудюжиной золотых зубов, секретарь и начальник охраны в одном лице, тот самый, что поставил сюда Мазура, на все расспросы о возможных опасностях философски пожал плечами и заявил, что по большому счету все это – ерунда на постном масле, если между своими. Все обойдется. Лично он, Пепе, на своем веку повидал этаких митингов больше, чем австралиец перепортил девок, и может говорить, как знаток. Попытается какой-нибудь придурок с полной пазухой гнилых фруктов подобраться к трибуне или рванет кто-нибудь петарду-вонючку – если раньше ему по шее не надают восторженные сторонники дона Санчеса...
И все же, все же... Мазура что-то неосознанно беспокоило в окружающем. Эточувство он знал, неспроста. Телепатия, конечно, давным-давно осуждена передовой научной общественностью и развенчана, как лженаука, но что-то такое все же есть. Пожалуй, это самая верная формулировка, пусть и позаимствованная Мазуром из какой-то книжки. Пожалуй, что-то такое есть – смутные предчувствия плохого, вполне реального, готового грянуть. Любой человек определенной профессии и определенного опыта поймет, о чем тут мы – сам не раз сталкивался...
Хуже всего, что Мазур, как ни напрягался, как ни таращил бдительного глаза, никак не мог понять, что его беспокоит, хоть ты тресни. Но эта надрывная заноза явственно ощущалась....
Понемногу ему начинало вериться, что эта зудящая тревога – всего лишь очередное проявление той самой мании преследования. И ничего удивительного: вместо вбитого на уровне инстинктов стремления оставаться незамеченным, невидимым, изволь торчать тут на виду пары тысяч зевак, как обезьяна на шесте у того фокусника в Эль-Бахлаке...
Ага!!!
Только теперь он понял, что ничегошеньки ему не привиделось, что основания для тревоги были самые недвусмысленные...
Подобное случается с подводными камнями, расположившимся на небольшой глубине у самого берега: их самих не видно, но по завихрениям воды на поверхности, по легкому изменению цвета моря наметанный глаз сразу определит, что камни там есть...
Там, справа, возле отключенного на время торжества круглого каменного фонтанчика, он и обнаружил то, что ранее засекал лишь тренированным подсознанием, исправно сигнализировавшем о некой неправильности...
