От нынешних приключений несет точно также, как от того покойника. От каждого слова Григория Николаевича воняет, от каждого его жеста. Хорунжий почувствовал, как к горлу подкатило.
Раньше все было понятно Хорунжему. Ему приказывали – он выполнял. Наружное наблюдение, задержание, силовая акция. И он, и его группа были мастерами широкого профиля. Они могли все.
Так считал Хорунжий до тех пор, пока не получил задания на уничтожение. Он ужасно переживал тогда, ломал голову как поступить, а потом просто отказался. Был готов к любым последствиям, но они не наступили.
Его выслушали, понимающе покивали, а потом выделили в совершенно отдельное подразделение. К тому моменту он уже и сам толком не понимал где работает.
Новую присягу после развала Союза он как-то не принял, не из политических пристрастий, ему просто не предложили, а самому настаивать было глупо. Потом перестали идти очередные звания, о них даже перестали вспоминать. Ему даже не выдали нового удостоверения личности.
Нет, в его распоряжении был очень большой выбор разнообразных документов, но ни один из них не был его, тем, который удостоверял его действительный статус.
И к этому тоже привык Михаил Хорунжий. Иногда, в общении между своими, называли организацию, в которой работали, Конторой, но и это тоже было данью привычке.
Для Хорунжего реально существовала только его группа, приказы и информация приходили вроде бы ниоткуда, рапорта и отчеты тоже уходили в никуда. Он работал, получал деньги и чувствовал себя обязанным только группе и своему пониманию чести, которое тоже становилось все более и более размытым.
Появление Гаврилина он поначалу тоже воспринял как возникновение очередного начальника. Потом, присмотревшись повнимательнее, включил Гаврилина в свою зону ответственности. То, как Гаврилин повел себя в критический момент, как сделал все, что увести с линии огня его группу и как отказался прятаться, заставило Хорунжего включить его в список друзей.
И тут уже никакие начальники и никакие приказы не могли заставить пересмотреть статус Гаврилина. Весь жизненный опыт научил Хорунжего, что приказ может отобрать друга, но никакое начальство не сможет друга вернуть.
Если от ваших игр воняет – Хорунжий не станет делать вид что наслаждается ароматом. Инстинкты подсказывают быть начеку, а инстинктам он верит.
Со стороны города к повороту прибыла кавалькада иномарок. Зажралась братва, скоро на вертолетах будет летать.
Естественно, остановились возле джипа, перекинулись парой слов. Десять машин, по четыре хари в таре. Ни фига себе!
Или у них пикник, или все это по поводу Гаврилина. От города по такой дороге, даже на шипованной резине ехать не меньше полутора часов. Как бы все это уточнить? Хорунжий покрутил головой. Ну не выцарапывать же четырех мясистых мальчиков из джипа, в самом деле. Куда их потом девать?
Из двух машин вышло шесть человек. Хорунжий присмотрелся. Матка бозка, они что, на войну приехали? Минимум три автомата. На охоту отправились. Только вот на кого?
Дежурный джип выехал во главу колонны, на его месте осталось две машины с водителями. Машины уехали в сторону Усадьбы, пехота редкой цепочкой двинулась в лес.
Нужно попытаться сложить все в кучу.
Спокойный Григорий Николаевич, который стал слишком большое внимание уделять своей безопасности и настойчиво навешивать хвост на Хорунжего и его группу. Приказ не пытаться выручать Гаврилина. Слишком явная уверенность в том, что все идет так, как запланировано.
И что же это у него там запланировано? Хорунжий посмотрел на часы. Ага, судя по времени, есть большая вероятность того, что их новый приятель Максим, бывший охранник клиники «Гиппократ», только что проехал мимо него в одной из этих машин. Если он сгоряча не посеял сотовый телефон, презентованный ему Хорунжим во время последней встречи, то через несколько минут от него может поступить информация.
Вздремнуть, что ли? Хорунжий поднял воротник куртки и закрыл глаза. Остается только ждать.
Один урка говорит другому: «Я тут классный тулуп нашел и хромовые сапоги!». – «Ну так возьми себе!» – «А в них мусор.» – «Вытряхни.» – «Он меня за руки держит».
Смешно-то как! Остроумно. Тонко. И чертовски тяжело.
Гаврилин остановился, перевел дыхание. Холодает. Пар изо рта вырывается столбом. Не останавливаться, вдруг ребята, проверявшие автобус решат вернуться. Гаврилин наклонился, зашипел от боли, вцепился потерявшими чувствительность пальцами в воротник милицейского тулупа и потащил сержанта дальше, в сторону от села и автобусной остановки.
Тяжелый, зараза, а на вид не скажешь. И ростом не вышел и весу особого не набрал. Будто и не гаишник вовсе. Наверное, недавно стал мастером машинного доения. Еще не собака, а так, щенок. Щенок по имени Вася.
Гаврилин снова остановился, осматриваясь. Вполне приличная ложбинка, поросшая по краям чахлым кустарником. Вот тут мы и остановимся. Гаврилин подтащил сержанта к краю и спустил на дно, головой вперед.
Ишь, разлегся. Гаврилин присел на корточки. С чего начать? Ага. Пункт первый, оружие. Только бы не огурец был в кобуре. И еще бы пальцы двигались как надо, а не скребли по кожаному клапану.
Есть. Милый, хорошенький, тупоносый «макаров». Ротный, давным-давно, в приступе либерализма, сообщил солдатам, что «макаров» выдается офицерам только с одной целью, чтобы они могли в случае чего застрелиться.
Во время учебы Гаврилин видел, что можно сделать используя девятимиллиметрового старичка, да и сам из него по мишеням стрелял неплохо.
Обойма на месте, восемь патронов. И даже запасная имеет место. Совсем хорошо. Гаврилин вставил магазин в рукоять пистолета и попытался передернуть затвор. Ни фига. Пальцы застыли окончательно.
Рукавицы. Толстые, из овчины. Это неплохо. Гаврилин надел их на руки. И даже глаза закрыл. Хорошо. И шапку.
А что там у мента в сумке? Гаврилин неохотно стащил рукавицу с руки, с трудом зацепил бегунок «молнии» на сумке. Жратва. Добротная сельская жратва. Сало, колбаска.
Спасибо, есть что-то не хочется. Совершенно. Пить? Пить – тоже не хочется. А вот выпить… Гаврилин вытащил на свет Божий бутылку. Самогон. Гадом буду, самогон. В приятной литровой бутылке из-под импортной водки.
Первый глоток прошел незаметно, как вода. Второй, третий… Есть, зацепило. В желудке потеплело. С возвращеньицем, господин наблюдатель.
Главное – не переусердствовать. Нам еще понадобится ясная голова. Гаврилин с сожалением закрутил пробку на горлышке бутылки. Задумчиво посмотрел на свои пальцы, пошевелил ими. Поднял с земли пистолет и одним уверенным движением передернул затвор.
Вот таким вот образом, господа хорошие. Теперь со мной разговаривать только шепотом. Хватит, покуражились.
«Я тут классный тулуп нашел». Дался ему этот анекдот. Вытряхни мусора. Вытряхни… Устное народное творчество советует, инструктор по выживанию советует, здравый смысл советует. А Александр Гаврилин выпендривается.
Ведь нужно было подождать всего тридцать секунд. Всего полминуты и все – гуляй. Даже выжить толком не можешь, салага!
– Глотнешь? – спросил Гаврилин и вытащил изо рта у сержанта его же шарфик.
– Не… – через силу ответил сержант.
– Ну, как знаешь, – Гаврилин снова открутил пробку, глотнул, – кричать не будешь?
– Не буду, – шепотом ответил милиционер.
– И правильно, не нужно. Если нас с тобой застанут вместе – меня заберут, а тебя пришьют. Без балды, честно.
– Рукам больно, – просительным тоном сказал сержант.
– Само собой, на таком морозе руки у тебя могут отвалиться за полчаса. Нарушенное кровообращение и все такое… – Гаврилин покрутил в воздухе рукой.
– Что ты… вы со мной будете делать? – с видимым усилием выдавил сержант.
– Хороший вопрос, приятель, очень хороший вопрос. Я ответа еще не придумал.
Пальцы в теплых рукавицах стали отогреваться, в их кончиках задергались иголки.
– Вот такие дела, – протянул Гаврилин, – вот такие дела. Паны дерутся, а холопов чубы трещат. Слышал такую присказку?
– Слышал.
И чего он с ним болтает? Ничего не может толком сделать. Ведь решил же, что придется убить прохожего. Решил и даже начал это решение претворять в жизнь. Шнурок так гладко захлестнулся на шее сержанта… Так легко опустился сержант на колени…
Всего полминуты. А вместо этого сейчас сидит возле несостоявшегося покойника и ведет идиотский разговор. Пока не состоявшегося покойника. Решение все равно придется принимать.
Один тулуп на двоих. Боливар не согреет и сержанта милиции, и наблюдателя Конторы. Одному из них придется мерзнуть. До самой смерти.
Возле самой головы что-то зашуршало, Гаврилин сбросил с правой руки рукавицу и схватился за пистолет. Твою мать. Возле самого лица на краю ложбины сидела здоровенная ворона.
Откуда ты взялась, дура? Все твои подруги уже свалили в город, там со жратвой получше.
