– Спокойно, Гриша... – Майор, как старший по званию, старался не терять оптимизма. – «Трехсотый» не «двухсотый»... До свадьбы заживет. Верно, Римма Людвиговна?
«Трехсотый» – это матерящийся парнишка с двумя звездочками. «Трехсотый» – это на армейском языке значит тяжелораненый. Таких первым же рейсом отправляют в Союз, в госпиталь. А «двухсотый» – это уже... Это уже когда в цинке... А «вертушки» – это вертолеты.
– Прапорщик Петров? А вы, собственно говоря... – главврач госпиталя внимательно рассматривает меня. Афиши с моей физиономией развешаны аккурат на госпитальном заборе, а главный городской кинотеатр как раз напротив.
– Мне нужно видеть прапорщика Петрова! – Я стараюсь держаться независимо и официально.
– Ваш Петров... – устало вздыхает военврач. – Ваш Петров сбежал из госпиталя! Вчера вечером! В родной ДШБ! Вот там его и ищите! И передайте, что я отправил соответствующую докладную его командованию о грубейшем нарушении больничного режима!
– Петров? Из ДШБ майора Кравченко? – переспросил хмурый пожилой офицер штаба войсковой группировки. – Тут, девушка, вам вряд ли кто-нибудь поможет. ДШБ формально является воинским формированием, но подчиняется напрямую главному разведуправлению Генштаба. Так что никаких сведений, никаких справок, тем паче фотокарточек...
Вот так все и закончилось. Главное разведуправление – это не театр юного зрителя. Я ведь даже его лица не разглядела. Помню только волосы темные, загорелая шея, две звездочки на погонах... «Бля-дуру» помню.
Через месяц меня пригласили сниматься в картине «Шагнувшие в небеса», причем на одну из центральных ролей, а еще через три месяца я вышла замуж... За режиссера этих самых «Шагнувших...».
– Меня Валерием зовут...
Я вздрогнула, не сразу нашлась, что сказать. А волосы у него белые. Одно слово – главное разведуправление.
– Ты Петров? – спросила наконец я.
– Петров... – он совсем не удивился. – Я знаю, ты меня в госпитале тогда разыскивала и через штаб... Но мы тогда в рейде были.
– А почему ты поешь не по-русски? – задала я неожиданный вопрос.
– А почему, Валера, вы не поете по-русски?
Спустя несколько часов аналогичный вопрос задал Эдгар. Мы вчетвером сидели в доме у Инги.
– Я и по-русски пою... Но я ведь у вас в гостях, верно? – Валера был настроен дружелюбно.
– Странно... – произнес Эдгар, и в комнате повисла тишина.
Эдгар – друг моего детства. Он всегда был умнее, грамотнее и находчивее меня, снабжал шпаргалками и давал списывать. Эдгар красив и одновременно похож на утонченную изящную крысу. Большую породистую белую крысу. Некоторые дамы обожают крыс, готовы целоваться с ними и спать в обнимку. Многие напротив – при одном виде крысы визжат и вскакивают с ногами на диван. Я стараюсь относиться к данным особям нейтрально.
– Странно... – повторил Эдгар. – Но ведь... в России как-то не принято сегодня петь на нашем языке.
– Понимаете... – Валера повернулся всем корпусом к Эдгару. – Я ведь песни сочиняю давно, еще до армии начал. Думал так, любительство. В ДРА просто пел для ребят. Всем нравилось... В общем, дальше... – Валера на мгновение запнулся, видно, то, что было дальше, словами было пересказать так же сложно, как и его музыку. – Дальше много чего было... Однажды я сочинил музыку и... И не смог найти к ней слов. Вот эту музыку, – Валера схватил гитару и начал наигрывать. Лицо Эдгара непроизвольно дернулось.
– Вы понимаете, как это у композиторов – фонема, да?! – Валера искал поддержки у Эдгара. – Она не под русский стих... Я ведь русские песни тоже люблю и всегда их пел. Вот это помните – «Но что война для соловья, у соловья ведь жизнь своя...». – И тут Валера остановился на полуслове, видно, столкнулся с отрешенным, холодным, всепонимающим взглядом Эдгара.
– А текст, стихи... Вы специально выучили язык? – прервал воцарившуюся тишину господин композитор.
– Нет... – Валера отвел взгляд. – Стихи – это... Парень один из вашей столицы. Он у нас в ДШБ служил, гвардии младший сержант.
– Интересно... Вы меня с ним познакомите?
– Нет... Он повесился в прошлом году. Стихи вот остались. И последние – вот только музыки на них еще нет. Там так: вот жил я, все понимал, все хорошо было, а потом пришли в город чужие да давай болтать всякий вздор. А все их слушали и головами качали. А я не понимал ничего, да и зачем понимать, что чужие говорят... А потом пожар начался, но все так заслушались чужаков, что не спешили его тушить. Так вот весь город и сгорел.
– Мрачно. Однако в главном согласен – не надо слушать чужаков. У вас, Валера, хороший голос. В России шоу-бизнес с серьезным размахом – вы могли бы там стать суперзвездой!
– Мне предлагали. Продюсеры известные... Только песни чужие, ну других композиторов. И я отказался.
– Напрасно! – Эдгар покачал головой. – Могли бы сделать имя, хорошие деньги. А потом уже занялись бы, как говорится, музыкой для души...
– Да я как-то не привык вот так... Жизнь тогда станет совсем хорошая, и помирать не захочется.
– Занятный парень этот русский... Очень занятный. Просто-таки очень-очень... Где ты его откопала?
Мы стоим с Эдгаром возле калитки. Он отозвал меня на пару слов перед уходом. Луна уже закатилась, и вокруг нас бледная дымка утреннего тумана.
– Очень сексуально притягателен, – продолжил Эдгар, так и не получив ответа на первый вопрос. – Девушки были бы от него без ума, посвяти он себя популярной музыке.
Эдгар знает, что говорит, так как себя он как раз этому самому и посвятил. Но беседы я не поддерживаю – в голосе господина композитора опять гадкие снисходительные интонации.
– Знаешь, Расма, а ведь на правах давней подруги ты могла бы... – Эдгар опустил глаза, и голос его теперь уже зазвучал без былой мерзости. – Ты могла бы поставить меня в известность заранее!
– О чем? – отозвалась я.
– О том, – он кивнул за забор. – Готовишь сенсацию, понимаю. Но... не слишком ли далеко ты заходишь?
– Что ты говоришь, Эдгар? – Сейчас давний друг детства был серьезен.
– Я понимаю, он славный мальчик...
– Этому мальчику больше тридцати, он воевал... – устало прервала я Эдгара. – Выглядит просто молодо.
– Вот именно, выглядит совсем пацаном... Так вот, Расма, ты можешь дурить головы нашим невзыскательным любителям народного пения, но меня тебе не провести! – Теперь льдисто-голубые глаза композитора стали жесткими и колючими.
– О чем ты, Эдгар? – вновь повторила я.
– О том, – он вновь кивнул за забор. – Обманывать, вообще, грешно, Расма. Ну ладно, подумай. Как надумаешь, приходи. Посоветуемся, разберемся что к чему. Парень перспективный, признаю... Иди, он уже заждался.
Обманывать грешно... Эдгар подвержен зависти – обычному человеческому пороку. Вот и мелет всякий вздор. Обидно, что слушают не его, местную гордость и государственную знаменитость, а какого-то седого, да еще к тому же русского. Сам Эдгар сочиняет либо занудные, тяжелые, как чугун, сонаты с рапсодиями (их он называет «серьезной симфонической музыкой для подготовленного уха»), либо же всякие электронные подпевки-попсу с помощью компьютера. Рапсодии слушают немногочисленные граждане с подготовленными ушами, а попсу мальчики и девочки от двенадцати до восемнадцати.
Обманываю я его... Чем же, интересно? Сказать просто нечего господину композитору.
– Вальтер! Валь-тер! Скандировала толпа под нашими окнами. Праздник ведь еще не закончился.
– Что, подъем?! – спросонья бормотал Валера, когда я прикоснулась пальцами к его лбу.
– Праздник продолжается! – пояснила Инга, надевая на голову парню аккуратно сплетенный венок.
По ручьям плыли несколько десятков таких вот венков. Оркестр дядюшки Томаса расположился прямо в березовой роще. Теперь они куда уверенней аккомпанировали Валере. Великан-аккордео– нист удачно солировал в инструментальных проигрышах.
– Я даже не верю, Расма! Он же просто... Ну точно с неба спустился! – восхищенно произнесла Инга.
– Точно, с неба! Он ведь парашютист! – снисходительно улыбаюсь я.
Восхищайся, сестричка, завидуй... Хотя чего завидовать и кому? У Инги муж главврач сельской больницы и по совместительству автомеханик-золотые-руки и трое детей. У меня два замужества, два аборта, госпремия СССР (за тот самый фильм, к сорокалетию Победы) и два нынешних договора на рекламу зубного эликсира и средства от запоров.
Под конец праздника Валере-Вальтеру преподнесли небольшую деревянную скульптуру, изображающую музыканта, играющего на народном инструменте – гудке. Он поблагодарил всех жителей деревни. Только уже не по-русски, а на нашем языке. И все были довольны...
Большая часть селян уже разошлась, как центром внимания стал Эдгар. Он где-то отсутствовал весь день, а сейчас появился, держа в руках роскошный черный кофр.
– Что ж, неудобно отпускать такого гостя без подарка! – Эдгар приоткрыл кофр, внутри была полуакустическая блестящая гитара, явно штучной, заказной работы. – Хочу, чтобы вы, Вальтер, оставили добрую память о нашем селении и его жителях!
