– Не хочешь срать, не мучай жопу, – философски заключил Синий. – Веселуха, господа, веселуха….
Глава вторая
Спокойный вам вечерок…
К лагерю подтягивались в хорошем темпе, незаметно ускоряя шаг, и в конце концов припустили рысью, стараясь опередить остальные бригады. На сей раз им удалось, они первыми, тяжело дыша и бухая тяжелыми башмачищами, весившими, казалось, полпуда, выскочили на неширокую тропинку. Эсэсовцы этим гонкам ничуть не препятствовали, находя в них для себя лишнее развлечение, но кацетники старались, конечно, не из спортивного интереса, а по насквозь житейским мотивам: именно им сегодня и удастся первыми попасть на ужин, а следовательно, и первыми отовариться в ларьке.
Вскоре показался концлагерь – забор из двухметровых деревянных плах, вбитых метрах в пяти друг от друга; меж плахами натянута в десять рядов начавшая слегка ржаветь колючая проволока; за проволокой – большие бараки, выглядевшие крайне обшарпанно и уныло, с решетками на окнах, с обширными застекленными верандами (половина стекол давно выбита неизвестно кем и когда). Несколько бараков за пределами колючки, из них три давно заброшены, в четвертом расположилась охрана, а в пятом, с белыми занавесочками на окнах и спутниковой антенной на крыше, изволит обитать герр комендант. В шестом кухня, в седьмом карцер, поблизости гараж, невеликий сарайчик. Вот и все немудреное хозяйство. Домик с дизель-генератором располагался где-то вдалеке, в чащобе, тарахтенье движка сюда даже не доносилось.
Красавчик сбился с шага, обо что-то споткнулся – кажется, налетел на толстый корень, – и Ганс пару раз вытянул его длинной черной дубинкой. От души, надо сказать, вытянул, – но на физиономии ушибленного, Вадим мельком подметил, никакого особенного страдания не изобразилось. Скорее уж наоборот. Они давно просекли, что сей доставшийся в соседи по бараку смазливый субъект – самый настоящий мазохист. Вполне, может быть, и не педик, но мазохист – однозначно. Из карцера, куда откровенно набивался, возвращался прямо-таки просветленным, судя по тому, что непременно после этого спал на пузе, получал чувствительно нагайкой по мягкому, однако держался так, словно посетил сауну со сговорчивыми телками. Ну, в конце концов, каждому свое…
Что там было написано крупными черными буквами над воротами концлагеря, никто из них до сих пор не знал – так уж вышло, что не оказалось знающих немецкий. Что-нибудь классическое, надо полагать: «Каждому свое» или «Труд сделает тебя свободным».
Комендант, герр штандартенфюрер фон Мейзенбург, конечно же, торчал у ворот – хоть часы проверяй. Часов, как известно, ни у кого не имелось. Пытаясь придать осанистости и важности своей невысоконькой толстопузой фигуре, герр штандартенфюрер застыл в скованной позе памятника, сработанного каким-то откровенным халтурщиком, подбоченившись правой и зажав в левой длинный стек, из-под нахлобученного на нос сверкающего черного козырька поблескивали очечки в никелированной оправе, а на груди красовался целый иконостас – черные кресты, загадочные здоровенные значки, какие-то медали. Доцент над этим набором побрякушек вдоволь насмехался еще в самые первые дни – по его словам, герр комендант в истории был не силен, а потому на груди у него оказалось нечто, вряд ли имевшее аналогии в давней исторической реальности. Самый сюрреалистический, по заверениям Доцента, подбор: кресты – еще куда ни шло, медаль за спартакиаду для штурмовых отрядов тоже с грехом пополам годилась, но рядом оказались знак штурмана люфтваффе, знак «За танковую атаку», эмблема полевой жандармерии, которую носили не на груди, а исключительно на головном уборе, и, наконец, вовсе уж не лезший ни в какие ворота значок гитлерюгенда…
Как бы там ни было, но сам себе герр комендант чертовски нравился, что откровенно сквозило и в наполеоновской позе, и в каждом жесте. Физиономия у него оставалась непроницаемой, когда подтянувшиеся эсэсовцы выбрасывали руку, приветствуя начальство, а кацетники, сдернув полосатые шапочки, старательно выполняли «равнение налево», но душа герра коменданта наверняка попискивала в своеобразном оргазме… Нет сомнений, судьбу совершившего попытку к бегству он будет решать сам, вынося немудреный вердикт с важностью Наполеона, ожидающего на Воробьевых горах депутацию с ключами от Москвы… Вердикт, конечно, будет немудреным, а каким же еще?
Издали Вадим разглядел, что за женским столом, отделенным от мужского дополнительной проволочной оградой, уже разместилось все немногочисленное население женской зоны – дам было восемь, как раз на один барак (собственно, и три десятка заключенных мужского пола разместились бы в одном бараке, но их согласно неисповедимым замыслам создателей игры развели по трем). Ника оказалась среди тех, кто сидел спиной, и Вадим сумел разглядеть лишь светленький затылок молодой любимой женушки, но особой тоски что-то не ощутил, кроме легкого утилитарного томления, проистекавшего от недельного воздержания, усугубленного ежедневными представлениями Маргариты.
Зато от лицезрения тетки Эльзы всякие мужские желания вмиг отшибало напрочь. Не зря тут давно сложилась собственная шутливая примета: как только начнешь вожделеть тетку Эльзу, верный признак, что дошел до точки… Весила тетка Эльза пудиков этак десять и щеголяла в черной форменной рубашке пятьдесят второго размера, обтянувшей устрашающие телеса. Вадим уже успел определить: в отличие от формы охранников, старательно скопированной, как заверял Доцент, с настоящей эсэсовской, на повариху, должно быть, не стали тратить лишних денег – на ней красовалась незатейливая черная рубашка фирмы «Мустанг» с отпоротым лейблом да фирменные пуговицы-кнопки прикрыли жестянками-имитациями – и одна, кстати, отвалилась, обнажив серенькую мустанговскую пуговичку. Заметит комендант – огребет тетка Эльза…
Зато гонору и хамства – неподдельного, признавали все – у нее хватало на взвод эсэсовцев. Просто-напросто тетка Эльза, по общему мнению, вдруг угодила в страну своих грез, где могла хамить и унижать, сколько вздумается, причем ее за это начальство лишь похваливало. Конечно, и кое-кто из эсэсовцев не просто играл – им в с е р ь е з нравилось быть эсэсовцами. Но до гениальной актрисы одной роли тетки Эльзы им было далеко. Она ни капельки не притворялась и не играла, когда, поддернув на рукаве засаленную алую повязку со свастикой в белом круге, орала на нетерпеливо переминавшихся кацетников:
– Руки мойте, ублюдки! Сколько раз говорить?
Железный умывальник на десяток сосков тут был и воды хватало, а вот ничего, хотя бы отдаленно годившегося на роль полотенца, не имелось. Приходилось управляться кто как мог – один использовал жесткую полосатую шапочку, другой, не мудрствуя, вытирал ладони о собственные бока. И все это – под непрестанные вопли тетки Эльзы:
– Чего копаетесь, морды лагерные? Я вас ждать должна? Без ужина оставлю, дождетесь!
Вилли с Гансом похохатывали на приличном отдалении – войдя в раж, тетка Эльза не делала отличий и для «сослуживцев», любой мог получить порцию отборных матов. Доцент с Визирем как-то долго спорили, шизанутая тетка Эльза или нет, и пришли к выводу, что попросту сука, каких свет не видел.
– Руки вытирай, говорю! – орала она на Доцента так, словно хотела докричаться до Марса и сообщить марсианам, что все они козлы последние. – Руки вытирай, а не на баб коси блудливым глазом! Пупами потереться захотелось? Очки одел, седой весь, а туда же, вша лагерная!
Ганс осторожно приблизился к ней и что-то пошептал на ухо. Тетка Эльза прямо-таки расцвела, даже забыла про Доцента и распорядилась потише:
– Марш за стол и жрите в темпе, другие ждут!
Все девятеро расселись за сооружением из неоструганных досок, скорее уж пародией на стол. Разносолов, конечно, ждать не приходилась – в жестяных мисках мутно посверкивала сиротливыми блестками жира серая баланда, в баланде просматривалась крупа, разваренная картошка, а если очень уж зорко таращиться, можно было усмотреть тонюсенькие волоконца тушенки. Но это уж – кому как повезет. Не всем и везло.
Хлеб был самого скверного пошиба, ложки – алюминиевые и липкие, но наворачивали все старательно. К вечеру, помахав лопатой, и не такое можно было навернуть за милую душу. В хорошем темпе выхлебали суп, расправились с сероватой перловкой, не отягощенной чем-то вроде мяса или жира, старательно распихали по карманам остатки хлебной пайки. Немудреная трапеза проходила под аккомпанемент живых и образных высказываний тетки Эльзы, но аппетит это уже не отбивало, привыкли. Благо предстояла еще одна приятная процедура.
– Похавали? И пошли вон! – рявкнула тетка Эльза, хотя Браток с Красавчиком еще погромыхивали ложками, выскребая последние крохи.
– Послушайте, а как же… – заторопился Столоначальник.
– Обращайся, как положено, дерьмо зеленое!
