— Ранение опасности для его жизни не представляет, но последствия могут быть очень нехорошими. Сильная контузия, потеря крови, а самое главное — осколком перебиты обе берцовые кости правой ноги. И не просто перебиты, а раздроблены немного ниже коленного сустава.
— Ёк-макарёк!.. — выругался капитан Лагутин. — Это действительно серьезно и, надо полагать, надолго.
Покусывая губы, девушка повела плечами:
— Знаете… Думаю, дело обстоит иначе. Не хочу пугать, но как бы ему вообще не остаться инвалидом.
— Да вы что, родненькая! — подал взволнованный голос старшина Ниязов. — Я же ему жизнью обязан — в самый последний момент перед взрывом он толканул меня так, что я кубарем полетел наземь! Потому и не зацепило. Ну, постарайтесь сестричка, сделайте что-нибудь такое…
— Он и меня спас на том склоне, — не дослушав снайпера и печально опустив красивые выразительные глаза, произнесла она. — В Петербург его надо срочно отправлять — в нормальную клинику, ведь ваше подразделение, если не ошибаюсь, оттуда?
— Точно, Питерские мы.
— Вот и хорошо. Сейчас ваш командир отходит от наркоза — мы только что извлекли осколок, остановили обильное кровотечение… А теперь нужно идти и воевать с начальником медицинской службы за скорейшую его отправку в Питер. Нельзя упускать драгоценное время. Ни в коем случае нельзя!
— Так вы не медсестра?.. А мы думали… — уважительно воззрился на молоденькую собеседницу Лагутин.
— Нет, я врач. Хирург… И командирована сюда тоже из Санкт-Петербурга. Более того, мы даже летели с вами в Грозный на одном военно-транспортном самолете, — размышляя о чем-то другом, мимоходом поведала она.
— Значит, вам сам бог велел замолвить о нашем капитане словечко. Так ведь, девушка? — жалостливо намекнул старшина.
— Дело не в нашем землячестве… — задумчиво прошептала она и, повернувшись, решительно направилась в одноэтажное здание госпиталя.
А немногим позже — приблизительно через пару часов, Лагутин с Ниязовым проводили своего командира в неблизкий путь. Доехали вместе с лежащим на носилках Константином до аэродрома, помогли аккуратно занести его в чрево Ан-26, пожали ослабевшую ладонь, да пристроили неподалеку сумки с личными вещами и целым пудом свежайших фруктов.
* * *
Носилки висели на четырех нейлоновых ремнях, прикрепленных специальными приспособлениями к потолку и полу грузовой кабины транспортника. Жестковатое, узкое ложе слегка покачивалось, когда лайнер нырял в воздушные ямы, убаюкивая и дозволяя на короткое время позабыть о ноющей, невыносимой боли под правым коленом. Молодая врач, сопровождавшая Ярового и еще одного «тяжелого», почти не отходила от раненных. Может быть потому, что рядовой спецназовец спокойно спал под воздействием обезболивающих и успокаивающих препаратов или же по какой-то другой причине, но с особым вниманием и заботой девушка следила именно за состоянием подопечного офицера. И когда лицо того покрывалось бледностью, да мельчайшими капельками пота, молча снаряжала шприц, делала очередной укол и осторожно обтирала влажным тампоном лицо, шею, руки…
Иногда он тоже проваливался в сонную бездну. Но не надолго — на несколько минут. А когда сонливость со слабостью отступали, вспоминал последний бой или смотрел на нее — свою милую спасительницу…
Внешность очаровательной девушки отчего-то казалась капитану знакомой. Еще там — на склоне, увидев над собой ее лицо, он подумал: где-то они уже встречались. То ли это было наваждением, вызванным контузией и болевым шоком, то ли и вправду пути их когда-то в этой жизни случайно пересеклись. Говорить Костя мог, однако слух возвращался медленно — даже гул работавших за круглыми иллюминаторами мощных двигателей не прорывался к сознанию в полной мере.
Слух… Потеря слуха явилась для него не меньшей трагедией, чем угроза лишиться правой ноги. Когда-то Яровой окончил музыкальную школу и без проблем поступил в училище по классу фортепиано. Так и стал бы, наверное, профессиональным музыкантом — преподаватели в один голос сватали в консерваторию, прочили великолепную карьеру, ведь к восемнадцати он легко и виртуозно играл почти на всем, что мало-мальски издавало звуки. А одаренный юноша в одночасье решил по-своему: подал документы в десантное училище, да отбыл из северной столицы, не простившись и поставив крест на своем таланте. Играть меж тем продолжал и любил, а теперь же и это пристрастие в одночасье оказалось под вопросом…
Чтобы отвлечься от боли и тягостных раздумий о будущем, он стал еще пристальнее рассматривать привлекательную спутницу. В эту минуту девушка возилась с медикаментами и системой, установленной в двух шагах от Кости — у носилок рядового бойца «Шторма» и не подмечала внимательного взгляда. Она была чуть выше среднего роста; длинные темные волосы облегали аккуратненькую головку, образуя на затылке этакое упругое блестящее сплетение. Открытое лицо с приятными, правильными чертами выражало мягкость, доброту, сострадание. Красивые руки управлялись со склянками, упаковками и прочими причиндалами легко и привычно, словно их хозяйка занималась врачеванием многие десятилетия. Еще в госпитале Косте довелось услышать резкий диалог меж этой отчаянной барышней и тамошним начальником медицинской службы, за коим давненько утвердилась репутация пьяницы, мясника и посредственного фельдшера. Диалог сумел прорваться до слуха капитана, потому как сплошь состоял из крика — упорная девица, не взирая на ранги, чихвостила пожилого подполковника. Тому вменялись и нерешительность, и промедление, и масса других профессиональных огрехов. К концу эмоционального женского монолога тот готов был пойти на любые уступки, лишь бы она поскорее угомонилась и не выносила суть разногласий из госпитальной «избы». Когда вопрос об отправке двух «тяжелых» в Питер решился положительно, девушка отрезала: «И не вздумайте посылать сопровождающими неумелых, ленивых медсестер! Сама полечу! А потом вернусь тем же рейсом…»
И добилась-таки, полетела.
— Как вы себя чувствуете? — все ж заметила она его интерес и присела рядом.
— Извините… Вы не могли бы говорить погромче? — улыбнулся Яровой.
Вспомнив о взрыве, девушка виновато коснулась его руки, чуть наклонилась и повторила вопрос.
— Терпимо, — отвечал капитан.
Она понимающе кивнула и попыталась подбодрить:
— Вы не переживайте. Если с умом, да в стоящей клинике заняться вашей ногой — все будет нормально. И прыгать, и бегать сможете не хуже прежнего.
— Кто ж возьмет меня в такую продвинутую клинику?.. — усмехнулся он.
— Возьмут, — отчеканила девушка, слегка нахмурив тонкие брови.
— Может и возьмут, да будут ли заниматься? Это ж стоит немыслимых денег.
— И возьмут, и займутся, и поставят на ноги — не сомневайтесь! — упрямо повторила она и, немного отвернув голову вбок, твердо изрекла: — Платить должны те, кто в пьяном угаре лихачит и разбивается на мерсах, а вы и вам подобные имеют полное право лечиться бесплатно.
Странно, но Яровому всякий раз становилось легче после коротких разговоров с ней — верно, каким-то неведомым способом передавалась уверенность, жизнелюбие и непомерная жажда справедливости, составляющие главный стержень ее характера.
И снова, наслаждаясь изумительным профилем, Константину показалось, будто они когда-то встречались.
— Вы питерская? — решился полюбопытствовать он.
— Да, — кивнула врач, любуясь проплывавшими за иллюминатором облаками.
— Значит, мы земляки.
— А я знаю.
— Прочитали в личном деле?
— С личным делом ознакомлена, — призналась она и посмотрела на него чистым, открытым взором. — Но мне и без официоза многое про вас известно.
— ?..
— Знаю, что жили вы на Выборгской стороне — в Нейшлотском переулке; учились в школе на Гренадерской; много занимались музыкой…
— Но откуда?! — изумленно пробормотал он, — неужели и вы из того же района Петербурга?
— Из того же. И проживала по соседству — на Фокина, и училась в той же школе, только на три класса младше.
— Вот оно что!.. То-то мне внешность ваша чудилась знакомой.
— Ну, это вряд ли, — засмеялась врач. — Вы, старшеклассники нас малолетних пигалиц не замечали, а вот мы прямо-таки мечтали о вашем внимании.
Немного помедлив, точно собираясь духом, она мягко произнесла:
— Меня зовут Эвелина. А вас, Константин, не так ли?
Весь остаток трехчасового полета Яровой продолжал украдкой наблюдать за ней и, временами забывая о ранении, поражался: «Надо же! Учились в одной школе, ходили по одним и тем же улицам, коридорам, классам, а встретились под пулями в Чечне. И ведь узнала, вспомнила… А девчонка-то умница! Обаятельна, скромна… и внешность — глаз не оторвешь: стройная фигурка; лицо необыкновенной чистоты, руки — загляденье. Да и характер боевой — костьми ляжет, а своего добьется. Наш, одним словом, человек!»
