Ознакомительная версия.
— Ты здесь постой, — сказал мне Бурков и исчез в дверях. Он отсутствовал недолго.
Минут через пятнадцать дверь отворилась, Бурков махнул мне рукой:
— Сюда!
Я вошел в дом. Бурков уже скинул полушубок и был в
форме НКВД.
— Ну, пойдем! — Он махнул рукой и начал подниматься по лестнице. Я медленно шел за ним, глядя на его круглое, коротенькое туловище. В коридоре второго этажа мы остановились перед дверью с надписью «Ст. уполномоченный НКВД Берлогов»
Странная фамилия, подумал я. Но уже нужно было идти по огромной комнате с портретом Сталина, остановиться перед внушительных размеров письменным столом, смотреть в бледное, землистое лицо человека, который всю жизнь провел в таких вот кабинетах.
Бурков почтительно сгибался у стола.
Тусклые глаза товарища Берлогова остановились на мне, а руки все что-то искали на столе. Услужливый Бурков помог найти нужную бумагу и пододвинул ее поближе к Берлогову.
— Фамилия? Имя? Отчество? Статья? Срок? Я ответил.
— Игнатьева знаешь?
— Да.
— Откуда?
— Он был моим начальником, полковник Игнатьев.
— Был. Вот именно, был полковником твой Игнатьев!
Я промолчал. Что тут скажешь? Значит, добрались и до Игнатьева.
— Сурепова знаешь?
— Нет.
— Сурепова, начальника отдела?
— Нет, не знаю
— Жалобы писал?
— Нет.
— Значит, ты знаешь Сурепова и не знаешь Игнатьева?
— Нет, я не знаю Сурепова.
— И Игнатьева не знаешь?
— Игнатьева знаю.
— Ладно. Ведите его!
Я встал, молча вышел из кабинета. Меня повели по ночному поселку на самый край, где высились три караульные вышки, где внутри огороженного тремя рядами колючей проволоки пространства помещался изолятор, лагерная тюрьма. Меня впихнули в камеру-одиночку, где уже сидело четыре человека. Один из них, самый старый на вид, тихо молился.
Я назвал имя, статью, срок — так положено.
— И зачем нас сюда притащили? — спросил я.
— На расстрел, — невозмутимо ответил один из заключенных.
— На расстрел?
— Да. Я приговоренный. Из Сусумана. Я замолчал, не зная, что сказать.
— Мы здесь все приговоренные, милый, — ласково пропел старичок и снова начал бормотать слова молитвы.
АВГУСТ 1945, Дубровицы— Что, не ожидал? — усмехнулся Домбровски. — А так оно и будет. Не здесь! В кабинете я тебя стрелять не буду, что ты дергаешься? Сходим, прогуляемся к лесу. Незачем женщину пугать, верно? Ну, иди!
Максим медлил. Он мог кинуться на немца, но в заложницах была Вера, оставшаяся на крыльце.
— Что ж, воля ваша. Только пожалеете ведь, Мирослав Иванович, — легко улыбнулся Максим.
Они вышли. Вера стояла на крыльце изваянием. Она смотрела не на Максима, на Курта. И он растерялся. Никогда он не видел такого ее взгляда — она словно предъявляла ему некий «гамбургский счет». Он вдруг совершенно отчетливо понял, что сейчас может потерять ее навсегда. Если сейчас, в данный момент, разделается с мальчишкой, она никогда ему этого не простит. Черт его знает, что связывало ее с этим юным разбойником, возможно, диверсантом, может быть даже убежденным наци — видимо, что-то из прошлого. На психологический анализ времени не было. Было ясно одно: она не простит, он ее потеряет.
— Анджей, отведи-ка гостя на постой.
— К кому? — поднял брови Зингер.
— К старику Шмакову. И ему веселее будет.
— А-а, — ухмыльнулся Рудольф. — Пойдем, красавчик!
— И конвой поставь!
— Конечно, Мирослав Иванович! — откликнулся Зингер.
— Что это значит? — Вера смотрела, как Рудольф Зингер подталкивает в спину Максима, а тот, улыбаясь, идет к крепко сколоченному амбару, видневшемуся за крышей сельсовета.
— Ничего. Своего рода карантин… Я бы на твоем месте так не нервничал, — усмехнулся Домбровски и взглянул на дорогу. Со стороны Карпат, пришпоривая коня, приближался всадник.
— Вот что, Вера, я тебе избу определю, где ночевать будешь. Сиди там, не высовывайся.
— Анджей! — крикнул он. — Отведи даму в избу к. Он назвал какое-то женское имя, которое Вера не
расслышала.
— Нет, я посижу здесь на лавке, — указывая на прибитую к стене местного ларька скамейку, возразила женщина.
— Ну, сиди, — уступил Курт. — Но чтобы ни слова ни с кем, поняла? У нас здесь не принято, чтобы бабы в мужском платье хаживали.
Действительно, Вера упустила из виду, что одета в брюки и куртку. Она кивнула, надела на голову кепку, села на лавку. Тотчас шар из нескольких толстых, лохматых щенков подкатился к ее ногам.
Всадник как раз подъехал к крыльцу сельсовета, резко осадил коня. Две лошади, привязанные к плетню, испуганно шарахнулись. Худой, заросший щетиной мужчина спешился, вскинул руку в коротком, хорошо известном приветствии.
— С ума сошли? — прошипел Курт, пропуская гостя внутрь хаты.
Вера прислушалась. Окна кабинета Мирослава Ивановича выходили на ту сторону, где сидела она в окружении любвеобильных щенят. Наклонившись, играя с ними, она прислушивалась к еле слышному разговору. Речь шла на немецком. Ей удалось расслышать обрывки фраз, но и этого было довольно, чтобы понять суть разговора.
Собственно кое-что из услышанного она знала.
В преддверии городского праздника, на котором ожидалось скопление множества высокопоставленных лиц, активизировали свою деятельность армейские подразделения и внутренние войска, активизировалась военная разведка и контрразведка. В частности, были получены агентурные данные о местоположении горного лагеря диверсантов.
— И вчера днем, — волнуясь, говорил гость, — во время учений, когда люди были на плацу, лагерь разбомбили! Самолеты появились так внезапно, точно взлетели из-за ближайшей вершины. Лагерь разрушен полностью! Его сравняли с землей. Спастись удалось только мне и начальнику лагеря, капитану Кетлеру. Капитан тяжело ранен. Осколком пробило живот. Лекарь — ефрейтор Берг убит.
— Рация цела?
— Нет, господин майор! И последнее сообщение из центра, которое нам удалось принять: вам следует освободить из Львовской тюрьмы неких участников группы Казимира, проходивших там под именами Богдан Станько и Тарас Лебеда. С ними кто-то третий. Завтра утром их переправляют в Винницу. Вы должны отбить их. Шифрограмма подписана полковником Зеббельма-ном.
Наступила тишина. Курт молча мерил шагами комнату — она знала его поступь. Наконец Домбровски сказал:
— Вам следует вернуться назад. Капитана застрелить. Это приказ! И возвращайтесь скорее. Утром поедете с нами на перехват заключенных. Это все.
— Слушаюсь, господин майор!
Мужчина выскочил на крыльцо, вскочил в седло, поскакал в сторону горы. Курт вышел на крыльцо.
— Что ж, видно судьба за твоего протеже, — усмехнулся он.
— Почему ты запер его?
— Ничего, до утра посидит взаперти. Еду ему принесут. Сена там хоть отбавляй. Да и компания есть. А ты будешь ночевать там, где я приказал, поняла? Анджей! — окликнул он своего холуя. — Отведи даму в Марьину избу. Принеси молока и хлеба.
— Это с удовольствием, — ухмыльнулся Рудольф, но тут же осекся под взглядом Домбровски.
— Прошу, пани! Нам туда! — подобострастно склонившись перед Верой, указал он путь.
— И быстрее!
— Конечно, Мирослав Иванович!
Весь остаток дня и вечер Вера лежала на лавке в пустой хате, расположенной на окраине села. На столе стояли кувшин молока и ломоть хлеба, но она не притронулась к ним. Тоска холодной змеей сжимала ей сердце. Вся радость от освобождения Максима из тюрьмы ушла, улетучилась под ледяным, пронизывающим насквозь взглядом Курта. Понял ли он, что связывает ее с Максимом? Может быть, и нет. Но очевидно было то, что он хочет избавиться от ее возлюбленного. Она тоже научилась за долгие годы читать его мысли, видеть в непроницаемых для других людей глазах то, что таилось на дне его темной души.
Было темно и тихо. В селах ложатся рано. Из разговора Курта и вестового она уяснила, что завтра рано утром друзей Максима куда-то переводят и что Курт должен отбить их у конвоя и, видимо, привезти сюда. А она останется здесь в качестве заложницы. Чтобы Максим не сбежал. Только сердце ей подсказывало, что Максим может и не вернуться. То, что здесь на ее глазах сделать он не решился, легко совершить во время операции, списав на военные, так сказать, потери. Да сам и мараться не будет, поручит упырю своему. А тот уж расстарается.
Очень хотелось подойти к стене амбара — местной тюрьмы — и хотя бы голос услышать, утешить и подбодрить любимого, предостеречь, чтобы был осторожен. Но идти было нельзя: она никого здесь не знала. Мирослав Иванович — здешний полубог, каждый немедленно сообщит ему, что она нарушила приказ, ушла из-под домашнего ареста, и она только все испортит. И никому не пожалуешься. Эх, отправить бы в город вестового какого-нибудь, чтобы сообщили в НКВД, что ли? То, что еще вчера казалось ей страшнее страшного, теперь перед новой угрозой теряло прежнюю силу. Пусть приедут из НКВД — им в первую очередь нужен Домбровски. А они с Максимом успеют скрыться. Она знала расположение лагеря в Карпатах, была там как-то с Куртом. Ну и что, что он разрушен? Даже и лучше — людей нет. И никто не будет искать их в этих руинах. А если и будут. за лагерем, чуть в стороне, такое есть место, о котором никто не знает. Настоящий схрон в горной пещере, заваленной огромным валуном, а вокруг высоченные сосны и ели. Там запас воды и еды, Курт ей показывал — можно хоть неделю продержаться. А потом через границу. У нее были с собой документы на двоих: Владлену и Павла Ковальских — брата и сестру, бежавших из захваченной фашистами Польши. Через Карпаты в Румынию — а оттуда куда угодно хоть по морю, хоть по суше. Румыния — это особая страна. Там можно все купить, продать, спрятать и спрятаться. Надо только все организовать и не бояться.
Ознакомительная версия.
