Ознакомительная версия.
Если бы он поцеловал меня опять — я бы не уехала.
* * *
Серебро схватила трубку. Поморщилась: о, этот трезвон.
— Инка, салют, старуха. Пойдешь сегодня к Красному?
— Как не пойти. Говорят, у него сегодня будут тусоваться клевые американцы. Какая-то прикольная кислотная девочка из Джерси-Сити. И мальчики неслабые. Ты ползешь?
— Ползу, ползу. И Ефа и Бес тоже ползут. Может, припрется и Чертила.
— Это значит — будет весь «Аргентум»?
— Почти весь. Без Игрека.
— Будут показывать что-нибудь новенькое?
— Не без этого. Мощнярский тусняк сегодня намечается. Я себе прикид новый по этому поводу скомпоновал.
— Я тебя узнаю?
— Узнаешь, старуха. У тебя глаз — ватерпас. Пока.
— Пока, Сковорода.
Она бросила трубку. Сковорода, по-правдашнему — Петька Гарькавый. Сын убитого Сим-Сима. Яблочко от яблони упало слишком далеко. Петр рано ушел от отца, жил по квартрам, по коммуналкам, скитался, пил, дрался, занимался черным роком, одно время пытался примкнуть к сатанистам, к группе «Черный Ангел» из шестого московского ковена, но отвалил от них быстро — ему не понравились кровавые жертвоприношения, убийство кошек, заклание бычка, похищенного с бойни; он стал рок-музыкантом, сам писал тексты, сам сколотил группу; к девочкам, которых пас его отец, он относился с симпатией, хотя над поганым ремеслом отца и посмеивался обидно; среди молоденьких шлюшек, крутившихся вокруг Сим-Сима, Петька особо выделил Инну Серебро — потому, что Инна играла на музыкальных инструментах и пела. Инна играла немного на рояле, немного на гитаре, немного — на блок-флейте, — она была дочкой калужской консерваторской концертмейстерши, и мамаша научила ее плавать в безбрежном море музыки по-собачьи. Оказавшись в Москве и став шлюхой низшего разряда, Серебро не унывала. Свои музыкальные таланты она припрятала — до поры. Петька вытащил ее на рок-тусовку к Лехе Красному, ей там понравилось. Когда выступала группа «Аргентум», она, с разрешения Лехи, поиграла вместе с ребятами на бас-гитаре. Ей аплодировали, визжали: «Отпад, кислота!» Время от времени, расплевавшись с клиентами, она выбиралась к Красному на сейшн; сборища происходили то на квартире у Лехи, то в ночном клубе «Птюч». Сегодня все имело место быть у Лехи дома. Ну и лучше, поинтимнее, свободы больше.
Инна оглянулась кругом. Она жила в комнате Аллы Сычевой в Столешниковом переулке и уже привыкла к центру, к Тверской — под рукой, к Кремлю — за спиной, к «Интуристу», у которого можно было, покрутившись, снять та-акого импортного мэна — закачаешься! — Комсомольская площадь, тусовка Трех Вокзалов, и в сравнение не шла. Соседи у Алки были зануды, сыпали на замызганной кухне друг дружке в суп мыльный порошок, перемывали Инне косточки: «ну да ладно, она перетерпит. Зато приводить в комнатенку можно было кого угодно и когда угодно. Наших мужиков это устраивало. Иностранцы склонны были вести к себе — они, баловни, любили комфорт, ванну-душ-биде-кухню-с-горячими-тостами под рукой, закуток в коммуналке их не устраивал. Да, Алка — рванула! Вот это карьера! Серебро сладко потянулась перед зеркалом, воззрилась на себя. Она-то уж не хуже Алки. Она тоже прыгнет высоко. Подцепит… князя Монакского. Или управляющего „Бэнк оф Эмерика“. Фигурка у нее — как у японки! Умишка бы тебе, Серебро, чуток побольше, умишка маловато. „Какой ни есть — весь мой“.
Но стать ни больше ни меньше, Любой Башкирцевой!.. Да, такое суметь надо.
Она взбила лохматую челку перед зеркалом. Влезла в узкие, обтягивающие брюки.
— Трам-пам-пам, никому не дам.
Телефон снова зазвонил. Серебро постояла над ним, махнула рукой. Ей не хотелось трепаться ни с кем. Скорей к Лехе, у него всегда так интересно.
После убийства Сим-Сима они, все его подневольные девки, внезапно стали свободными. Рабство закончилось. Иди куда хочешь, снимай кого хочешь, молоти хоть всю ночь и весь день, если есть жилплощадь и позволяет здоровье. Как ваш драгоценный животик, Инночка?.. А никак, сам дурак. Сделай ножки ножницами, сделай задик коровкой. Она затрещала ключом в замке. Телефон разрывался. Звони, звони, все равно не отвечу. Это, наверно, тот настырный китаец из „Интуриста“ звонит, добывает ее из-под земли. Он оставил ей свою визитку, она оставила ему телефон Аллы. Потомись, китайчонок, в одиночестве. Тебе, видно, косоглазый, баксы совсем некуда девать. Или все они так любят русских девок?
Лица, руки, глаза, лбы перевязаны черными платками, на платках — белой краской — рисунки: черепа, кости, пятиконечные перевернутые звезды. Руки мелькают, глаза вспыхивают, горят и потухают, глаза закрываются, а посмотреть есть на что. Дым, дым, табачный дым. Запястья обхвачены кожаными браслетами, в кожу вшиты металлические шипы, на задах штанов — стальные кнопки, клепки, лэйблы. Куртки надеты на голое тело. Худые голые тела, в прорезях рваных тканей просвечивает худосочно-белая или вызывающе-смуглая грудь. Накачай мускулы, парень. Я что, качок, что ли?.. Я — пародия. Я пародия на тебя. Ты — пародия на меня. Ты, слышь, что щас будет?.. А гничего, гляди, уже Бес приканал. Новые работы будет сыпать. Наше дело — облажать его по первой статье, если он будет дуру гнать. Бес дуру никогда не гонит, пора бы уж выучить наизусть. У Ефы новая гитара, сечешь?.. Классная. Не хуже акустической „Кремоны“. Ему старик Зинчук сосватал. Эй ты, сосватай мне тоже что-нибудь крутое. Или кого-нибудь. Кого-нибудь?.. Вон, видишь кошелку, там, в углу, на Сковороду пялится, как пришитая?.. Это Инка Серебро. Она со всеми спала. И за деньги, и без денег. И с тобой поспит тоже, если ты к ней найдешь подход. Иди ты!.. Хорошая девочка, кстати. Не обижай ее. Ты, дровосек, отзынь, я тут никого не обижаю, понял?!
Удары по струнам. Брям-брям, гитарные резкие аккорды. Музыканты разминаются. Музыканты разогреваются. Рок — такое дело, перед выступлением хоть наркотой накачайся, а горячее выдай. Кто это в толпе движется, такой высокий, черный, выше всех, о, каланча?!.. А, это Фрэнк из Америки. Он с этими, что ли, с „New Flowers“ прикатал?.. Черт его знает, может, и с ними. Дурак, ты что, не узнал его, он же целый год у этого попсового Люция на подтанцовках крутился. У этой попсяры?.. Позорище, значит, среди нас попсюк?!.. Заткни свой гроб и не греми костями. Это у него бизнес такой был. Это у него маска такая. На самом деле он наш чувак, свой в доску. Он в Штатах пел в „Great Mountain“ и в „Red Cardigans“, и в „Hugo“ тоже, и довольно классно. А, да, я что-то припоминаю. Кажется, ходили диски „Mountain“ у нас пару лет назад?.. но они редкие птицы были, редкие… эксклюзивы…
Леха закричал в прихожей: „Good evening, darling! Проходите, проходите, заждались!..“ Томный, длинно-тянущийся звук электрогитары долго гас среди разномастного молодняка, и девицы с намалеванными коричневой помадой губками шептали: „Ну, фонтан“. Сквозь мечущийся и мычащий, колышащийся, как водоросли, рок-народ прошли насквозь, будто пули, двое: этот черно-синий негр, высокий, как башня, и с ним — девочка, нежная и дерзкая нимфетка, шоколадная мулатка, с заносчивым лицом, словно кто ее укусил в задницу. Негр держал мулаточку за руку, как папаша. У него был вид триумфатора. Девчонка выглядела не хуже. Они будто бы были одни в толпе. Никого не замечали. Парили над всеми.
— У, цацы, — Сковорода прищелкнул языком, на его губах вздулся розовый пузырь жвачки. — Дерут носы, как короли. Они и вправду думают, что они короли тусовки. Если этот Фрэнк, или как там его, якшался с Эминемом, это еще ничего не значит, я вон якшаюсь с самим Лехой Красным, и…
— Придержи болтало, Сковородка. — Инна дернула его за рокерскую косичку. — Что за кукла с ним?
— А, телка?.. Так это она и есть. Приколистка из Большого Нью-Йорка. Так называемая Джессика. Как она тебе? Ничего особенного, правда?
— Она поет? — Серебро оценивающе охватила ее глазами. — Или просто вертит задом?
— Подхрипывает этому синему. Довольно сносно. Ну, второй Тиной Тернер она, конечно, не станет, и все же… — Петька прищурился. — Все же, старуха, в ней что-то есть.
Они плыли в толпе, они выплыли над толпой — у Лехи в хате было устроено подобие сцены, — и музыканты из „Аргентума“ взгромоздили стулья повыше, и расселись, а Бес маячил над всеми, он тоже был высокий, как и этот заезжий гость, черный Фрэнк, — и эта телочка, подружка Фрэнка, непонятно как оказалась среди ребят, и ее пышные темные вьющиеся волосы в свете самодельных Лехиных софитов отдавали чуть в рыжину. Удар по струнам. Еще удар. Эта заносчивая мулатка открыла рот. Она запела.
Она запела, и Серебро стало все сразу ясно.
Ясно как белый день.
Никакие наши Земфиры, никакие американские Джоан Роуз этой дерущей нос нимфетке в подметки не годились. Ай да мулатка! Так режет и рубит — заслушаешься. О чем она поет?
Леха Красный ходил в толпе, прикуривал косячок, казалось, не слушал. На самом деле он слушал в оба. Поднимал втихаря большой палец, показывая его Сковороде. У Серебро плыл в ушах тягучий английский текст. Синий негр раскачивался вперед-назад, испытывая наслаждение от ее льющегося чуть хрипловатого голоса. Инна закрыла глаза, наморщила лоб. Кого, чей тембр напоминал ей голос шоколадки?
Ознакомительная версия.
