– И вот еще, – официант поклонился и положил перед Кравцовым сложенную вдвое салфетку. – Это вам просил передать один господин.
– Что за господин? – бросив в пепельницу недокуренную сигарету, спросил Кравцов.
– Я не знаю, меня лишь просили передать, – со своим псевдояпонским акцентом отозвался официант и зачем-то вновь поклонился.
Кравцов развернул салфетку и от неожиданности вздрогнул всем своим огромным, упакованным в дорогой костюм телом. Перед ним лежал черный кружок из плотной бумаги. Черная метка.
– Стой на месте! – скомандовал официанту Кравцов, сунув правую руку под пиджак.
– Пожалуйста, – пискнул тонкий голосок.
– Где этот… твой господин? – рыская глазами по залу, поинтересовался Кравцов.
В ответ официант лишь молча развел руками.
– Я тебя спрашиваю! – рявкнул Кравцов, одновременно пытаясь сообразить, кто из немногих посетителей может представлять реальную опасность.
– Ничего не могу вам сказать, – пролепетал уже заметно испуганный официант.
– Сейчас скажешь! – Кравцов одной рукой сгреб официанта, второй сунул ему под тонкие усики ствол пистолета…
Официант пискнул, дернулся всем своим худым телом. Ни слова не говоря, Кравцов опустил оружие чуть ниже, на сей раз ствол уперся в левую часть груди официанта.
Прогремевший выстрел заставил вздрогнуть редких посетителей, в зале появились охранники с входа, официанты, повара.
– Кажется, самоубийство, – произнес один из охранников, переглянувшись с побледневшим администратором.
В самом деле – могучий рослый мужчина неподвижно уткнулся лицом в тарелку с жареным мясом. Он навалился на стол всей своей широченной грудью, и с левой стороны скатерть все больше и больше пропитывалась темно-бурой жидкостью. Правая рука плетью свисала на пол, рядом лежал пистолет Макарова.
– Ть-фу, черт! – только и произнес администратор. – Не мог нормально поесть, заплатить и уж потом, где-нибудь в тихом месте… Страна идиотов! – махнув рукой, сделал он глобальный вывод.
Подъехавшая через двадцать минут милиция пришла к аналогичному выводу. Некто решил свести счеты с жизнью. Правда, следователя насторожило то, что не удалось выяснить, кто именно из официантов обслуживал самоубийцу, но… Это было малосущественно, так как в том, что человек сам себя застрелил, не было ни малейшего сомнения. Стало быть, не было смысла открывать оперативно-розыскное дело.
Наконец-то я снял с лица грим, отлепил специальный, незаметный со стороны пластырь, растягивающий в стороны глаза. Встречу Степаныча, поставлю бутылку дорогого коньяка – его прием сработал безотказно. Ну и мой актерский талант… Нет, бутылки мало, ящик Степанычу надо ставить. После выстрела мне удалось смешаться с толпой набежавших официантов и охранников (одетых в одинаковую униформу), а после того, как все дружно констатировали самоубийство господина Кравцова, я без особых проблем покинул ресторан… На этом все. Нужно отдохнуть, отвлечься. Хоть немного…
Уже на аэровокзале я достал мобильник и набрал номер Сереги Млынского, который по сей день проходил лечение в госпитале:
– Сергей? Завтра выписываешься?! Поздравляю. – И, чуть переждав, понизив голос, добавил: – Упыря больше нет. Живи спокойно, Серега!
Два выстрела слились в один, и оба стрелка синхронно рухнули на землю. Точнее, один зарылся лицом в посеревшую некошеную траву, а второй грудью упал на камни. «Они оба оказались прекрасными стрелками», – цинично подумала я. Ружье стрелка, который лежал в некошеной траве, отлетело метра на полтора и лежало теперь на протоптанной тропинке. В паре шагов от моих сапог. Я подняла ружье и задала довольно-таки дурацкий вопрос:
– Давай постреляем?
Вопрос был вдвойне дурацкий, так как задала я его самой себе. Других персонажей, способных к ответу на него, рядом не было. Пришлось самой же и отвечать:
– Не хочется…
– А чего хочется? – спросила себя я, втягиваясь в совершенно идиотскую беседу с самой собой.
– Улететь.
– Давай улетим?
Не проходит и часа, как я лечу. Лечу в самолете международной авиакомпании, лечу домой. Ружья в моих руках нет, есть только мысли о нем. Впрочем, воспоминания ли? Дело в том, что того, что я только что столь живописно описала, пока еще не случилось. Этим объясняется мой некоторый описательный цинизм. Не произошло, не случилось… И я приложу все усилия, чтобы этого не случилось никогда. Поэтому прямо из аэропорта я еду в офис к одному человеку. Умному, многое знающему и умеющему.
Он был похож на бога… Нет, скорее на придурка в плаще и круглых очках. Бога я ни разу не видела, а вот очкастых придурков в плащах повидала предостаточно.
– Вы актриса Расма Реэкстыня? – начал разговор он.
– Да, – с наивным видом, как-то по-детски кивнула я.
– Я слушаю вас, – его речь звучала с небольшим акцентом, мягко и вкрадчиво. Ему подошла бы роль священника, пастора.
– Как мне вас называть? – спросила я.
– Называйте меня пан Ветр.
– Пан Ветр… – повторила я. – Хорошо. Я расскажу вам… Мне постоянно снятся две девочки. Две маленькие девочки, им лет по пять, может быть, по шесть, не больше. Они стоят и смотрят на меня… И у них мое лицо.
– Первый аборт вы сделали в двадцать лет… – произнес пан Ветр, не дав мне перевести дух. – На третьем курсе театрального училища.
– Да, но… – начала было я.
– Второй аборт был спустя десять лет, вы тогда снимались в главной роли на Ленинградской студии, – продолжил он тем же мягким, вкрадчивым голосом. И, не меняя его, задал вопрос: – У вас есть пистолет?
– Да, – я вновь кивнула.
– Для чего? – спросил пан Ветр.
– Я… В общем, мне страшно, я не могу взять веревку. А с высоты… я тоже не смогу. С пистолетом же это быстро… И легко.
– Да, но только не с вашим. Ваш пистолет плох, он для спортивной стрельбы. А с веревкой уж точно не стоит. Вы будете ужасно выглядеть – язык вывалится изо рта, а перед смертью вы, извините, обмочитесь. Ваши родственники будут зажимать нос, вынимая вас из петли.
Мне неожиданно стало смешно, я с трудом сдержала идиотский смех. Пан Ветр заметил это.
– Учтите, если вы убьете себя, вместе с вами умрут и эти две девочки, – сказал он уже другим голосом.
– Но ведь я уже… Убила их! – произнесла я и почувствовала, что мои глаза непривычно сухи.
– Это не так… Они ведь приходят к вам! – и он, выдержав паузу, добавил чуть мягче: – Ко мне вот никто не приходит…
Я не нашлась с ответом. Кажется, пан Ветр сумасшедший. Во всяком случае, у него железная логика сумасшедшего. Он молчал вместе со мной.
– Скажите что-нибудь, – попросила я. Самой говорить было нечего, пауза затянулась и превратилась в пугающе жуткую пустоту.
Он заговорил голосом детского доктора. Это была уже третья его маска, после пастора и судебного эксперта.
– В первую очередь, верните пистолет своей сестре-спортсменке… Вам надо отвлечься, забыться… Миллионы женщин во всем мире делают аборты. Кстати, почему вы пошли в православный храм?
– Я их не различаю… Простите, я, наверное, очень глупая, но мне все равно какая церковь!
– Православный священник выгнал вас?
– Да… Нет, он был очень вежлив, но попросил меня впредь не переступать порога храма и отправил в костел. А я… Даже не знаю, где он находится. А храм был на соседней улице.
Пан Ветр не смог сдержать усмешки.
– Это смешно? – спросила я.
– Нет… Просто вы очаровательны. Вот что я скажу: вам необходимо пройти по местам своего детства. Любимым местам, где вы смотрели на небо, деревья. И ждали… Обычно в детстве ждут чуда… Сделайте это. Прямо сегодня, сейчас…
Я не спросила его «зачем?», так как он был прав… Мы не понимаем и не хотим понимать сумасшедшего, мы не всегда способны, но всегда хотим понять Бога. И, как мне кажется, иногда путаем одного с другим.
Я вышла из такси. Первое место детства. Река с родниково-прозрачной водой. Тогда, лет тридцать пять назад, она мне казалась огромной, почти морем… Сейчас река кажется мне большим ручьем. Я подхожу к полусгнившему мостику, сажусь на песок. Он мокрый, пачкает брюки, но я не тороплюсь подниматься.
И тут я слышу голос. Тонкий детский голос. Голос девочки лет шести:
– Давай улетим?
Она спрашивает меня. А я качаю головой.
– Давай улетим! – повторяет она, уже не спрашивая, а призывая.
– Зачем? – спрашивает другой голос.
Тоже детский, он принадлежит мальчику чуть постарше.
Девочка молчит, ей нечего сказать в ответ. Мне тоже… Да и некому отвечать. Девочка по имени Расма и мальчик по имени Эдгар сидели на мостике, свесив ноги, больше тридцати лет назад. Сегодня их нет, а есть двое взрослых, довольно-таки сволочных персонажей.
И лететь им некуда.
Тем не менее вечером я улетаю.
На сей раз в Россию. На съемки.
Где-то далеко, за много сотен километров от меня по горному шоссе двигается автоколонна армейских грузовиков. В головной машине сидит старший – худощавый парень с седыми волосами. Седина совсем не старит его, а прическа несколько длинней, чем положено армейским уставом. На коленях у парня автомат. Рядом шофер, совсем пацан, похожий на бритого наголо восьмиклассника. Неожиданно впереди машины раздается треск, по глазам бьет яркая вспышка. На водителя-«восьмиклассника» и седого командира летят стекла. Водитель вскрикивает, автоматная очередь задела его в плечо. Командир валит его на пол кабины, сам перехватывает руль, ухитряется вывести машину на обочину, заглушить двигатель.
