Глеб прочел и кивнул.
Мустафа макнул бумажку в еще горячий кофе. Тонкая бумага почернела, потом растаяла без остатка.
Мустафа сунул в рот новый кусочек лукума. Потер пальцы.
— Приобщать к культуре будешь? — отвлек его от мыслей Глеб.
Мустафа легко для его мощной фигуры встал, прошел к столу.
— Гастроли иранского театра. — Он вопросительно посмотрел на Глеба.
— Замечательно.
— Даю две персонально для тебя. И еще пару при условии, что одна из них достанется красивой девушке.
— Принимаю. — Глеб с готовностью улыбнулся. — Коротко стриженная блондинка с нетрадиционной ориентацией пойдет?
Мустафа посмаковал вкус лукума на губах и кивнул, по-кошачьи прищурившись.
— Учти, придет с подругой, — предупредил Глеб. — Консерваторской йехуди[22]. Девка на это дело просто бешеная. Воюет на два фронта, как Гитлер. За последствия не отвечаю. Затрахают до смерти — на меня Хусейну не жалуйся.
Мустафа громко рассмеялся, закинув крупную породистую голову.
Он вернулся к столу с ярко раскрашенными пригласительными билетами. Глеб уже успел встать.
— Так рано уходишь? Мы же не посидели совсем! — На лице Мустафы проступило неподдельное разочарование.
— Извини, друг. Волка ноги кормят.
Глеб взял билеты, звонко треснул ими, как колодой карт. Заговорщицки подмигнул Мустафе.
— В субботу культурно отдохнем.
Мустафа закинул голову и вновь издал призывное ржание застоявшегося жеребца.
* * *
Глеб сидел на скамейке Тверского бульвара за спиной у серого Есенина. Гранитный поэт на дождь не реагировал. А Глеб довольно щурился, когда крупные капли мороси, сорвавшись с черных веток, шлепали по закинутому лицу.
Шины машин катили по влажному асфальту с ласкающим ухо шелестом. Крупные не размокшие катышки песка чуть слышно поскрипывали под ногами редких прохожих. Осень входила в город на цыпочках, оставляя за собой мелкие лужицы, как девчонка, выбравшаяся из холодного пруда.
Глеб встрепенулся, посмотрел на часы. Без четверти одиннадцать. Клиент никогда на «стрелки» не опаздывал и лишней минуты никогда не ждал. К внешним проявлениям того, что в определенных кругах называют «авторитетом», он относился с въедливостью церемониймейстера Букингемского дворца. Возможно, потому, что ничего другого, кроме химеры «авторитета», за душой не имел.
Глеб Лобов встал, с удовольствием потянулся всем телом. Перебежал улицу перед потоком машин.
Прошел мимо витрин «Макдональдса», косясь на беззвучный театр абсурда внутри. И нырнул в подземный переход.
В «трубе» было сыро и неопрятно, как в разорившемся платном туалете. Пахло спертым духом потных тел, размокшими окурками, котами и содержимым многочисленных киосков.
Глеб медленно прошелся вдоль стеклянной стены. Потолкался среди публики, тупо разглядывающей выставленное напоказ дешевое барахло.
Ровно в одиннадцать он протиснулся в магазинчик, торгующий женскими тряпочками. Чиркнул взглядом по лицу молоденькой продавщицы, заставив ее опустить глаза. Постучал условным стуком в металлическую дверь и вошел в подсобку.
Квадратное помещеньице было до потолка заставлено коробками. На свободном пятачке едва нашлось место для столика и раскладного табурета.
На нем, согнув сухое вытянутое тело, сидел пожилой мужчина с остроскулым лицом ветерана пересылок. Одет он был неброско, серо. Только и запомнишь, если столкнешься, долговязую фигуру и прощупывающий скользящий взгляд.
Мужчина прихлебнул чай из крышечки термоса, молча кивнул Глебу.
— Есть крупная партия «афганца», — сразу же перешел к сути Глеб. — Предоплата сто процентов. Самовывоз из Рязани. Можно брать прямо сегодня.
Мужчина подул на чай, разгоняя облачко пара.
— Пусть везут до Москвы, — сиплым голосом произнес он.
— Тогда и отдадут по московским ценам, — мягко возразил Глеб.
Мужчина дернул щекой.
— Сколько на круг выходит?
Глеб на пальцах показал — «три».
— Больно круто, — подумав, произнес мужчина. — По бабкам потянем, только потом куда его девать? Не жопой же есть.
Глеб уперся плечом в косяк. Поблуждал взглядом по коробочкам с бельем. На модельках тряпочки смотрелись идеально. Как будут выглядеть на покупательницах, толкущихся за железной дверью, поди угадай.
— Через неделю-другую ГУВД начнет гонять «чехов», — нейтральным тоном начал он. — И с «дурью» в городе возникнет напряженка.
Мужчина сосредоточенно прихлебывая чай, насторожился.
— Откуда знаешь? — выдохнул он в крышку.
— Газеты читаю внимательно. Война в Сербии кончилась, больше нашим лохам пудрить мозги нечем. А чтобы не вспомнили, как их в дефолт кинули, надо переключить внимание. «Чехи» и айзеры — метод испробованный.
Мужчина покосился на него, пополоскал чаем рот, сглотнул.
— Если такой умный, что на себя товар не возьмешь?
— Я никогда не берусь за то, что не умею делать, — тихо, но отчетливо произнес Глеб.
Мужчина, крякнув, развернулся. Цепким взглядом осмотрел Глеба с головы до ног.
— Кто знает про товар? — едва слышно произнес он.
— Вы, я и хозяин груза. Мой человек передаст концы в Рязани.
— После этого он тебе будет нужен?
— Нет.
Губы мужчины сложились в плотную линию. Он хищно втянул носом воздух.
— Значит, договорились. Позвони Модному, скажи, я дал добро. Свой процент с него снимешь. — Он цыкнул зубом. — Работайте, нехристи, сами. Я «дурью» руки не мараю.
Он отвернулся, цепкими пальцами подхватил термос. Опрокинул, направив дымящуюся коричневую струю в крышу. Пахнуло мятой и липовым цветом. На пожухлой коже ладони мужчины синел контур парусника.
Даже с такого расстояния Глеб чувствовал затхлый запах мужчины. Запах пульсирующими ручейками сочился от морщинистой шеи, выползал из подмышек и дымком вился над пахом. Переполненный барак, тухлая пайка и мокрые сигареты без фильтра. Запах въелся в кожу навсегда, как окрик конвоя — в мозг. До самой смерти не избавишься.
«Авторитет, твою мать! Полжизни за решеткой, — подумал Глеб. — По вашей логике, братки, у зверей царем должен считаться не лев, а попугай. Живет триста лет — и все в клетке».
Он поморщился и, не прощаясь, вышел.
* * *
Глеб выпил кофе за стойкой кафе «Шоколадница» на Пушкинской. Из окна хорошо просматривалась стоянка машин у Министерства по делам печати и информации. Когда в ряд припаркованных машин вклинился черно-синий «Гелендваген» со знакомыми номерами, Глеб встал. Купил коробку самых дорогих конфет и вышел на улицу.
Обошел вокруг кинотеатра «Россия» — Минпечати прилепилось к нему сбоку — незаметно выскочил из-за угла на министерское крыльцо.
Предъявил пропуск на вахте.
В холле нужный ему человек, приехавший на «Гелендвагене», рассматривал газеты, разваленные на лотке. Головы не поднял, взглядом прошедшего мимо Глеба не проводил. Слишком профессионален, чтобы явно демонстрировать интерес.
Глеб, проходя к лифту, уловил нотку авантажного одеколона «Фенди», исходящую от мужчины. Сузил глаза.
«Профессионал, твою мать! Разъезжает на тачке стоимостью в месячную зарплату всего МУРа, душится „Фенди“ и носит кожаный пиджак от Армани. Как там у Семенова? „Никогда Штирлиц не был так близок к провалу“. Сгорит же, дурак. И всех сдаст, к бабке не ходи. У нас не гестапо, в ментовке отпрессуют так, папе Мюллеру даже не снилось».
Войдя в лифт, Глеб развернулся. Створки двери медленно захлопнулись, но он успел увидеть мужчину, развернувшего газету. Как учили, он проверялся, отслеживая всех, кто вошел в холл вслед за Глебом. Несмотря на элегантный костюм, было в его широкоплечей фигуре что-то неисправимо плебейское, от тупого физического труда идущее.
Глеб подавил улыбку.
В пустом лифте Глеб достал из бумажника триста долларов. Помедлив, добавил еще сотню. Вложил в конверт. Конверт прижал пальцами к белой изнанке коробки конфет.
Романтик раннего капитализма Чичиков совал в потные ладошки чиновников ассигнации: кому «беленькую», кому — «синенькую», кому — «красненькую». Невероятная неразбериха царила в финансах Российской империи! Это же тронуться можно, запоминая, кому какой цвет по табелю о рангах положен. Спасибо Гайдару, навел в России порядок. Теперь все и всюду берут «зелеными».
Глеб вышел на втором этаже. Не торопясь, прошел по коридору по пыльной, протоптанной, как тропинка в лесу, ковровой дорожке. Уныло-красной с зелеными каемочками. Некоторые двери были приоткрыты, из кабинетов доносились звуки мышиной министерской жизни.
Нужная дверь тоже оказалась приоткрытой. В щель тянуло запахом растворимого кофе и сдобы.
Глеб постучал и шире распахнул дверь.
