разобрался, – я при этом сдержался, чтобы не дернуться. – Пойдем, покажу их.
Трупы девчонок уже вытащили из раскуроченной вдребезги машины и уложили рядом. Не знаю, мистика ли это или такой профессионал сидел на пулемете, но если тела женщин были превращены в тряпки и лишь бронежилеты спасли их от полного растерзания пулями, то лица всех пятерых были целы и невредимы, и удивительны в своих масках смерти.
У Лены застыл страх. Глубокий и горький. Бессмысленная смерть. Она не хотела умирать как, впрочем, и все они. У Риммы и Наташи на лицах как будто облегчение и даже улыбки на устах. Неужели можно получить радость от смерти? У Киры полное отчаяние. И только у Ноны, у которой у единственной оказались открыты глаза – их закрыли через секунду, как я ее увидел, – в которых светились ярая злоба и этакое маньячное удовольствие от всего происходящего. И рука скрючена, так крепко она держала автомат, даже в смерти мертвой хваткой, так что с трудом оторвали.
Рядом бегал фотограф, фотографировал со вспышкой. Голоса. Какие-то размышления. Удивления. И было все как-то ирреально, что ли. И мне, честно говоря, поплохело, и голова закружилась. Не вырвало, но скрутило так, что пришлось опереться на поставленную руку Макара Петровича:
– Алексей, все в порядке?
– Да, Макар Петрович. Просто на мертвых не люблю смотреть.
– А кто любит? Красивые ведь девки! И чего им не хватало на этом свете? Может, помочь доехать?
– Нет, я сам. Спасибо.
– Я на днях заеду поговорить по этому делу! – крикнул вдогонку Макар Петрович, а я только рукой махнул, что понял его.
Дошел до машины, сел, включил двигатель и очень медленно, на первой штатной, как пешеход, поехал вперед. Военные уже отогнали тяни-толкай, перекрывающий дорогу, поэтому проехать можно было. Когда проезжал, увидел, как Макар Петрович мне махнул рукой. Я только кивнул в ответ и так и продолжил ехать медленно, как будто эта скорость позволяла мне убежать от самого себя.
Я так и доехал до квартала на этой скорости. Въезд в любой квартал, и наш не исключение, был платным, причем плата бралась за каждый въезд. И я это сделал на автомате. Вышел из машины, заплатил Павлу Николаевичу, одному из дружинников квартала, дежурившему в эту ночь, двести сорок купонов – он, кстати, отказывался брать деньги, они все отказываются, говорят, что я одним своим проживанием в квартале с лихвой все окупаю, приходится прямо силой их им всовывать, – дождался, когда он откроет ворота, и въехал во двор.
Остановился напротив своего подъезда, немного посидел, слушая и вглядываясь в негатив своей квартиры, в которой все семь девчонок замерли в странном оцепенении, даже к окну боялись подойти. Все ждали, что я просто войду в дверь…
Просто войду в дверь…
И я вошел.
Как они ко мне бросились, все семь моих любимых девчонок. И не просто обняли, а просто повисли на мне, как место-то все нашли, и так все разом заревели что, кажется, я оглох в первые секунды.
И не понять было, то ли я шел сам, то ли они меня вели в этом странном реве, радости, поцелуев и объятий. И каждая умудрилась поцеловать меня и в щеки, и в губы. Наконец мы добрались до дивана, на который упали ввосьмером, никого при этом не придавив. Теперь я был полностью окружен их любовью. Теперь рев перешел в слезы радости, но, кажется, я уже и сам плакал от ощущения их тепла и их счастья, что все закончилось.
И я дома, рядом с ними, а они со мной.
И это мир, в котором мы живем.
Я проснулся ночью. Лежал укутанный одеялом, посреди своей спальни, а все мои девчонки спали рядом. Причем все семь голов покоились на моей груди.
Лиза и Валя. Алиса. Таня и Света. Настя и Нинель у самой моей головы. Лежали, как лепестки цветка. Семицветика.
Правда, проснулся я не от тяжести на своей груди. Разве это тяжесть? Меня разбудили они – Рикши.
Их призраки.
Увидел их всех пятерых, но не испугался. Чего мне бояться призраков-то? Пусть они боятся. Они, видимо, это и сами понимали и просто смотрели на меня, не обвиняющее и не зло, а просто смотрели. Хотя Нона что-то все шептала, что, пока я не мог различить и понять. Но это вряд ли были проклятия. Да и что такое проклятия призраков, когда уже все свершилось? Или завершилось?
– Ну вот зачем вы пришли? – неожиданно сам для себя проговорил я. – Я сделал выбор, выбор сделали и вы. И если бы мне пришлось делать выбор еще раз, я бы сделал его еще раз, и еще. Всегда! Всегда буду делать так, как я сделал, и этого уже не изменить! Уходите, не мешайте мне жить, нам жить в мире, в котором мы живем. Я жалею вас, но Рикшей в ваших душах я ненавижу. И мир без Рикшей стал намного чище.
Интересно, они бы ответили на мой вопрос? Почему они согласились так быстро, от чего их жизнь так стремительно закончилось? Но я не задал этого вопроса. Разве призраки способны ответить?
Кира горько усмехнулась, склонила голову, и все они склонили головы. Даже Нона, продолжающая даже в поклоне что-то все говорить и говорить.
В этот момент задвигалась Нинель, подняла очаровательную заспанную голову и сонно промурлыкала:
– Ты что-то сказал?
– Спи, Солнце. Спи. Это просто сон.
Я надеялся, что и призраки – тоже только сон.
Настя
А мы вышли замуж! Все вместе! В один день! Обалдеть!
Директория Двенадцати, наши Директора, наконец-то разродились и приняли многострадальный и такой долгожданный закон о многоженстве! Причем еще в феврале приняли, у-у-у, противные! Точнее, это было политическое решение, которое они собирались озвучить и закрепить законодательным актом на Торжественном заседании Горского сената в честь столетия Директории Двенадцати – до этого она была Директорией Одиннадцати.
Как долго можно выговаривать простую фразу, которая официально звучит.
В общем, приняли еще в феврале, но объявлять не стали, дожидаясь Торжественного собрания.
Май. Конец мая, а значит, окончание весны и начало лета. Одно из лучших времен года!
И тут бац! В середине мая произошло дело с Рикшами!
Кто мог вообще подумать, что ими окажутся вполне себе респектабельные девчонки, благотворительницы и меценатки Горского круга. Ну, понятно, что с нами у них были натянутые отношения, и только нейтральность Парижского Квартала не давала нам всем вцепиться
