— Да.
— И оставишь эту затею с короной?
— Да.
— И уедешь из нашей страны?
— Уеду.
— Тогда верни мне мое.
Гендлер кивнул и достал из кармана пистолет.
— Вот, возьмите.
— Благодарю вас.
Савелий сжал пистолет в кулаке и что было силы ударил американца в живот. Тот охнул, согнулся и повалился на бок.
— Ого, — воскликнул Макар. — А я и не знал, Савелий Николаевич, что вы можете так бить.
— Так ведь это смотря кого, — бросил в его сторону Родионов. — Вот теперь уходим.
Вся троица сошла с моста и углубилась в рощицу. Когда они отошли подальше от моста, Савелий остановился и, пожимая Макару и Мамаю руки, сказал:
— Сейчас мы разделимся и пойдем поодиночке. Спаси вас Бог, друзья, что помогли. Только вот не пойму, — он повернулся к Макару, — ты-то откуда взялся?
— Ты пырасил помощ миня, я пырасил помощ иво, — ответил за Макара Мамай.
— Ладно, — улыбнулся в ответ на это Савелий. — Ты, Макар, в форме-то своей полицейской не больно по Москве шастай. Не ровен час, еще признает кто.
— Да я только на сегодняшний случай и надел, Савелий Николаевич, — ответил Макар. — А так она у меня в шкапе висит, как воспоминание о прошедших днях…
— Ладно. Еще раз спасибо, други мои. Да, я тут на днях отъеду из города ненадолго. Так вы уж присмотрите за моей Лизаветой, — попросил Савелий.
— Об чем речь, Савелий Николаевич, — согласно кивнул Макар. — Чать, не впервой.
А Мамай ответил коротко:
— Канишнэ.
* * *
— Ты что так долго? — быстро спросила Лизавета, как только Савелий вошел в переднюю. — Я даже волноваться стала. — Она подошла к нему и обняла за шею. — Мне было очень неспокойно. Ничего не случилось?
— А что могло случиться? — удивленно поднял он брови.
— Ну, мало ли, — неопределенно ответила она. — Этому твоему американцу могло и не понравиться, что ты возвращаешь ему деньги, а не отдаешь корону.
— Это его проблемы, — коротко сказал Савелий.
— Кстати, — Лизавета чуть отстранилась от него и заглянула ему в глаза, — а что ты намерен с ней делать?
— Пока еще не знаю, — как мог честно встретил ее взгляд Савелий, хотя давно решил, каким образом он распорядится короной.
— Надеюсь, ты посоветуешься со мной? — хитро прищурилась Лизавета.
— Всенепременно, — заверил ее Савелий, прекрасно понимая, что если что и будет лишним в исполнении его намерения относительно короны, так это именно ее совет.
А потом, ночью они долго любили друг друга…
Савелий и Лизавета начали с поцелуев. Они ненасытно целовались, обнимая друг друга и млея в блаженной неге. Савелий с явным удовольствием посасывал пухлую нижнюю губку Лизы, запускал ей в рот свой язык, и она отвечала ему тем же.
Затем они стали сочетать поцелуи с прикосновениями. Они были нежны и ласковы, и когда Савелий и Лизавета касались друг друга, по телу их пробегала сладкая дрожь.
Мешал ее пеньюар.
Савелий легонько приподнял плечи Лизаветы над подушками и стал стягивать с нее рубашку. Она помогала ему, и когда пеньюар был отброшен на пол, два белых полушария с темными вишенками сосков, слегка покачиваясь, вызвали в нем такой прилив желания, что он был готов броситься на ее тело и если не испить его, то уж точно съесть все без остатка. Продолжая целовать ее, он стал ласкать груди, гладить плечи и живот. Когда он припал к одной из вишенок грудей губами, тесно прижавшись к ней и упершись в ее бедро затвердевшей, как железо, плотью, Елизавета, запрокинув голову и закрыв в блаженстве глаза, протяжно застонала.
Этот ее стон почти лишил Савелия рассудка. Неистовство столь долго сдерживаемой страсти затребовало немедленного выхода. Продолжая одной рукой ласкать грудь, другою он начал скользить по ее животу ниже, ниже, пока не коснулся пухлого холмика между ее ног. Елизавета снова испустила короткий сладострастный стон. Протиснувшись ладонью, Савелий стал поглаживать этот холмик, а затем провел пальцем по складочке в самом его центре. Он стал водить по ней пальцем и скоро почувствовал, что складочка стала влажной. Пора было перевернуть еще одну страницу любовных ласк. И Савелий, отняв от сладкого холмика ладонь, стал нежно, но настойчиво ласкать мягкий венчик над влажными набухшими складками.
— Милый, — зашептала она плохо слушающимися губами, — милый…
Затем Елизавета выгнулась, впилась в его губы неистовым поцелуем и обхватила своей ладонью его пылающую плоть. Она стала гладить ее и ласкать, как до того Савелий ласкал ее грудь. А когда, обхватив ствол его восставшей плоти, она стала водить его кожицей вверх-вниз, Савелий уже не выдержал. Он рывком лег на Лизавету и, впившись губами в грудь, одним толчком вошел в нее.
Через некоторое время глаза его затуманились. Савелий двигался все неистовей и быстрее, и тело его стало будто полниться чем-то горячим и сладким. Затем он громко застонал и излился в Лизавету короткими струйками. Тотчас вслед за этим ее охваченное негой тело дернулось, волна неизбывного блаженства накрыла ее, и она вылилась горячими соками, переполнявшими ее тело.
И перестала существовать.
Этой ночью они предавались любви еще дважды. А потом, когда, утолив желание, они лежали, думая каждый о своем, он вдруг неожиданно встал, стал шарить в своих вещах и вернулся с небольшим хромированным пистолетом.
— Вот, — сказал Савелий. — Пусть эта штука, когда я уеду, все время будет с тобой. Обращаться с ним ты умеешь, так что… Обещаешь?
— Ты куда-то едешь?
— Да.
— Надолго?
— На несколько дней. Может, на неделю.
— Когда?
— Скоро. Я тебе скажу.
— Надеюсь.
— Так ты обещаешь, что пистолет все время будет с тобой?
— Да. На ночь я буду класть его под подушку, а днем носить в сумочке.
— Молодец. Тогда я буду спокоен, понимаешь?
— Да, — снова ответила Лизавета. — А мне нельзя поехать с тобой?
— Нет, дорогая, — прошептал Савелий, твердо глядя ей в глаза. — На сей раз я поеду один.
Часть III БРИЛЬЯНТОВЫЙ КРЕСТ
Глава 28 ШЛИССЕЛЬБУРГСКИЙ КАТОРЖНЫЙ КАЗЕМАТ
— Выходи с вещами, жива! — рявкнули за дверью, и Стоян услышал лязг отмыкаемых запоров.
Когда его вывели в тюремный двор, там уже маялось с дюжину политических.
— Ну что, господа колодники, — начал свою прощальную речь помощник начальника тюрьмы. — Вас здесь тринадцать человек — дьявольское число, вы не находите? И потопаете вы, господа, прямо в пасть к самому дьяволу, который вас, падаль и отбросы общества, давно уже поджидает в преисподней. Так что, господа арестанты, прощайте, ибо более, слава те Господи, свидеться с вами мне уже не придется. Вы, — он обвел заключенных взглядом, — идете к своему последнему пристанищу на этой земле. Там вас ждет могила или Скорбный дом, ибо третьего вам не дано.
Он кивнул головой, тюремные ворота открылись, и послышалась команда:
— На э-эта-ап… Вы-ыходь!
По дороге к вокзалу от них шарахались прохожие, а из дверей кабаков и лавок неслось вслед:
— Ага, сацалисты беспорточные, вашу мать! Супротив царя-батюшки бунтовать! Противу законных властей иттить! Вот и получитя, так вам растак!
Скалились зло цеховые работные и бабы, подвыпившие мужики пьяно щерились, а какой-то бойкий пацаненок, слепив снежок, запустил им в колонну шедших по двое арестантов, попав прямо в лицо напарника Стояна.
В петербургской пересылке, сидя в вонючей камере, Варфоломей понял смысл слов прощальной речи помощника начальника тюрьмы: пунктом их назначения была самая ужасная тюрьма России — Шлиссельбургский каторжный каземат.
На четвертые сутки их вывели из душных вагонов на станции Шереметевка, и Стоян вместе с другими побрел по заснеженной Неве в своих арестантских котах, утопая в сугробах едва ли не по пояс.
Через три версты показалась сторожевая башня, а чуть позже — мощные стены крепости высотой в шесть сажен.
— Точно, могила нам всем тут, — глухо сказал кто-то из политических, и у Стояна по спине пробежал противный озноб.
— Сбегу, все едино сбегу, — прошептал он тихо самому себе.
Арестанты подошли к массивным дубовым воротам, над которыми хищно распростер крылья двуглавый орел. Под ним еще читалась старая надпись:
ГОСУДАРЕВА ТЮРЬМА
Открылась калитка, и арестанты гуськом прошли, нагибаясь, вперед. У многих было ощущение, что их заглотил в свое необъятное нутро какой-то гигантский зверь. — Сбегу, сбегу, — отчаянно шептал Стоян, стараясь унять нервный озноб.
* * *
Шлиссельбургская центральная каторжная тюрьма не была похожа на остальные российские каторжные тюрьмы. Некогда древняя крепость Орешек на Ореховом острове у истока Невы, она была форпостом Руси на Ладоге и допетровским окном в Европу.
