Волна пронеслась над ним и рассеялась в сумерках. Медленно, очень медленно Клейн справился со страхом и стал приходить в себя. Казалось, его тело развалилось на части. Насквозь промокшая от пота рубашка прилипла к телу. Клейна пробрала дрожь, но ноги, похоже, его держали. Отцепившись от решетки, доктор пару раз сжал подрагивавшие мускулы сфинктера, убедившись, что тот не вывалил свой груз. Пока. Но если Клейн не поторопится, то все может случиться.
Доктор с трудом повернулся: Эбботт смотрел на него.
— Вы совсем побелели, — сообщил он.
Клейн понял, что его борьба со страхом, длившаяся, казалось, целую вечность, на самом деле заняла несколько секунд. Он кивнул Эбботту и попросил:
— Присмотрите, пожалуйста, за дверью.
Осторожными, сдержанными шажками он прошел к дальней стенке камеры и отдернул занавеску, отделявшую унитаз. Едва Клейн успел расстегнуть пояс, спустить штаны и присесть, как содержимое его кишечника вырвалось наружу бурной пенящейся струей. Все: и комиссия по освобождению, и Хоббс, и Ницше, и Бог, и мятеж плюс пара метров дерьма — вывалилось в унитаз вонючей кашей, вызывая у Клейна невероятное чувство облегчения. Ей-богу, он услышал пение ангелов! Доктор благодарно застонал и услыхал из-за занавески озабоченный голос Эбботта:
— С вами все нормально, доктор?
Клейн захохотал. Искренне, без удержу, смехом, от которого екало в животе, вдыхая аромат собственных испражнений. Бог был в грязи…
— Все отлично, — отозвался он наконец.
И это было правдой. Если когда-либо он и чувствовал себя лучше, чем здесь, на унитазе, то теперь никак не мог этого припомнить. Мартин Лютер задумал свою протестантскую Реформацию в подобном состоянии; теперь Клейн понимал почему. Оторвав кусок туалетной бумаги, он отер пот с лица. Чудесно!.. Вторым клочком Клейн подтерся и замер, прислушиваясь: кричавший весь вечер человек наконец умолк. Доктор встал, натянул штаны и, спуская воду, по-военному козырнул содержимому унитаза. Теперь он готов ко всему.
По-видимому, очень кстати, поскольку именно в эту минуту Эбботт подал голос:
— Кто-то идет.
Клейн отдернул занавеску и вернулся к Генри; перед полуоткрытыми дверями камеры появился Клод Туссен в обличье Клодины Эгри.
Клейн улыбнулся:
— Ба, да это Роза Сан-Антонио!
В красном шелковом платье в обтяжку; на ногах туфли на высоких каблуках; нет сомнений, что она одевалась в большой спешке, поскольку тонкий шелк платья спереди бугрился, обрисовывая вполне мужские гениталии. Тщательно наложенный недавно макияж сейчас пошел подтеками от пота и слез. Клодина смотрела на Клейна затравленным взглядом широко открытых глаз. Улыбка Клейна завяла.
— Клейн…
Доктор шагнул к ней: пережитый им только что подъем моментально улетучился. Клодина ввалилась в камеру и повисла на шее Клейна.
— Что стряслось? — спросил Клейн, снимая с шеи руки Клодины и стараясь заглянуть ей в лицо.
Клодина в отчаянии уткнулась ему в плечо:
— Это я во всем виновата…
— Успокойся, — произнес Клейн. — И расскажи, что случилось.
Клодина покусывая губы сказала:
— Нев послал Грауэрхольца в лазарет. По-моему, он хочет, чтобы всех перебили…
Смысл сказанного не сразу дошел до Клейна.
— Кого это „всех“? — переспросил он.
— Всех! — всхлипнула Клодина. — Коули, Уилсона… Больных СПИДом тоже.
Где-то в самом дальнем закоулке, в самой темной части души Клейна послышался треск пут, врезающихся в божественную плоть.
— Зачем? — ледяным тоном осведомился Клейн.
Клодина зябко поежилась:
— Мне больно!
Клейн сжал руки еще сильнее и встряхнул свою жертву.
— Отвечай, зачем? Смотри на меня!
— Не знаю, — сказала Клодина и, посмотрев на Клейна, снова уткнулась ему в плечо.
Клейн, обняв за плечи, взглянул на Эбботта, пустые серые глаза которого не отрываясь следили за происходящим. Примерить шкуру сумасшедшего… Доктор взял Клодину за подбородок и поднял ее голову.
— Ладно, — бросил он. — Отведи-ка меня к Неву Эгри.
Джульетта Девлин, находясь в медпункте тюремного лазарета, расстегнула ремешок часов и отложила их в сторону, стараясь не смотреть на циферблат. С тех пор как тот охранник-кореец, как там его, втолкнул Девлин в кабинет, приказав ей сидеть смирно, она только и делала, что сверялась с часами. Несомненная серьезность ситуации, о которой свидетельствовали взрывы, выстрелы и обожженные люди, переключили ее мозг на режим „маленькой заблудившейся девочки“. Веди себя примерно, пока за тобой не придет мамочка или добрый дядя полицейский не отведет тебя домой… Только вот что-то ни Галиндес, ни кореец не возвращались и не вели ее домой. Девлин решила, что оба охранника либо убиты, либо захвачены в плен. Автоматные очереди стихли уже несколько часов назад; с тех пор со стен выстрелили только четыре раза. Телефон на столе молчал, да Девлин уже и не надеялась, что он заработает. А когда она в последний раз посмотрела на часы, до нее наконец во всей своей неприглядности дошел факт, о котором она предпочла бы не вспоминать: она расписалась в книге регистрации посетителей о своем уходе.
Никто не знал, что она осталась в стенах тюрьмы.
Девлин сбросила свои часики на пол и пару раз крепко топнула каблуком сапожка: корпус затрещал, но выдержал. Только после третьего раза стекло рассыпалось в порошок, а стрелки оторвались от циферблата. Девлин сразу стало легче. Время немного ускорило свой черепаший ход. Может быть, и не особо разумный это поступок, но вариант заблудившейся девчушки себя уже не оправдывал: не реветь же в самом деле… Торчать в этой комнате становилось невыносимо. Девлин подумала о двух с половиной тысячах мужиков, запертых в гранитных стенах „Зеленой Речки“: они ведь давненько не имели дела с женщиной, не так ли?.. Положим в среднем по пять лет на каждого: значит, общее количество проведенного без общения с противоположным полом времени составит свыше десяти тысяч лет. Да, немало, а если учесть, что многие из этих оголодавших парней имеют лишнюю Y-хромосому… Девлин достала измятую пачку „Уинстона“ и порылась в ней.
В пачке осталась только одна-единственная сигарета.
Страх немедленно сменился облегчением. Отлично! Если и может случиться что-либо хуже того, чтобы попасть в самый центр тюремного бунта, так это влипнуть туда без сигарет. У Девлин появился повод перестать строить из себя потерявшуюся девочку и убираться из этой желтой комнатенки. Она сунула последнюю сигарету в рот и с независимым видом закурила.
В кабинете оказалось две двери. Одна выходила в коридор, ведущий к главному входу и палате Крокетта. Другая дверь открывалась прямо в маленькую душевую, за которой находилась аптека. Девлин подошла к этой двери и, затянувшись поглубже, отворила ее.
Крошечная душевая была выложена бледно-зеленой плиткой, цвет которой, казалось, усиливал висевший здесь легкий запашок плесени. Над привинченным к стене умывальником виднелось более яркое пятно правильной формы на месте висевшего когда-то зеркала. Напротив умывальника были установлены два фаянсовых душевых поддона, один из которых прикрывала обтерханная пластмассовая занавеска. Однажды в разговоре с Девлин Клейн поведал об одной из самых привлекательных сторон работы в лазарете: возможности принимать душ в одиночестве. Рубашка Девлин насквозь промокла от пота, но она не соблазнилась и прошла в аптеку.
Здесь горел свет, освещая длинный лабораторный стол с двумя встроенными раковинами. Стены занимали одни полки, забитые медицинскими принадлежностями: капельницами, ящичками с бутылочками для сбора анализов, шприцами и иглами для них; пластиковыми мешочками с физиологическим раствором и жидкостью для внутривенного вливания; бинты, тампоны, пластырь… Целая секция отводилась под таблетки: в основном антибиотики и транквилизаторы. Вращающиеся двери в противоположной стене аптеки выходили в коридор.
Над столом, склонившись и уперевшись в столешницу, стоял Эрл Коули. Голову негра прикрывало белое полотенце, но Девлин сразу узнала его неуклюжую тяжеловесную фигуру. Из-под полотенца доносились глубокие вдохи, перемежавшиеся сериями мелких запинающихся пофыркиваний.
— Госсподи!.. — вздохнул Коули под полотенцем.
Негр обмяк и перенес тяжесть тела с ладоней на локти. Судя по всему, Коули не заметил прихода Девлин, и та встревожилась, не заболел ли он.
— Коули, с вами все в порядке? — спросила она, подходя к столу.
Негр подпрыгнул от неожиданности и содрал полотенце с головы.
— Мать твою! — выдохнул он, вращая глазами. — Господи Иисусе!..
Немного расслабившись, он привалился к стене и, прижав руку к груди, перевел дыхание. Затем дотащился до раковины, отвернул кран до отказа и сунул голову под струю. Разбрызгивая воду в стороны, он невнятно матерился; Девлин разобрала только многократно повторяемое „сучка“.
