Боли он пулевого ранения он не почувствовал, потому как в следующий миг тюкнулся головой о единственную ступеньку возле двери склепа. Последнее, что запомнил: страшное слово «КОНЕЦ», забившееся пойманной птичкой внутри изрядно ушибленной черепной коробки. И все. Чернота.
Впрочем, скоро сквозь эту черноту проступила серость; ее сменили светлые всполохи с «озвучкой» из далеких мужских голосов. Потом бахнул выстрел, где-то рядом по ледяному полу покатилась гильза — это Константин ощутил и понял возвращавшимся сознанием. Радость от сего возвращения была недолгой — голова ныла от двух ударов, а к пробитому плечу накатывали болевые волны.
Он попробовал пошевелить правой рукой, но вдруг замер, услышав раскатистый голос Сергеева:
— Да… Похоже, толку от вас, Марк Антонович, не будет. Поэтому я выбираю третий вариант…
«Что за третий вариант? И какими были два предыдущих? К чему это он?..» — осторожно просунул под свое тело руку Константин и нащупал у пояса рукоятку пистолета.
— …Проще поднапрячь друзей из ФСБ и с их помощью найти следы Ахметова, чем…
«Главное вытащить оружие тихо. Иначе… Иначе второй раз Сергеев не промахнется».
— …В общем, это тоже не быстро, зато надежно.
«Готово! Вытащил! Патрон в стволе — давняя спецназовская привычка. Теперь сосредоточиться, забыть о боли в плече и… Гарантии нет, но есть возможность. И ма-аленький шанс».
— …Думаю, начальство поймет и не осудит…
В следующее мгновение Яровой повернулся, одновременно выбросив здоровую руку с пистолетом и, не прицеливаясь, выстрелил.
Толкнув Суходольского, Вадим отлетел к дальней стене и рухнул на пол.
Он смастерил жгут из разорванной пополам футболки и накладывал его на руку босса — немного выше сквозного ранения. При этом не мог взять в толк, что с боссом произошло: не отзываясь, не отвечая на вопросы и не выказывая эмоций, тот стоял посередине усыпальнице, тупо уставившись на мозаичный орнамент маленького оконца. Кажется, он совершенно не чувствовал ранения, не смотря на приличную кровопотерю. Костя звал его, тряс, пробовал бить ладонью по щекам. Бесполезно.
Свою рану он кое-как обвязал второй половинкой своей футболки, надеясь заняться ей позже в машине.
— Готово, — прошептал гитарист и поднял лампаду, желая еще разок посмотреть на лицо пожилого мужчины.
Увы, никаких изменений. Та же бледность кожи, те же пустота и отрешенность взгляда.
Он потянул из кармана сигареты, да вспомнил, где находится. Спрятав пачку и осветив стены слабым огоньком, внезапно заметил блеснувший прямоугольник над левой могилой. Подойдя ближе, понял: портрет человека, который покоится под плитой. Это фотографии была запечатлена женщина лет сорока — сорока пяти. Спокойный и добрый взгляд темных глаз, чистая кожа и правильные, мягкие черты.
«Наверное, жена, — подумал Яровой и прочитал золоченую эпитафию: «Суходольская Анна Николаевна». Отчества не совпадают. Значит, жена…»
И Марк Антонович, и Анна Николаевна обладали удивительно приятной внешностью — захотелось взглянуть на их дочь. Повернувшись, он сделал шаг к соседней могиле, поднял лампадку и… невольно отшатнулся. С такого же по размеру портрета на него смотрели смеющиеся глаза невероятно красивой девушки. Позабыв о времени, он заворожено смотрел на нее, пока не вздрогнул от раскатистого голоса:
— Узнал?
Костя быстро обернулся. Позади, морщась от боли и потирая ладонью раненную руку, стоял Суходольский. С обычным — живым и выразительным взглядом.
— Узнал, — кивнул молодой человек. — Ее невозможно забыть.
— В вагоне-ресторане ты, наверное, принял меня за волшебника, верно? А я всего лишь отец той девушки, которую ты когда-то спас под Ханкалой.
— Да. Признаюсь, тогда вы меня удивили не меньше чем в нижегородском аэропорту.
— Я узнал свою дочь по описанным тобой событиям. Она жила в Питере, подолгу гастролировала. Но при малейшей возможности заезжала ко мне в Саратов, делилась впечатлениями. Поведала и о тебе, вернувшись из той давней поездки в воюющую Чечню.
— Представляю, какого она была мнения…
— Заблуждаешься, Константин. Ира говорила о тебе с теплотой и восхищением. Уверен — ты ей очень понравился.
Яровой промолчал. Затем шумно выдохнул и резко мотнул головой:
— Жаль… Чертовски жаль, что нельзя вернуться в прошлое!..
Марк Антонович вздохнул, целиком разделяя мнение молодого человека и перевел разговор на другое:
— Как плечо?
— Сквозная дырка в руке — чуток повыше вашей, — отмахнулся, Костя. — И, кажись, синяк на роже в форме Африки с глобуса. А так ничего… терпимо. А вы? Что с вашей рукой?
— Побаливает. Но и я потерплю. Нам необходимо поскорее уходить отсюда.
— Да, я знаю — Вадим работал не один.
— Пойдем. Для начала разыщи автомобильную аптечку — нужно как следует обработать раны…
* * *
Покинув склеп, они нашли такое же безлюдной местечко на другом конце кладбища. Там обработали друг другу раны с помощью медикаментов из аптечки, сделали перевязки. Накладывая бинт, Константин подмечал, как страдает от нестерпимой боли шеф, и все же надеялся, что пуля прошла сквозь мягкие ткани, не задев кость. Закончив врачевать и намекая на долгожданное завершение путешествия, музыкант поинтересовался:
— Куда едем, Марк Антонович? Я ведь и домашнего адреса вашего не знаю.
— Рано нам домой, — огорошил тот. — Трогай. Курс на Уфу.
— На Уфу?! — ошалело переспросил Яровой.
А, запуская двигатель, кисло усмехнулся: чего удивляться — никто в телохранители силком не тянул.
Выехав с кладбище и тормознув у ближайшего магазина, они наспех обновили подпорченный гардероб. И не заезжая в город, помчались по объездной дороге к мосту через Волгу. Впервые за неделю работы в Закрытом акционерном обществе «Хладокомбинат», Яровой лицезрел Суходольского рядом с водителем. То есть рядом с собой. Нет, заносчивостью и чванливость шеф не страдал, стараясь сделать дистанцию между собой и подчиненными минимальной. Однако ж, какая-никакая, но она — дистанция — существовала. Теперь же свершилось чудо: владелец отнюдь небедной компании сидел по правую руку от Кости и запросто с ним разговаривал. Как друг или, скорее, как родственник.
На траверзе Маркса — небольшого городка и районного центра на левом берегу Саратовской области, закралось сомнение в успехе спонтанно организованного вояжа. С каждым часом Марк Антонович чувствовал себя все хуже и хуже; силы понемногу оставляли, поднималась температура. Яровой проверял повязку, но крови на ней не прибавлялось. Значит, начиналось воспаление.
В центре большого села, через которое проходила трасса, спецназовец узрел несколько магазинов, закусочную и аптеку. И через четверть часа на сиденье лежал пакет с медикаментами и с новеньким термосом, наполненным крепким чаем. Заново обработав рану, он заставил Марка Антоновича выпить дозу сильного антибиотика и улечься на заднее сиденье. Заботливо укрыл его своей косухой, уселся за руль и продолжил путь…
— Мне необходимо рассказать тебе одну историю, — тихо сказал шеф, провожая взглядом клонившееся к горизонту солнце.
Константин убавил громкость музыки.
— Слушаю.
Начал он издалека: сыпал фамилиями разных ученых, изучавших психологию аж с середины позапрошлого века. Если о Сеченове и Бехтереве Яровому слышать доводилось, то многие фамилии военных психологов Третьего Рейха, а также австрийских, израильских и американских гениев данного направления, были для него пустым звуком.
Суходольский лежал в неудобной позе, усердно натирал платком линзы очков и продолжал просвещать подчиненного о вещах и событиях, мягко говоря, таинственных и весьма серьезных. О целях, которые ставились перед учеными всесильными диктаторами или спецслужбами внешне благополучных демократических стран. О бесчеловечных экспериментах над людьми, проводившихся для достижения этих целей. Об удачах и ошибках, о победах и катастрофах…
Марка Антоновича часто охватывало волнение, и нить повествования путалась в узелки и петли. Единственный слушатель чувствовал, насколько ему непросто делиться сокровенным. Не закончив историю о том, как в конце войны исчезла «Реликвия», он внезапно переключился на день сегодняшний. На сложнейшую работу в секретных архивах, куда не подпускали до тех пор, пока не стал депутатом; на перипетии поисков командира разведгруппы Ахметова…
— Марк Антонович, извините, — перебил Константин, с беспокойством поглядывая в зеркало заднего вида. — Мне надо кое-что сделать.
— У нас все в порядке? — забеспокоился тот.
— Не совсем. Не нравится мне одна машинка — висит и висит на хвосте с самого Маркса. Скоро окончательно стемнеет, и тогда избавиться от «хвоста» будет сложнее. Ночью у всех кошек глаза горят одинаково…
