Ознакомительная версия.
Охотником был командир рейдовой группы. Он не боялся проиграть, он боялся выдать себя. Он торопился и был напряжен. Как мог, он в течение долгих десяти дней боролся с внутренним напряжением. И до сих пор не сбросил его. Порой ломило виски, нервы были осязаемыми; вот они, под ломкой кожей, источившиеся и хрупкие. Где та бездна, в которую когда-то так пристально всматривался Игорь Батерский? Никуда она не делась, она всё там же, под ногами; куда бы он ни ступил, она всегда следовала в том же направлении, и он всегда оказывался на краю. Земля ямой, не меняющей форму, уходила из-под ног, но всегда опережая его на шаг.
Сейчас ему требовалось лишь одно лекарство: сбросить с себя личину, которая давно осточертела. Он понимал, что сейчас она на нем — дырявая, через эту брешь видит Садко его настоящий облик. Он прикрыт на две трети, прокаженные лохмотья будут спадать с него с каждым именем, с каждой кличкой бойца. И когда последний растянется у его ног, он вздохнет свободно. Хотя бы на короткое время.
Куда потом? В Чечню? В горы? Под мышку к одноногому параноику?
Твари! Сволочи! Подонки!
Нет будущего? Ерунда это! Будущее можно перехитрить, обвести вокруг пальца. Нужно лишь толчками — когда слабыми, а когда отдавая последние силы — продлевать настоящее. Вот и всё. Да все так делают. Все люди одинаковы. Просто кто-то сумел оттолкнуться посильней и прыгнуть дальше. Люди — это стадо, соревнующееся в прыжках на дальность.
«Твои родители живы?» Живы. У этого тоже живы, а куда они денутся? Получат известие о смерти сына и снова начнут толкаться, скакать, продлевать свое настоящее, раздувать его...
Сволочи! Ломит голову от их толкотни.
Когда по знаку Батерского к нему подошел Червиченко, Садко был уже мертв. Нет, всё же ножом Игорь владел на приличном уровне. Изнутри наружу. С кистевым подхлестом. Не оставляя своей очередной жертве ни одного шанса.
Если Батерский и искал сходства с каким-нибудь хищником, то, наверное, это был волк. Вот сейчас сидело в нем что-то от волка. Может, инстинкт зверя, который убивает столько, сколько сможет. Но причина тому — не кровожадность волка, а принцип волчьей стаи. Но до волка ему было далеко, очень далеко. Он был волком в овечьей шкуре. К тому же где-то рядом был Волкодав. Осторожный, хитрый, беспощадный. Коварный? Может быть. Он не вступит в прямое противостояние со стаей, он начнет охоту за отставшими и теми, кто по неосторожности вырвется вперед. Пока окончательно не отрегулирует численность стаи по своему усмотрению.
Волкодав и Ротвейлер. Хорошая пара.
Не прошло и пяти минут, как на месте дозора стало тесно: восемь боевиков, включая Червиченко и Батерского. Наступил наиболее ответственный момент. Автоматных очередей не избежать. Звуки выстрелов не долетят ни до населенных пунктов, ни до дорог, но их может уловить чуткое ухо Миротворца. Что он предпримет? Перво-наперво ему будет необходимо выяснить причину перестрелки, кто на кого набрел: диверсанты на противодиверсантов или наоборот. Невозможно представить, что мысли Мельникова пойдут в сторону реального противника. Тут главное — действовать быстро: валить рейдовую группу, брать капитана Шарова живым и в темноте возвращаться на базу, где Седов и Шаров выйдут в свой последний эфир. А дальше ни Миротворец, ни кто-либо другой не сможет помешать террористам. В учебном центре тянуть не станут, вертолет стоит на парах, ждут лишь сообщения от Седова и Шарова. Пока Мельников или Ротвейлер доберется до «тройки», чтобы послать «305», команда Магомедова уже будет в воздухе.
Временный лагерь был разбит в центре небольшой и сухой кочковатой возвышенности. Несколько островков молодого березняка и густорастущей ветлы, окруживших этот пригорок, служили разведчикам надежным укрытием.
Никто из семи оставшихся бойцов не спал, все в нетерпении поджидали командира группы. Отчаянного командира.
Плохо это или нет? — размышлял капитан Шаров. Всё это увязано и с обстановкой, и с личностью. Личность, помноженная на обстановку, и давала единственно верный ответ.
Мало кому удавалось решить эту формулу, а как теорема она не имела доказательств.
Капитан пробовал решить ее и начал издалека. Жаль, нельзя было воспользоваться подсказками, которые с его же помощью катал на бумаге странный полковник из Генштаба. То, что капитан у него на крючке, Шаров понял едва ли не с первых его вопросов: вопросы были не по адресу, на них полно и более компетентно должны были ответить командир части и начальник штаба. Но Артемов задавал их в лоб ротному, контролеру рейдовой группы. Он не просто задавал их, он буквально спрашивал с ротного, словно это ему прямым приказом поручили «обкатку» новой программы Генштаба.
А трюк этот читался Андреем Шаровым с листа. Артемов приглядывался к нему, копался в ответах, а значит, в самом капитане.
Кто еще на крючке у Артемова? Сержант Литвинов. Полковник допрашивал Шарова... как свидетеля по делу Литвинова.
И всё же в те злополучные три дня, костью застрявшие в горле, что-то произошло. Что-то существенное. Пусть Александр Литвинов и не является главным действующим лицом, но каким-то образом повлиял то ли на обстоятельства, то ли на конкретных людей, что в общем итоге привело в учебный центр полковника... скорее, из особого отдела.
Флюктуация.
Что-то закрутилось вокруг Литвинова.
«Где ты пропадал три дня? Дома ты не был. Ну так где?»
«Его Игорем зовут. Фамилия Батерский. Он из Самары», — прозвучал в голове знакомый и в то же время чужой голос; и в нем просквозили требовательные ноты. И всё это показалось капитану настолько реальным, что он даже обернулся, выискивая глазами того, кто мог это произнести. Но позади Андрея лишь голая поросль ветлы, чуть качнувшаяся под легким дуновением ветерка; он пробежался по веткам и затих.
— Товарищ капитан...
— Чего? — Ротный перевел взгляд на Люггера, сидевшего справа.
— Вы сидите на сыром месте. Пересядьте ближе ко мне, — предложил Гусейнов. — Тут сухо.
— Как ты можешь видеть, сухо здесь или сыро? Линзы ночного видения вставил? — спросил капитан, недовольный, что его оторвали от размышлений. — Ладно, всё нормально. Спасибо.
Так, на чем он остановился? На Литвинове, конечно. «Его Игорем зовут, фамилия...»
Решение этой задачи было близко. Очень близко. Не в попутчике ли нашего снайпера? Скорее — в нем, чуть ли не радостно подумал Шаров. Он гнал все подозрения, падающие на Сашку, прочь. Не сказать, что курсант заворожил ротного, просто капитан наравне с бойцовскими, профессиональными качествами ценил чисто человеческие. И наоборот, что не суть важно. Капитан в повторе смотрел его интервью, оценил скромность, что ли, которая развернула сержанта спиной к видеокамере. Капитан не запомнил его голоса, но при встрече с Литвиновым он показался ему другим, мягче, что ли, приятнее, живее.
Да, живее. Микрофон — что? Железка. А звук нынче — сплошь цифры: ноль и единица. Как в жизни: либо ты ноль, либо единица.
Андрей посмотрел на скованное небо. Казалось, это луна, прятавшаяся за тяжелыми тучами, гнала солнце к обрыву, а сейчас, проглядывая сквозь черно-серые бреши, словно высветила звезды.
Со стороны дозора послышались шаги — неосторожные, поскольку человек находился примерно в тридцати-сорока метрах. Человек-суслик. Оповестивший о своей принадлежности к рейдовой группе.
Наконец-то.
Дождались.
Глава 17
Детская неожиданность
Полковник Кондратов, чувствуя некоторую неловкость, постучал в дверь кабинета помощника начштаба полка по разведке. «Только вчера здесь всё было моим, — усмехнулся командир части, — а сейчас всё колхозное». Не дожидаясь ответа, вошел. И — быстренько к столу, за которым восседал Артемов, дабы не нарваться еще и на приглашение войти. Это было бы уже слишком.
— Сообщение отправили, Сергей Сергеич? — спросил полковник.
— Да, и уже получили ответ.
— Кто принял сообщение?
— Не беспокойтесь, Михаил Васильевич, — не отвечая на вопрос, заметил Кондратов. — Седов свое дело знает. Мы с ним не первый год знакомы. К тому же бойцы у него как на подбор.
— Тридцать три богатыря?
— Можно и так сказать. В одном только я не очень уверен.
— В Мельникове? — с первого раза угадал Артемов и покивал: «Оно понятно. Мельников — не воспитанник этого центра, человек он пришлый, да к тому же и временный. Здесь незаконного эмигранта только терпят».
Пришлый, временный... и разный. До армии был один Игорь Мельников, в «своем ущелье» — другой, под конец службы — совсем не поймешь кто. Действительно ли он менялся или менялись взгляды на него? Это существенная разница. Разобраться бы в ней, но с Мельниковым в этом вопросе покончено. В Чечне он был героем, а здесь он — никто. И слава богу, что никто.
— Вы указали в сообщении Седову место высадки группы Литвинова?
Ознакомительная версия.
