– Сперва опекунство оформи, – деловито сказал Женька. – Потом дери, а потом встретимся в суде.
– Засекреченный ранец, – сказал Андрей.
– Чего?
– Замнем для ясности. Понятно одно: конкурирующая организация не дремлет, и у нас на борту находится ее агент. Ну а чего, собственно, мы хотели? Так и должно быть, хотя хорошего в этом мало… В общем, ты правильно сделал, что обратился ко мне. Я поговорю с Виктором Павловичем – в конце концов, это его люди, ему с ними и разбираться…
– Мутный он какой-то, – вздохнул Женька.
– Ты, что ли, прозрачный? – возразил Андрей.
– Это да, – согласился Соколкин.
Постояв рядом еще минуту, он ушел. Андрей нарочито неторопливо выкурил еще одну сигарету, сбрасывая пепел за борт, в пенящуюся за кормой кильватерную струю. Озарение, на которое он в глубине души очень рассчитывал, так и не наступило, зато инстинктивное желание метаться по всему судну с воздетыми руками и воплем во всю глотку «Держи вора!», и до того не слишком сильное, прошло окончательно. Он сказал Женьке именно то, что следовало сказать: пусть Стрельников сам разбирается со своими людьми.
И от того, как именно он с ними разберется, будет во многом зависеть дальнейшее поведение Андрея Липского.
Солнце давно ушло за горизонт, полоска заката стала окончательно похожа на горстку тлеющих под толстым слоем остывающей золы угольков. Вода за бортом сделалась черной, как сырая нефть, и на этом фоне стали отчетливо видны седые, растрепанные космы тумана. Они густели прямо на глазах, скрывая воду под своим сырым, лениво шевелящимся одеялом.
Сырость начала прохватывать до костей; Андрей выбросил окурок за борт и, зябко передернув плечами, решительно направился в кают-компанию: хотелось ему того или нет, а разговора с господином Стрельниковым было не миновать.
6Было около полуночи. Туман сгустился, окутав корму и поднявшись почти до фальшборта нижней прогулочной палубы; при полном безветрии качка слегка усилилась, понемногу переходя в океанскую мертвую зыбь, с одинаковой легкостью ломающую скверно построенные корабли и непрочную людскую психику. На черном бархате неба загорелись праздничные гирлянды созвездий; луна сегодня взяла выходной, и это было очень кстати: на свете полно вещей, видеть которые не следует никому, в том числе и гипотетическим инопланетянам, якобы обосновавшимся на естественном спутнике Земли.
Корма «Глории» была целиком отдана в безраздельную власть тьмы и тумана, и горевший на ней позиционный огонь практически ничего не менял – он был всего-навсего размытым световым облачком, этакой вещью в себе, которая светила, но мало того, что не грела, так еще и ровным счетом ничего не освещала. В непосредственной близости от этой тусклой полуночной звезды в шевелящейся пелене тумана смутно маячила темная человеческая фигура – судя по внушительным габаритам и сужающимся от широких плеч к мизерному тазу очертаниям, мужская. Сквозь ровный шум пенящейся за кормой кильватерной струи послышалось характерное чирканье стального колесика о кремень, в тумане вспыхнул дрожащий оранжевый огонек, и потянуло табаком. Человек глуховато закашлялся, звучно отхаркался и сплюнул за борт.
– Много куришь, Енот, – послышался откуда-то сверху негромкий мужской голос. Он звучал спокойно, как будто дело происходило где-нибудь в самом сердце российской глубинки: один измученный бессонницей сельский житель вышел посреди ночи на улицу покурить и нечаянно наткнулся на другого, одолеваемого теми же проблемами. – Надо быть осторожнее. Доказано, что курение не только провоцирует раковые и сердечно-сосудистые заболевания, но и приводит к уменьшению мышечной массы. В том числе, по данным некоторых исследований, и к сокращению размеров полового члена.
– С тринадцати лет курю, – хрипловато, вполголоса откликнулся тот, кого собеседник назвал Енотом. – И баб примерно с того же возраста ублажаю. И до сих пор ни одной жалобы.
– Бабы – народ деликатный, вежливый, – сказал собеседник. Он начал спускаться по железному трапу, производя при этом странный звук, как будто по крутой металлической лестнице шел не человек, а покалеченный, трехногий кентавр, у которого вдобавок вместо одной ноги был приделан протез: стук, топ-топ, стук, топ-топ… топ-топ, стук. – Иной уж и терпеть невмоготу, а она крепится, молчит: где ж ты в наше время лучшего найдешь? Пускай, думает, хоть какой-никакой будет – плевать, что импотент с маленьким членом, зато живой. И с приличной зарплатой.
– Вы это к чему? – с сердитыми нотками в голосе спросил тот, что стоял на корме рядом с безжизненно повисшим, отсыревшим полотнищем российского флага.
– Никотин сужает сосуды, – с готовностью откликнулся трехногий собеседник. – В том числе и сосуды головного мозга. Я бы даже сказал, в первую очередь. В результате человек начинает хуже соображать, медленнее реагировать и в конце концов отдает концы в полном соответствии с теорией естественного отбора Чарльза, понимаешь ли, Дарвина.
– Ни хрена не понимаю, – раздраженно отшвырнув в клубящийся серый сумрак за фальшбортом не выкуренную и до половины сигарету, со смесью раздражения и настороженности сказал курильщик. – В чем дело? Вы явно чем-то недовольны, а чем – не пойму, хоть убейте.
В причудливо клубящемся, подсвеченном кормовым позиционным огнем жемчужном полумраке снова послышалось знакомое: топ, топ, стук; стук, топ-топ. Сквозь серую пелену тумана проступили призрачные, колеблющиеся очертания еще одной человеческой фигуры. Она надвигалась, как «Летучий голландец», и курильщик, хоть и был неробкого десятка, невольно попятился, ощутив ягодицами прикосновение волглого от ночной сырости верхнего бруса фальшборта. Цок-цок, – сказали металлические набойки на каблуках его армейских берцев; топ, топ, стук, – откликнулись копыта колченогого кентавра.
– Я объясню, – сказал кентавр. – Только сначала ответь: поместить радиомаяк в спасательную шлюпку и взять с собой в дорогу спутниковый телефон – это была твоя идея?
– Я выполнял приказ, – сквозь зубы ответил курильщик, наконец-то почуявший неладное.
– По легенде, имеющей статус официальной версии, комбриг Чапаев погиб из-за того, что кто-то уснул на посту, – послышалось из тумана. – Этот «кто-то» тоже выполнял приказ – выполнял, как ты понимаешь, из рук вон плохо. Ты человек военный и должен разбираться в подобных вещах. Скажи, как ты лично поступил бы с таким исполнителем в полевых условиях?
Курильщик снова попятился – вернее, попытался попятиться, но не смог, упершись задом в фальшборт. Рука прошлась по карману, где лежали сигареты, затем по сырому от тумана кожаному клапану кобуры и бессильно упала: все это было не то.
– Не имеете права, – дрогнувшим голосом промолвил он. – Да за что, елки-палки?! Что я такого…
Расплывчатый темный силуэт резко вскинул правую руку. Послышался приглушенный и в то же время хлесткий, как удар пастушьего бича, щелчок. Курильщик пошатнулся, схватившись обеими руками за горло, и молча кувыркнулся за борт, прямо в бурлящий за кормой пенный бурун. На мгновение пена приобрела цвет выдержанного красного вина, потом побледнела, уподобившись розовому игристому, и, наконец, вернула себе натуральный, незапятнанно-белый цвет. Туман и темнота милосердно скрыли эти неаппетитные метаморфозы от глаз возможных свидетелей, которых, естественно, поблизости не было.
– Имею, – вполголоса ответил на обвинение покойника непарноногий кентавр. – На что я действительно не имею права, так это на то, чтобы держать при себе человека, о котором известно, что он предатель. Так что не обессудь, прапорщик. Надо было меньше курить и активнее шевелить извилинами.
Впереди и справа по борту сквозь мрак и туман слабыми искрами блеснули вспышки маяка. Это был Шикотан – самый южный, лежащий почти на границе с Японией остров Курильской гряды. «Глория» едва заметно накренилась, меняя курс, чтобы обойти остров с юго-востока. Волнение на море мало-помалу усиливалось, и так же, мало-помалу, начинала давать о себе знать морская болезнь. «Кентавр» вытряхнул из тюбика, сунул под язык и старательно рассосал специальную таблетку, а затем, передумав курить на сон грядущий, неровной ковыляющей поступью подстреленного боевого скакуна – топ-топ, стук, стук, топ-топ – направился в свою каюту.
Глава II. Канонирский грот, Коровкин хобот и все остальное
Океанский прибой с грохотом разбивался об отвесные, черные, матово лоснящиеся, как вороненая оружейная сталь, скалы. Взбитая чудовищной силой удара в кислородную пену вода, шипя, стекала обратно в море миллионами ручейков и пенных струй и снова, взяв разбег, с пушечным гулом ударялась о каменную твердь. Твердь содрогалась, но стояла, как стояла миллионы лет до и намеревалась простоять миллионы лет после этого момента.
