— Ну, попробуйте, черт побери! Чем вы рискуете? Самолюбие мешает?
— Однажды я был на фабрике шоколадных конфет. В цеху их разрешали лопать выше горла. Так вот, цементный пол был покрыт раздавленным шоколадом. Его никто не хотел есть.
— Так вы пресытились? Бедная Настя.
— Я не пресытился. Просто шоколада много не съешь. К тому же она безумно болтлива, и крыша у нее давно под острым утлом.
— Опять-таки думаю, что угол не острее, чем у других.
— Как сказать! Она, например, и сейчас убеждена, что Артур инсценировал первый выстрел.
— Да? Под этим углом вы ее крышу рассматриваете? А если сменить угол?
Но это уже был вопрос не к Пашкову.
* * *
— Вы, Настенька, все хорошеете! — сказал Мазин, дожидаясь заказа в кафе.
— Только вы и заметили.
— Неужели находятся такие, что не замечают?
— Ваш приятель Саша номер один.
— Да плюньте вы на него, глупого. Ну, на что вам эта старая калоша?
— Жалко мне его, — произнесла она с неожиданным чувством.
— Не жалейте. Он отшельник в этом мире, созерцает его с философским спокойствием.
— Нет. — Настя поставила перед Мазиным заказанный коньяк и, нарушая правила, присела к столику. — Он о самоубийстве думает.
Мазин вспомнил серое лицо Пашкова и почувствовал, что она близка к истине.
— И вы хотите его спасти?
— А что в этом плохого?
— Ничего. Напротив. Флаг вам в руки. А, кстати, почему вы решили, что Артур Измайлович устроил инсценировку с первым выстрелом? Ведь убили его в конце концов.
— Туда и дорога. Потому, что подлец, — ответила она сразу. — А покушение придумал с целью, с какой, не знаю, но мерзкой, это точно. Да не вышло. Переиграл.
— Его вам не жалко?
— Вот уж кого жалеть! Похабник. И Лильку ограбить хотел вместе со своей шлюхой из департамента. Слушайте! Не ищите вы, кто их убил! Ничего он плохого не сделал.
— Это все-таки убийство, Настя.
— А как же очищаться от дряни? Артур мне лично говорил. Попытается лапу запустить под кофту или под юбку и нашептывает: «Ты не ломайся, у нас большие баксы будут. Такую лечебницу на озере отгрохаем». — «Да не отдаст вам Лилька землю». — «А кто у нее спрашивать будет? Она же не правоспособная. Ей лечиться нужно». Вот сволочь!
— Кто же убил их, по-твоему?
— Если сами не знаете, я не скажу.
* * *
Руслан оказался горячим и многословным.
— Я какой был? Зеленый, глупый. Это она меня в дурдом заперла.
— Зачем?
— Из-за пистолета. Она хотела, чтобы я ювелирный брал. Жадная была. У отца парабеллум утащила, мне дала. Но я не мог так идти, уколоться нужно было. Я же не бандит. Я никогда не грабил. Я пошел за дозой. Для храбрости, понимаешь? Я никого не убил. Я стрелял, правда, но я не убивал, я убежал, я отдал ей пистолет. Говорю, возьми, я больше на такое дело не пойду. Она меня испугалась, и в дурдом.
— С вашего согласия? Врачу-то подыгрывать нужно было.
— Сказал уже, дурной был, в дурдом и попал. Мне говорят, что я мстить приехал! Кому мне мстить? Себе мстить нужно! Я ей в глаза посмотреть хотел. Спросить хотел, как живешь, как с такими глазами на людей смотришь? Но не посмотрел. Закрыли ей глаза. Но не я…
* * *
— Я должен с вами встретиться, — так он сказал Дергачеву.
На другом конце провода молчали. Мазин ожидал активного протеста, но Дергачев спросил только:
— Вы уверены, что это необходимо?
Спросил не зло, а как-то тоскливо.
— Да.
— Кому?
— Вашей дочери, если хотите.
Тут голос приобрел раздраженный оттенок.
— Когда же она успокоится в конце концов! Сама не ведает, что творит.
— Мне тоже хочется, чтобы она успокоилась скорее.
— И для этого вы снова меня пытать собираетесь?
— Да, придется поговорить откровенно. Если можете, не пейте, пожалуйста.
— Ого! Тогда поспешите. Я пока сухой.
— Значит, встретимся!
— Вижу, выбора вы мне не оставили. Валяйте!
— Спасибо. Подойду.
Мазин все еще думал, что художник не сдержится, бросит напоследок что-нибудь вроде — «зря время потеряете!» — но Дергачев ничего не сказал, и Мазин понял, что тот оценил серьезность предстоящего разговора.
И не ошибся. Художник его ждал, как говорится, собравшись. Даже в «башне» навел порядок и кресло освободил заранее, сам же расположился так, чтобы свет падал на Мазина, а собственное лицо оставалось в тени настольной лампы. Такой «профессионализм» невольно позабавил Игоря Николаевича. Позаботился Дергачев и о внешнем виде, побрился, примазал «непокорные кудри» и надел зачем-то жилет и галстук, хоть и был без пиджака. Все эти бросавшиеся в глаза усилия скорее выдавали волнение, чем демонстрировали уверенность и спокойствие.
— К очередному допросу готов, — «доложил» Дергачев мрачновато.
— Я пришел побеседовать, — поправил Мазин.
— Нет уж, болтать не стоит, давайте факты, а с пустыми руками не стоит…
— Кто же вам сказал, что с пустыми? Будем доказывать.
— Что?
— Убийство трех человек.
— Вот как? Вы это серьезно?
— К сожалению.
— По-вашему, я одну жену убил, потом другую? Больше мне делать нечего, как этих потаскух истреблять? И после смерти жить не дают… Сколько ж я из-за них натерпелся! Один раз чуть в тюрьму не упрятали, теперь снова? Нет уж! Вот вам… Не пойду я из-за них в отсидку. Суки! Всю жизнь мне отравили. Кто вам сказал, что я их убил?
— Факты говорят!
— Что? Факты на моей стороне.
— Вы их подтасовали.
— Каким образом? Доказывайте!
— Точнее, организовали. На чем основывалось ваше первое алиби? На том, что Эрлена уехала, и в момент ее исчезновения вы находились в разных городах. Верно?
— Конечно.
— И вы в самом деле находились в разных городах, только вы были живы, а она мертва.
— Это откуда? От старухи?
— Виктория Карловна, как и суд, исходила из предпосылки, что Эрлена уехала. Потом, по мнению суда, ее убил Алферов, а по мнению Виктории Карловны, она вернулась, чтобы вас разоблачить, и была убита вами в ее доме.
— Чушь!
— Не чушь, но не совсем верно.
— Имеете собственное мнение?
— Да, по моему мнению, Эрлена никуда не уезжала. Она была убита до отъезда.
Дергачев вздрогнул.
— С ума сошли? Ее видела проводница… Алферов не скрывает, что видел! А вы такую ахинею, прости Господи…
— Займемся и проводницей, и Алферовым. Все в свое время, — спокойно отреагировал Мазин.
— Ладно. Значит, я убил ее в бабкином доме?
Голос его приглох.
— Так думала Виктория Карловна.
— И вы ей поверили?
— Отчасти.
— Как вам такое могло в голову прийти! Старуха, по-вашему, ясновидящая?
— Нет, у нее нашлась вполне реальная улика.
— Предъявите! Карты на стол! Не запугивайте меня словами!
Игорь Николаевич опустил руку в карман.
— Машина колесом втоптала в клумбу кулон вашей жены.
— Что? Какой еще кулон?
— Вот этот. Помните?
Он положил кулон перед художником, но тот к нему не притронулся.
— Ничего я не помню. Зачем вы повторяете старческие маразматические выдумки? Старуха умерла. Не верю я. Кулон Эрлена взяла с собой, — произнес Дергачев растерянно. — Не знаю, где взяла его старуха.
— Виктория Карловна нашла украшение на клумбе, поврежденной колесом.
— И что из этого?
— Она сочла, что вы тащили труп, а кулон оборвался и упал на клумбу.
И тут он заорал:
— А какого же… она молчала до самой смерти? Берегла мне удавку! Кто теперь этот бред опровергнет?
— Если хотите, я выслушаю ваши аргументы с полным вниманием.
— Серьезно? Откуда вы таким сочувствием прониклись?
— Дочку вашу жалко. Страшно, как она правду переживет.
Художник исказился в лице и полез в бар за бутылкой.
— Обещал, но не могу. Вы, конечно, с преступником не будете?
— Преступником суд объявляет.
Дергачев криво усмехнулся.
