— Спасибо. Это по-человечески. Да и не доказали вы пока ничего.
— Не обольщайтесь! Докажу. Но я сыщик частный и вам препятствовать не буду. Пейте, если не боитесь, что это вам не повредит.
— Мне уже ничего повредить не может. Но это не признание. Доказывайте.
— В Горный Ключ ездила не Эрлена, а Марина.
Мазину показалось, что зубы Дергачева стукнули о край стакана. Заикаясь, художник произнес:
— Это какая-то черная, ненаучная фантастика.
— Да, есть тут нечто от приключенческой литературы, довольно лихо придумано, и можно было бы даже посмеяться над вашей ловкостью, если бы кровью не пахло.
— Это слова. А факты?
— Да я только фактами и оперирую. Вы уже поняли, я думаю, что фактов у меня достаточно. Я могу подтвердить их свидетельствами. Вы ссылались на проводницу. Пожалуйста. Я предъявил ей фотографии обеих сестер, и она указала на Марину, как на свою пассажирку.
— Через столько-то лет?
— Да, пожалуй, нынешнюю Марину она бы не узнала. Всю оставшуюся жизнь она заботилась о том, чтобы изменить внешность и особенно комплекцию. Это никого не удивляло. Естественно, что молодая карьерная женщина стремится беречь фигуру, не выглядеть толстушкой-простушкой, какой ее помнила проводница. Все-таки в одном городе жили, могли и повстречаться ненароком.
— Это ваша гипотеза. Все женщины только и думают о своей внешности. Но я могу признать, что в то время, несмотря на разницу в возрасте, они были схожи фигурами.
— Да, комплекцией. Но проводница без колебаний выбрала ту, что помоложе. Вы, кажется, тоже юность предпочли?
— Она сама ко мне в постель влезла! — угрюмо ответил художник и тут же замолчал, видимо, сожалея о сорвавшихся словах.
— Не жалейте, — посоветовал Мазин. — Это секрет Полишинеля, а будете отрицать, еще больше запутаетесь.
— Значит, думаете, что я убил Эрлену, чтобы на Марине жениться? Шило на мыло сменять? Плохо вы таких людей, как я, понимаете.
Мазин возразил:
— Позвольте с вами не согласиться. Немало я женолюбцев повидал, которым все в женщинах нравится, кроме записи в паспорте. Согласен с вами, такие не убивают, чтобы в законный брак вступить.
Дергачев оживился.
— Вот видите! Вы суть усекли. Я вас уважаю.
Мазину стало почти смешно.
— Вы меня в трудное положение ставите. По правилам я должен откликнуться соответственно: «И я тебя уважаю».
Художник померк.
— Понял. Не уважаете. Крыть нечем. За что меня уважать? Но ведь человека и на дне бездны обнаружить можно. Душу нетленную.
— На дно углубляться не буду, но, если вас это может утешить, я всегда считал, что преступник тоже жертва и собственную жизнь губит.
— Жертва обстоятельств!
— Каких? Мимо пройти не смог? Пикантно? Две сестренки.
— Две шлюхи! Давайте уж называть вещи своими именами. Про Сережку забыли? Он вам что напел? Он же ее видел в Ключе на вокзале.
— Кого? Эрлену или Марину?
— Он же узнал!
— Парик, который принадлежал Эрлене и который ему, между прочим, очень не нравился. Но ни с той, ни с другой он в Ключе не разговаривал.
— Это по его словам. Он же был ее любовникам, лицо заинтересованное.
— Так вы жену из ревности убили? — усмехнулся Игорь Николаевич.
Дергачев приложил пальцы к вискам и застонал.
— Я не убивал Эрлену.
— Расскажите еще о телеграмме и о записке.
— Я не убивал, — снова простонал Дергачев, — а телеграмма была. И еще записка…
— Записку вы, положим, выдумали.
Он затряс головой.
— Нет, честное слово, нет. Я порвал ее, но записка была, была. Эрлена знала о Марине и писала…
— Откуда? Но, что бы она ни писала, вы ведь прекрасно знаете, что она не сбежала и не могла писать из Горного Ключа.
— Не я ее убил, не я, — продолжал повторять художник, хотя уже молча согласился с тем, что Эрлена убита, и не протестовал против предположения, что она погибла до отъезда, иными словами, не уезжала. Но это пассивное признание и смущало Мазина, потому что оно выглядело каким-то нелогичным полупризнанием с одновременным отрицанием собственной вины.
— Кто же вывез труп на машине?
— Старуха это придумала в маразме.
— Вы в ее маразм и сами не верите.
— Все равно вы теперь ничего не докажете.
— Я бы хотел вас послушать, вашу версию.
— Вот видите! Не уверены! На пушку берете!
— Хочу представить себе ясно все, что произошло.
— Да не поверите вы мне!
— А вы расскажите, попробуйте!
Он решился, как будто прыгнул в воду.
— Ладно. Черт с вами. Ее Марина убила.
И, как ни странно, оба замолчали, потом Мазин спросил:
— С вашим участием?
— Вы с ума сошли!
— С вашего согласия?
— Никогда в жизни! Она меня поставила перед фактом.
— Рассказывайте.
— Вы не знаете, что это был за человек. Она мою жизнь погубила. От нее отец отрекся. Она еще в техникуме с бандитом связалась. С Русланом этим, а у отца пистолет украла, но он все понял, сердце и лопнуло. Тут она, правда, испугалась, решила от бандита отмежеваться. Написала анонимку в милицию, что у Руслана пистолет, а сама спрятала его дома.
— И вы все это знали?
Дергачев махнул рукой.
— Я, как было, все откровенно говорю. О чем-то догадывался, что-то знал, что-то потом узнал. Но я ж говорил, она ко мне в постель залезла. Душу изливала, как ей на путь истинный податься. Я пустил слюни. Хотел ей помочь.
Он закашлялся.
— Да что теперь каяться! Повязала она меня, телом привязала. С виду простушка, как вы сказали, а такие штуки умела, которые трудящимся только сейчас доступны стали, а раньше стеснялись. В кино такого не показывали.
— Это любопытно, — прервал Мазин, — но, может быть, ближе не к телу, а к делу?
— Куда уж ближе! Тут я и с Сережкой все увидел. Эрлена путевку взяла и нагло с ним собиралась. Да хрен бы с ней, если б она на пистолет не наткнулась. Дальше, клянусь Богом, не знаю. Кто ее надоумил? Подозреваю, что эта стерва сама и навела, чтобы она нас застукала. Развести хотела. Но пистолет не учла. Короче, мы с ней у бабки были, — бабка как раз уехала, — когда ворвалась Эрлена, и пистолет в сумочке. Тут у меня провал в памяти. Не буду вам мозги засирать. Легко и самому представить этих волчиц. Помню, я никак шнурки на ботинках завязать не мог, сидел на кровати и шнурки завязывал. Наклонился, они визжат. И тут — бах! Марина потом уверяла, что она Эрлену только отталкивала, и как-то рука у той с пистолетом подвернулась. Не знаю, как, но прямо в сердце. Сейчас уже эту картину не восстановить. Думаю, никто никого убивать не собирался. Эрлена психовала просто. Но, как говорится, поэт роняет молча пистолет.
Мазин подумал, наверно, так и было. Уж слишком горячо говорил Дергачев, сопереживая ночь, которая сломала его жизнь…
— Не верите?
— Верю. Продолжайте.
— Ну вот. Сначала ошеломление, а потом, понятно, как шкуру спасти? Разбитый горшок не склеишь, а жить хочется.
— Круто у вас мозги завертелись.
— Это она. Верите или нет, она все придумала. А Эрлену действительно я вывез на машине. Только не спрашивайте, куда. Все равно не найдете. Потом с поездкой в Ключ придумала, а меня в Сочи направила. Я не сопротивлялся, я в апатии был.
Мазин вспомнил жизнерадостный сочинский снимок и в апатии усомнился, но что не изобразишь на физиономии, когда шкуру спасать приходится!
— Вот так она нас кровью и повязала. И стал я рабом. Подстилкой, чтобы ноги вытирать. Скажете, слизняк, дерьмо, ничтожество? А Лилька? Каково ей признаться?..
— Как же вы расквитаться решились?
— Не расквитаться. Взбунтоваться. Я же русский все-таки, с нашенским менталитетом. Терпим, терпим, а потом к топору. Вы еще в этой стране такое увидите, что этим новым русским и не снилось.
— Оставим политику, — попросил Мазин.
— А это не политика. Это кровное мое. Что они с Лилькой совершить задумали? Слабоумной объявить и ограбить до нитки! А потом и меня… Зачем Артур кино с покушением устроил? Он той пулей в меня целил. Уж они бы придумали, как меня замарать…
