Но его не успевают убрать, потому что приходит новый, дает деньги и подносит спичку к одному из домиков. Крыша вспыхивает, Женька слышит крики и плач, видит, как мечутся крохотные фигурки в дыму.
А к городку подходит следующий.
Женька кричит. Не нужно, кричит Женька, остановись. Но мальчишка, ровесник Женьки, отдает тому, кто в тумане, деньги и щелчком раздавливает еще одного обитателя городка. А те даже не пытаются прятаться. Они словно не видят, что время от времени кто-то из них погибает.
А мальчишка вытаскивает из кармана еще одну красную купюру, и заносит руку над еще одним человечком. И Женька не выдерживает.
Выстрел.
Мальчишка вскрикивает, оборачивается и падает. Не так, как это показывают в кино, и не так, как падают мальчишки, играя в войнуху. Он не запрокидывает картинно руку, не хватается за сердце. Он валится как подкошенный. Быстро и неотвратимо. Женька видит, как подскакивает голова мальчишки, ударившись о цементный пол.
– Нехорошо, – говорит незнакомый голос над самым ухом Женьки.
Туман сгустился настолько, что даже вблизи Женька не может рассмотреть лица хозяина тира.
Женька беспомощно оглядывается, но они остались только вдвоем.
– Ты зачем его убил? – спрашивает хозяин тира.
У него очень неприятный голос, холодный и скользкий. И туман, окружающий его, тоже очень холодный и скользкий на ощупь.
Женька оглядывается на лежащего мальчишку. Убил? Рука мальчишки шевельнулась, дрогнули веки.
– Он живой, – говорит Женька, – он живой.
Маленькие человечки из города вдруг замирают, и небольшая группка их отправляется к мальчишке.
– Он живой, – повторяет Женька. – Он шевелится.
Хозяин тира поворачивает голову, секунду смотрит, а потом вдруг оказывается возле лежащего мальчишки.
– Он живой, – кричит Женька, но хозяин тира вынимает нож и склоняется над раненым.
– Нет, не нужно, – снова кричит Женька. – Он ведь живой!
– Это не больно, – говорит хозяин тира.
Женька не может отвернуться, он как зачарованный смотрит на все происходящее. Вот нож, отразив лезвием свет лампы, опускается на горло мальчишки. Еле слышный хруст.
– Ему не больно, – говорит хозяин тира, отрезая еще и кисти рук.
– Мне не больно, – говорит отрезанная голова.
А маленькие человечки из города подходят к обезглавленному телу, рассматривают его, недоуменно разводят своими крохотными руками…
– Тебя зовут Женя Шатов, – говорит хозяин тира.
– Да.
– Ты знаешь, что наделал?
– Я выстрелил в мальчика.
– Нет, ты помешал работе тира, милый Женя. Что я теперь скажу папе мальчишки, в которого ты выстрелил? Давай мы скажем, что его убили эти человечки? Давай?
На мгновение туман рассеивается, и Женьке кажется, что он видит лицо хозяина тира. Только на мгновение. Но этой секунды хватает, чтобы увидеть нечеловеческие глаза и оскал острых зубов.
– Ты Дракон! – кричит Женька.
– Я Дракон, – говорит Дракон.
– Я хочу уйти, – говорит Женька.
– Нет, нельзя, – Дракон улыбается, и туман вокруг них становится плотнее. – А то ведь, если они услышат, что выстрелов в тире нет, то могут подумать, что я плохо работаю.
Дракон взял ружье, зарядил его и навел на городок:
– В кого из них выстрелить?
Женька растерянно переводит взгляд с ружья на город. Человечки суетятся, бегут куда-то по своим делам. Дракон стреляет.
– Нет! – кричит Женька.
– Да, – говорит Дракон.
– Пожалуйста!
– Ты сам виноват. Сам. И теперь должен расплатиться, – Дракон наклоняется к Женьке, и того обдает волна холода и какого-то отвратительного запаха. Так пахнет вода в болоте.
– Давай договоримся. Ты выберешь человечка, а я в него выстрелю.
– Я не хочу! – кричит Женька, – Не хочу!
– Тот, что возле машины, или тот, что в окне? – не обращая внимания на Женькины крики, – спрашивает Дракон.
– Никто! – визжит Женька.
– Тогда оба, – два выстрела опрокидывают два силуэта. – Теперь женщину, или мальчишку?
Женька пытается закрыть глаза ладонями, но щупальца тумана оплели его крепко, не разорвать.
– Женщину или мальчишку? Ты должен выбрать, иначе я просто перестреляю всех. Ну?
– Я не буду…
– Это плохо, – смеется Дракон, – но теперь я знаю, что сказать родителям погибшего мальчика. Я скажу им, что это ты виноват, что благодаря твоей помощи человечки убили их сына. А ты убежал в городок и спрятался. И они станут тебя искать, а человечки не будут тебе помогать, потому, что им я скажу, что это ты виноват во всем…
Дракон потянулся к Женьке рукой. Длинной, когтистой, покрытой ржавой чешуей.
И некуда бежать. И нет возможности увернуться. И даже кричать Женька не может.
Дракон легко подхватывает Женьку и швыряет через стол, домики все ближе, они растут с угрожающей скоростью…
– Нет! – кричит Женька…
…-Нет, – вскрикивает Шатов и просыпается.
Только сон. Это был только сон. Шатов перевел дыхание. Только сон.
И ночью он не может спрятаться о Драконе. Хотя ночной кошмар – как раз и место для Дракона.
Сколько там времени? Восемь пятнадцать. А где Вика?
Шатов оглянулся – только примятая подушка.
– Нужно вставать, – неуверенно сказал Шатов. – Пора вставать.
Высушенная и выглаженная одежда лежала на кресле возле дивана. Шатов оделся, убрал постель.
Значит, ведем себя так, будто ничего не случилось. Доброе утро, спасибо за завтрак, до свидания. Ничего не произошло. Запомнил? Все нормально. Они снова в который раз спали в одной постели.
Плохо только то, что вечером он хлебнул лишнего. Вкус во рту – будто всю ночь носки жевал. Но то, что голова почти не болит, уже хорошо. Легкий зуд от виска к виску в счет не идет.
Шатов остановился перед дверью и покачал головой.
Значит, еще раз – доброе утро. Как спалось? Нет, эту фразу лучше опустить, как провокационную. Просто – доброе утро.
– Доброе утро! – сказал Шатов, входя на кухню.
– Доброе утро, – ответила Вика спокойно.
– Привет! – помахал рукой Хорунжий, – долго спишь, я уж заждался совсем.
Выглядел Хорунжий уверенно и жизнерадостно, как, впрочем, и всегда, напомнил себе Шатов. Хорунжий умудряется иметь хорошее настроение и утром и вечером.
– Завтракать будешь? – спросила Вика.
– Сейчас, я только приму душ.
Не слишком ли это похоже на бегство, спросил у себя Шатов. Зачем пришел Хорунжий? Вика не смогла ему сообщить всех подробностей, и он решил уточнить? И что я ему могу сказать? Снова об убитых и о том, что сил больше нет никаких терпеть? Старая песня, надоевшая уже даже самому Шатову. И потрясающая только своей безысходностью.
Спешить нам некуда, напомнил себе Шатов, посему после душа тщательно побреемся, вон заросли как! В детстве его очень занимал сам процесс бритья, то, как взрослые мужчины зачем-то скребут себе лицо. Шатов замер и помотал головой, отгоняя от себя воспоминания о сне.
Как навалились воспоминания и подействовала поздняя прогулка по Парку… Правда, Дракон умудрился пробраться и туда. Нелепый и сумбурный сон. Шатов смыл мыло с лица. Сумбурный и нелепый…
Нетушки, что значит – сумбурный и нелепый? Очень даже лепый сон. Можно даже сказать, очень логичный и просто-таки вещий… И Хорунжий вовремя пришел, как будто угадал.
Значит, тир, говоришь? Червончик за выстрел? Ну, Дракоша, ну фокусник.
Шатов вернулся на кухню и сел к столу.
– С легким паром, – поздравил его Хорунжий.
Его тарелку Вика уже убрала, и теперь Михаил размешивал сахар в чашке чая:
– Не поверишь – пожрать некогда.
– Поверю.
– Ты смотри! – Хорунжий сделал удивленное лицо и обернулся к Вике, – он всегда с утра такой добрый, или для меня сделал исключение?
– Сделал исключение, – Вика поставила перед Шатовым тарелку с яичницей, быстро взглянула в его глаза и отвернулась.
– Начинаю чувствовать гордость, – Хорунжий улыбнулся и отхлебнул из чашки.
– Ничем не обоснованную гордость, – поправила его Вика, – вы тут доедайте, а я пойду займусь своими маленькими женскими делами. Женя, чай себе сам нальешь?
– Естественно.
– Да, – сказал Хорунжий, наблюдая, как Шатов не торопясь ест.
– Что «да»?
– Я опасался увидеть несколько другого Шатова.
– Какого же?
– Сломанного и спивающегося, – Хорунжий отодвинул пустую чашку. – И жалобно скулящего.
– Хочешь, чтобы я поскулил? – поинтересовался Шатов.
– Ты настаиваешь?
– Пошел ты к черту! – Шатов со стуком положил вилку на стол. – Говори, чего приперся? Снова тест проводить, или настал черед новых инструкций?
– Приперся… Творческого человека каждый обидеть может, а вот понять его…
