Андрей Дышев - Крымская ракета средней дальности

– А вы ничего не путаете? – усомнился пожилой врач с лысой яйцевидной головой, читая медицинское заключение, составленное спасателями на теплоходе. – Здесь сказано, что вы оба страдаете тяжелой формой амнезии и не можете вспомнить свои фамилии.

– Да, фамилии не помню! – смело заявила Ирэн. – Но то, что этот мужчина – мой муж, уверена абсолютно! Сколько раз я целовала эти губы! Сколько раз просыпалась утром, лежа на его волосатой груди! Сколько раз я чувствовала в своей ладони его…

– Ну, хорошо, хорошо! – перебил ее лысый и повернулся ко мне. – А вы уверены, что это ваша жена?

Я не обладал такой бурной фантазией и красноречием, чтобы с ходу выдать врачу про то, как много раз я засыпал на этой женщине или как часто, возвратившись домой под утро, ощущал на своей щеке ее звонкую пощечину. Поэтому ограничился лишь тем, что молча кивнул и вдобавок почему-то развел руками. Сейчас меня мало волновало другое. Я почти физически ощущал опасность, исходящую от окруживших меня врачей.

– Снимите, пожалуйста, рубашку, – попросил врач.

Я взялся за нижний край рубашки и с подозрением оглядел толпу в белых халатах. Мне показалось, что взгляды у врачей недобрые. Особенно настораживало меня то, что все они, как один, держали руки в карманах халатов. Одному бесу было известно, что они там прятали – пистолеты или ножи? А может быть, шприцы, заряженные цианистым калием?

– Скажите, – спросил я у лысого врача, – а все эти люди действительно медики?

Врач вскинул голову, повернулся на стуле, посмотрел на своих коллег, а затем на меня. Мне привиделся в его взгляде замаскированный профессиональный интерес.

– А что, у вас есть по этому поводу какие-то сомнения? – спросил он.

Я кивнул. Врач кашлянул, нахмурил брови и произнес по-латыни какое-то длинное слово, наверное, медицинский термин, отчего толпа в белых халатах оживилась и непроизвольно отпрянула от меня ближе к двери.

Осматривали нас с Ирэн недолго. Я удивился, что такая концентрация врачей не смогла выявить у нас злостную симуляцию. Если не считать уже вполне затянувшейся раны на моей руке, то диагноз мне и Ирэн поставили совершенно одинаковый, словно был написан под копирку: нервное истощение и легкая степень переохлаждения в связи с долгим пребыванием в воде.

Нас поместили в отделение интенсивной терапии, в двухместную палату с видом на парк. Было уже поздно, на ужин мы опоздали, и Ирэн, лежа на койке, стала вслух мечтать о гороховом супе и шашлыке. Я же метался от окна к двери и при этом гремел матросскими ботинками по потертому линолеуму. Я чувствовал себя в мышеловке.

– Успокойся, – посоветовала мне Ирэн и широко зевнула. Голос ее постепенно становился вялым и сонным. – Мы запрем дверь, как следует выспимся, а утром позавтракаем и убежим через окно. Давай поспим немного, ладно?.. Здесь так уютно… У меня нет уже никаких сил…

Я подошел к двери. В ней не только замочной скважины не было, но даже ручки, при помощи которой можно было бы запереться шваброй. Я тоже очень хотел спать, глаза мои слипались, но воля и разум еще подчинялись мне. Я прекрасно понимал, что если махну на все рукой и завалюсь на койку, то могу уже никогда не проснуться. Убийца вряд ли успокоится в эту ночь. Его намерения разделаться с нами еще тогда, на море, выглядели весьма серьезно. То, что мы остались живы, наверняка вызовет в нем бурю злобы. И его не остановят хлипкие больничные двери. При помощи полотенца он может устроить нам обоим асфиксию головного мозга. При помощи ножа – вскрытие сонной артерии. При помощи пистолета – сквозное отверстие в черепной коробке. Или еще проще, еще прозаичней: накинет белый халат на плечи, возьмет шприц с ядом и…

– Ирэн! – позвал я.

В ответ я услышал тихое ровное сопение. Она спала. Разбудить? Силой вывести из палаты, заставить незаметно выйти из больницы, поймать такси, подъехать к морю и провести остаток ночи на пляжных топчанах?

Этого было бы достаточно, чтобы избежать почти гарантированной смерти. Но бегство из больницы перечеркнуло бы редкую возможность познакомиться с убийцей ближе. Когда еще выпадет такой шанс – почти наверняка знать, что он придет, и заранее подготовиться к встрече с ним?

Я вышел в сумрачный коридор, освещенный только лампой на столе дежурной медсестры, свернул на лестницу и спустился на первый этаж, в приемное отделение. Белые халаты растаяли, как первый снег. В смотровом кабинете за партией в нарды коротали время два дежурных врача.

Распахнув двери, я выбежал на улицу. К проходной усталой походкой медленно шел лысый врач, и его обтянутый желтой кожей череп призрачно светился в лучах луны.

– Это вы? – удивился он, когда я догнал его и взял за руку. – Что-нибудь случилось?

– У меня к вам большая просьба, – как можно тише и спокойнее сказал я, но мое частое дыхание выдавало волнение. – Если вы назначили нам с женой какие-либо процедуры, то очень прошу вас отменить их.

– Отменить? – Врач вскинул вверх брови. – Но почему? Я назначил вам всего пару уколов, которые приведут в порядок ваши нервы и повысят иммунитет.

– Отмените все назначения, – твердо повторил я.

– Вы меня удивляете, – признался врач. – Почему вы отказываетесь лечиться?

– Тотальная непереносимость лекарств! – выпалил я.

– Так не бывает, – тотчас опроверг меня врач, но, не желая провоцировать меня на новую ложь, пожал плечами и холодно заметил: – Впрочем, это ваше право – принимать лекарства или нет. Никто не будет вас насиловать. Скажете медсестре, что отказываетесь от уколов.

Считая, что проблема решена, он повернулся к проходной, но я снова схватил его за руку.

– Нет, доктор, нет! – зашептал я. – Я хочу, чтобы вы персонально, своим личным указанием отменили все назначенные нам процедуры.

– Это для вас так принципиально?

– Крайне принципиально! – подтвердил я.

Врач вздохнул. Ему не хотелось возвращаться в больницу, которая за долгие годы врачевания ему осточертела. Он уже думал о квартире, о диване и традиционных ста граммах армянского коньяка.

– В таком случае вам придется дать мне расписку, что вы отказываетесь от лечения, – сказал он. – А это значит, что я снимаю с себя всякую ответственность за ваше здоровье. И даже за жизнь…

Черт подери! Мне показалось, что в этих словах врача скрыт какой-то недобрый намек. Я постарался внимательнее рассмотреть его глаза, но врач уже отвернулся и, глядя на желтые окна приемного отделения, выжидающе спросил:

– Ну, так как? Согласны?

– Согласен, – ответил я.

Мы пошли назад. Врач шел на полкорпуса впереди меня, а я, приотстав, озирался по сторонам и думал о том, не подпишу ли этой распиской смертный приговор нам с Ирэн. Впрочем, эта мысль была нелепой и ничем не обоснованной, просто моя психика, утомленная долгим соседством со смертью, бурно реагировала на всякое упоминание о старухе с косой.

Врач завел меня в ординаторскую, положил на стол лист бумаги, ручку и сказал:

– Пишите расписку, а я пока поднимусь к дежурному врачу.

Едва я поставил точку под распиской, врач вернулся. Он взял лист, больше половины которого занимала моя размашистая подпись «Мухин», внимательно прочитал, удовлетворенно кивнул и спрятал расписку в сейф.

– Что ж, – сказал он. – Я отменил вам все процедуры. Даже температуру вам не будут мерить. Не понимаю, однако, в чем теперь смысл вашего пребывания в больнице.

Он выпроводил меня из ординаторской, запер дверь на ключ и направился к выходу. У самой лестницы врач остановился и, смерив меня проницательным взглядом, сказал:

– У меня складывается впечатление, что вы просто симулируете. Потому что не хотите давать свидетельские показания.

Не ожидая от меня какой-либо реакции на эти слова, он повернулся и стал спускаться по лестнице. Я в некотором смятении пошел в свое отделение. Врач догадался, что мы симулируем потерю памяти! И теперь наверняка он сообщит о своих подозрениях в прокуратуру, которая занимается расследованием инцидента с самолетом. Если мы не сбежим из больницы до утра, то с большой долей вероятности сменим больничные койки на нары следственного изолятора.

Я зашел в коридор, залитый синим светом, стараясь ступать по линолеуму бесшумно, хотя сделать это в тяжелых матросских ботинках было практически невозможно. Ни в холле, ни за столом никого не было, и глухую тишину изредка нарушали лишь бессвязное бормотание больных да надрывный сухой кашель. Я осторожно приоткрыл дверь палаты и юркнул внутрь.

Луна спряталась за тополями, растущими напротив окон, и в палату не проникала даже малая толика света. Я решил не будить Ирэн. Что толку, если она будет вместе со мной бдеть всю ночь? Только измучит себя, и утром мне придется выносить ее на руках. А я сейчас загорожу вход табуретками, поставлю сверху графин, а на него надену стакан. И пусть кто-нибудь попробует сюда войти бесшумно.