Остап не торопился открывать. Его встревожило это позднее посещение. Где-то в глубине души он надеялся, что его бывшие соратники по бандитскому подполью забыли о нём, им не до мести после сокрушительного разгрома. И в то же время внутренне он был готов к тому, что однажды ночью вот так, как сегодня, постучат в окно и вызовут «для разговора». Да и кроме того, Беркут в самом начале допустил ошибку: Мария никогда не называла Остапа по кличке, только по имени. И Остап насторожился, он сам Слишком долго пробыл в лесу, чтобы не знать, для чего являются иногда непрошеные гости к таким, как он. Вспомнил предупреждение начальника районного отдела МГБ:
— Вас, Нечипорук, не оставят ваши бывшие друзья в покое. Может быть, лучше уехать?
Остап тогда не согласился. Видно, напрасно. И теперь ему стало тоскливо: нехорошо в такую ночь одному встречаться с врагом. Сколько их там, за дверью? Один? Двое или трое?
Остап уже точно знал, кто пришел к нему в «гости». Припомнил, что именно так однажды эсбековцы выманили из хаты «боевика», решившего сдаться властям. Проведали, что тот скрывается у матери, пришли ночью, передали ему привет от старого дружка — «боевик» поверил, открыл дверь…
Надо было что-то делать. Если не открыть — швырнут гранату в окно, а то и крышу подпалят… И Остап решил дорого отдать жизнь.
— Никак не нащупаю этот чертов крюк, — недовольно сказал он, — сейчас зажгу лампу.
Остап возвратился в комнату — сквозь неплотно пригнанные ставни мелькнула полоска света. Беркут терпеливо ждал. Его напарник зашевелился, заворочался в темноте, устав стоять с поднятой рукой, и Марко погрозил ему кулаком.
А дальше все произошло в считанные секунды.
Остап внезапно открыл дверь. Керосиновая стеклянная лампа полетела в лицо Беркуту, который не успел ни отклониться, ни прикрыть хотя бы лицо руками. Эсбековец взвыл от жестокой боли. Он повалился в сугроб, чтобы снегом сбить ручейки пламени, поползшие по одежде. Остап с топором кошкой прыгнул на него. Пока Хмель сообразил, что надо выручать напарника, было уже поздно — топор опустился на голову Марка. Хмель схватился за автомат, он выжидал, когда Блакытный выпрямится, чтобы стрелять наверняка, не рискуя зацепить очередью лежащего в сугробе Марка — может быть, еще жив? Остап увидел его и понял, что теперь ему не уйти — сейчас, через мгновение встретит смерть.
Тихо, приглушенный метелью хлопнул пистолетный выстрел. «Боевик» удивленно посмотрел куда-то в сторону и вдруг начал валиться на бок. Остап подхватил его автомат, отбежал за толстую грушу, подпиравшую хатенку, и упал в снег. Он подумал, что пришло трое, и тот, третий, которого он не заметил, случайно попал в своего. Остап не захотел укрываться в хате — его оттуда просто выкурят, сунув спичку под соломенную стреху. А здесь, во дворе, он на свободе и сможет продержаться, пока подоспеют на помощь свои, хлопцы из истребительного отряда. Теперь, когда у него в руках был автомат, Блакытный чувствовал себя уверенно: пусть сунутся. Он всматривался в темноту, исполосованную метелью, — где третий?
— Остап, не стреляй, — услышал он вдруг чей-то окрик.
Голос показался ему знакомым, но Остап решил никому не доверять и промолчал, чтобы не обнаружили, где он лежит.
— Остап, это я. Малеванный…
Лейтенант Малеванный, который допрашивал его после выхода из леса, отделился от стены сарая. Остап поднялся ему навстречу.
— Опоздал немного, — сказал Малеванный.
— Здорово стреляешь, — Блакытный пытался скрыть страх, который вдруг остро ударил по сердцу, — ведь еще немного, и… Откуда узнал, что эти… — он ткнул автоматом в сторону убитых бандеровцев, — собираются меня кончать?
— Родственница одного из них, Хмеля, пришла в сельсовет. Случайно услышала, куда собрались, и решила сообщить. Не хочу, говорит, за их злодейство отвечать. А я как раз в этом селе был проездом. Председатель сельсовета — ко мне, а я сразу сюда. Не было времени даже «ястребков» собрать.
— Спасибо, — Остап постепенно приходил в себя. Оба бандита не шевелились — значит, наповал.
Ветер сбил с Беркута пламя и уже начал заносить его снегом. Второй бандит лежал поперек порога, кровь растопила снег на ступеньках. Остап перевернул его, всмотрелся.
— Хмель…
— А там кто? — кивнул Малеванный на сугроб.
— Того не знаю…
…О всех событиях этой ночи Сороке стало известно из донесений информаторов.
— Черт с ним, с Беркутом, — мрачно констатировал референт, — а вот след к Шевчук мы тогда потеряли надолго.
— Значит, приговор так и не приведен в исполнение? — наседала Ива. — У нас так не делалось.
Сорока вскипел:
— Не забывайте, здесь Советская Украина! Советская! Поработаете, увидите, что это значит. Думаете, я дурак и не понимаю: каждый старик, каждый мальчишка, узнай, кто я такой, немедленно побежит в МГБ! С Блакытным надо решать. Пошлю Северина.
— А вы уверены, что Блакытный все еще дожидается вас в Зеленом Гае?
— Не знаю, — чистосердечно ответил Сорока. — Но в ближайшие дни выясню. И тогда Северин вместе с жилами вытянет из него все сведения о предательнице.
Ива Менжерес непроницаемо молчала.
«А нет ли у нее связи с закордонным центром помимо нас? — вдруг подумал Сорока. — Тогда она сама сообщает руководству о всех наших делах. Надо доложить об этом Рену…»
* * *
«СОРОКА — РЕНУ: Прибыла курьер Офелия. Провел проверку. Одно из заданий — выяснение причин провала известной вам операции».
«РЕН — СОРОКЕ: Еще раз проверь курьера и запроси подтверждение по ту сторону кордона».
Сорока был одним из немногих лиц, имевших связь с главарем краевого провода Реном. Точнее, даже он не знал, где находится убежище Рена, но поддерживал связь с ним с помощью курьеров. Зашифрованное донесение передавалось в три этапа. Курьер, уходивший из города, добирался до одной из деревень — там на старом католическом кладбище под могильной плитой находился первый почтовый тайник — так называемый «мертвый пункт». Курьер оставлял в тайнике грепс — кто его возьмет и когда, он не знал. Дальше шифровка попадала в хутор, прижавшийся к большому лесному массиву. В хуторе легально жил один из «боевиков». Он наблюдал за вторым «мертвым пунктом» и за лесом — отсюда начинались тропинки в глубь массива. Шифровку забирал один из людей Рена.
Только несколько человек знали, где находится его логово. Даже для многих руководителей банд Рен был личностью мифической: «Рен все может». Пропагандистская служба краевого провода старательно изобретала и пускала в обиход легенды о верности Рена бандеровским идеалам. Строжайшая конспирация, таинственность окружали каждый шаг краевого проводника.
Еще не так давно Рен гордо именовал себя лесным хозяином. Будучи в хорошем настроении, любил напоминать, что его владения занимают такую же площадь, как Бельгия и Швейцария, вместе взятые. Это и в самом деле было зеленое море, выплеснувшее на огромное пространство остроконечные волны деревьев. Места глухие, малолюдные, труднопроходимые. Тогда в подчинении у Рена были десятки «боевиков», вышколенная курьерская служба, его приказы безоговорочно исполнялись всеми бандами, а штаб находился в добротных бункерах.
Удар истребительных отрядов по основной базе националистов был неожиданным и жестоким. Рену удалось спастись, уйти в глубь леса, затаиться в глухомани. Краевой провод принял решение ограничить число людей, связанных с Реном, свернуть операции, которые могли бы подставить под новый удар штаб. И все-таки именно Рен держал в своих цепких руках все нити подполья: по его указаниям осуществлялись убийства, из его логова шли приказы, обрекающие людей на смерть.
Подлинную фамилию Рена знали только несколько человек. Обычно он пользовался тремя псевдонимами: Рен, 25-й, 52-й. Рен — для своих приближенных, 25-й — для подписи под приказами, 52-й — для донесений закордонному проводу. Манипуляции с псевдонимами помогали запутывать следы и подкрепляли легенду о могуществе проводника.
И совсем уж немного людей знали историю его возвышения — не выдуманную националистическими пропагандистами, а подлинную. Он был сыном коммивояжера из Закарпатья. Обучался в Венском университете, по поручению гестапо шпионил среди «своих» — националистически настроенных студентов-украинцев. Вместе с немцами пришел на Украину, деятельно сколачивал «вспомогательную полицию», насаждал в западных областях оуновские звенья.
Рена знал лично «фюрер» националистов Бандера, он же Сирый, он же Весляр, он же Баба, Старый, Щипавка, Быйлыхо и т. д. Вместе с десятком отборных головорезов Рен иногда выполнял его наиболее ответственные приказы.
