По утверждению Калмыкова, заказчик потребовал, чтобы эта работа велась в обстановке абсолютной секретности, о ней не должен знать никто, в том числе и сам Мамаев. По его словам, Мамаев ведет себя слишком беспечно, это беспокоит его сотрудников и партнеров. Разработка, которую должен сделать Калмыков, призвана заставить Мамаева изменить его отношение к собственной безопасности. Доводы заказчика показались Калмыкову убедительными, поэтому при увольнении из реабилитационного центра он ничего не рассказал о предложенной ему работе руководителю центра доктору Перегудову.
Внешность заказчика Калмыков смог описать лишь очень приблизительно, так как тот приехал в реабилитационный центр на такси поздно вечером, разговор происходил на темной аллее парка, примыкающего к госпиталю, а сам заказчик был в шляпе и в темных очках. По словам Калмыкова, эта встреча была единственной. В дальнейшем заказчик звонил ему на общий телефон в коммуналке, Калмыков отчитывался о ходе работы. Последний контакт состоялся за пять дней до его ареста. Калмыков доложил, что аудит закончил и готов представить подробный отчет, на что заказчик приказал ему ждать и больше на связь не выходил.
Калмыков показал, что стереотрубу со штативом он купил для того, чтобы вести наблюдение за домом Мамаева, а откуда взялась винтовка, не имеет ни малейшего представления. Она могла попасть на антресоли до его вселения, но никак не после. «Винторез» не могли принести и незаметно подложить, так за три месяца, которые он в этой комнате жил, никто не разу не входил в нее в его отсутствие. Он абсолютно в этом уверен, потому что принимал определенные меры предосторожности. Сам же он на антресоли не заглядывал и в коробках не рылся.
Следователь вызвал на допрос дочь хозяйки комнаты, и тут выяснилось, что комнату матери она не сдала, а продала риэлторской фирме «Прожект», а мебель и все ненужные вещи бросила, чтобы не тащить материнское старье в свою квартиру. В фирме подтвердили, что выкупили комнату, так как на нее был конкретный заказ от клиента с полной предоплатой, и оформили ее на гражданина Калмыкова. Предоплата в размере двенадцати тысяч долларов в рублевом эквиваленте, включающая стоимость комнаты и комиссионные, была прислана на счет фирмы обычным почтовым переводом, что гарантировало анонимность плательщика. В переводе можно написать любую фамилию, на почте не устанавливают личность отправителя.
Когда следователь предъявил обвиняемому документы о том, что он является собственником комнаты, Калмыков заявил, что первый раз об этом слышит.
* * *
Следователь предпринял попытку выяснить происхождение винтовки. Из Минобороны сообщили, что «Винторез» штатной комплектации с указанным серийным номером в 1996 году вместе с двадцатью единицами стрелкового оружия был похищен неизвестными преступниками со склада одной из воинских частей.
Ничего не дал и запрос в Центральную криминалистическую лабораторию: «Винторез» чистый, в криминальных происшествиях не засветился.
* * *
С особым вниманием судья Сорокин прочитал протокол допроса Мамаева. Он занял всего половину страницы. Мамаев заявил, что у него, как и у всякого серьезного бизнесмена, есть конкуренты, но он даже представить себе не может, чтобы кто-то из них прибегнул к такому варварскому способу решения проблем.
Позже, за несколько дней до начала слушания дела Калмыкова, прокурор рассказал судье Сорокину, с которым когда-то вместе учился на юрфаке МГУ, как на самом деле проходил допрос Мамаева, вызванного в качестве свидетеля. Правильнее сказать — приглашенного. Потому что такого деятеля, как Мамаев, не вызовешь повесткой к следователю районной прокуратуры. Его можно только пригласить. Сделал это сам прокурор, а следователь присутствовал при разговоре.
Сообщение о готовящемся покушении привело Мамаева в ярость. Он не удовлетворился докладом следователя, изъявил желание увидеть дело своими глазами. На напоминание прокурора о тайне следствия заявил, что речь идет о его жизни, поэтому он покорнейше просит показать ему протоколы допросов обвиняемого. Прокурор уступил его просьбе и приказал следователю принести дело, чтобы Мамаев мог просмотреть его в их присутствии.
По иронической усмешке, с которой прокурор об этом рассказывал, судья понял, что разговор велся совсем не в том тоне и не в тех выражениях. Но он не упрекнул старого товарища в нарушении Уголовно-процессуального кодекса. Прокурор и так пересидел в советниках юстиции, по армейским меркам — в подполковниках, по опыту и должности ему пора бы уже стать старшим советником юстиции. В его положении ни к чему наживать в Мамаеве влиятельного недоброжелателя. Кодекс кодексом, а жизнь жизнью.
У прокурора создалось впечатление, что самой большой неожиданностью для Мамаева была цена, за которую его заказали. Двенадцать тысяч долларов за комнату в коммуналке плюс три тысячи долларов аванса, плюс стоимость «Винтореза» и старых «Жигулей» — тысяч пять, не больше. Получается, его оценили всего в двадцатник? Где же заказчик нашел такого киллера? Да он мог объявить полтинник и даже стольник!
— Калмыков работал в реабилитационном центре при военном госпитале, — пояснил следователь.
— Как его там нашли? Кто? Почему его?
Следователь показал то место в протоколе, где он задал Калмыкову эти же вопросы. Калмыков ответил, что служил в армейской разведке, имеет навыки оперативной работы, заказчик мог узнать об этом из его личного дела в архиве Минобороны. А как на него вышли, он не знает. Он задал этот вопрос заказчику, но тот не ответил.
— У вас есть недоброжелатели? — спросил прокурор.
— Недоброжелатели — это у вас в конторе, — последовал раздраженный ответ. — А в большом бизнесе есть только враги.
— Вы не допускаете, что кто-то из ваших подчиненных, друзей или близких людей действительно нанял Калмыкова, чтобы проверить систему вашей безопасности?
— И купил ему «Винторез»? — парировал Мамаев.
— Я допрашивал доктора Перегудова из реабилитационного центра, — сказал следователь. — Он наблюдал Калмыкова больше года. Он не верит, что Калмыков готовил убийство.
— Мало ли во что он не верит! Что это за центр? Как там оказался киллер?
— Центр арендует помещение у военного госпиталя, — ответил следователь. — Калмыков попал в госпиталь после тяжелого черепно-мозгового ранения.
— Псих, значит, — заключил Мамаев. — Тогда понятно.
— Экспертиза признала его вменяемым, — возразил следователь.
— Все равно псих! Подписаться на такое дело за двадцать кусков! А если не псих, то полный мудак!
— Эта цифра оскорбила его до глубины души, — рассказывал прокурор судье Сорокину. — Да за кого его, черт возьми, держат? Сейчас все помешались на рейтингах. А дело-то проще пареной репы. За сколько можно заказать человека, такая ему и цена.
— Он назвал кого-нибудь, кто мог его заказать? — спросил судья.
— Нет. Он сказал, что совершенно точно знает, кто его заказал. Но нам не скажет. Его должны найти мы. И засадить на всю катушку. Эту блядь. Так он выразился. После этого спросил моего следака, какой у него чин. Тот ответил: юрист второго ранга — старший лейтенант. Мамаев сказал: будешь майором. Мне он ничего не пообещал, но при прощании руку пожал очень многозначительно, — закончил свой рассказ прокурор. — Скажи-ка мне, Алексей Николаевич, мы ведь можем не тащить его в суд? Он очень этого не хочет.
— Можем, конечно. Если ты не потребуешь вызвать его в качестве свидетеля.
— Не потребую. Того, что он сказал для протокола, хватит. Он хотел, чтобы его фамилия вообще не упоминалась в процессе. Этого я ему обещать не мог.
— Ну почему? — возразил Сорокин. — Если в обвинении не будет приготовления к преступлению, можно и не упоминать. Останется только хранение оружия. Но ты же на это не пойдешь?
— Не пойду, — со вздохом подтвердил прокурор. — На меня жмут. Тут же не просто заказное убийство — предотвращенное. Бдим! А по мне, я бы ограничился двести двадцать второй. Не нравится мне это дело.
— Почему?
— Увидишь этого Калмыкова — поймешь.
Начало процесса было назначено на десять утра. В половине десятого судья Сорокин стоял у окна своего кабинета на третьем этаже безликого, уныло-казарменного вида особняка, в котором размещался суд. По Новой Рязанке, кусок которой был виден в просвете между современными многоэтажными корпусами, нескончаемым потоком струились машины, размазывая «дворниками» по стеклам летящую из-под колес грязь, по тротуарам спешили прохожие, прикрываясь воротниками, шляпами и зонтами от ноябрьской небесной хляби. Время от времени то машины, то люди высеивались из потока, как бы втягивались в тихий Марксистский переулок и сворачивали к зданию суда. Суд представлялся Сорокину чем-то вроде сепаратора, отделяющего грязь от потока жизни и отправляющего ее на очистку в тюрьмы и лагеря. Мало что там очищалось. Грязь возвращалась в круговорот жизни и начинала свое движение по новому кругу.
