Ольшанский приложил два пальца к шляпе.
– Постойте, – сказал лысый. – Какая же тут удача? На каждой бутылке мы теряем по три тысячи.
– Ничего вы не теряете. Продали все сразу – и за новым товаром. А так вы будете по бутылке сплавлять, на еду, на жилье тратиться, да еще попадетесь на глаза людям Медведя или полиции. Потеряете больше, чем загребете! Короче, ваше дело.
– Хорошо, – вдруг согласился лысый. – Берете все сразу? Так?
– Так, – согласился Ольшанский. Он достал из кармана шикарное портмоне, приоткрыл его, демонстрируя русским несколько полумиллионных купюр с изображением ясновельможного пана Юзефа Пилсудского – воина и патриота. – Товар на деньги.
– Забито. Встречаемся в восемь на этом месте.
За торгом со стороны наблюдал мистер Дэвис. Расставшись с русскими, Щепаньский подошел к нему. Дэвис брезгливо скривил губы и отрицательно мотнул головой.
– Эти не подойдут, – сказал он негромко. – Придется их оставить.
Что-то не понравилось опытному разведчику в облике спекулянтов спиртным. Что именно, он не уточнял. Щепаньский вздохнул и перекрестился.
– Матка бозка, как же повезло хамам!
Дэвис усмехнулся:
– Зная вашу руку, не сомневаюсь, пан Казимир. А теперь забудьте их.
– Извините, мистер Дэвис, – голос Щепаньского звучал твердо, – но бизнес – дело святое. Я у них возьму товар, как договорился. Пусть едут с миром.
– Может быть, вы и правы, – согласился Дэвис. – Продолжайте поиск.
Тем же вечером к синему «москвичу» с советским номерным знаком, остановившемуся на одной из тихих улочек центра, подошла молодящаяся дама. Следы близящегося увядания на ее лице умело маскировала косметика.
Смуглолицый мужчина, сидевший рядом с шофером, оглядел ее снизу доверху – от белых элегантных туфелек до легкой соломенной шляпки, венчавшей роскошную прическу. Мысленно оценил добротную работу родителей – широкие бедра, бодрую грудь, ощупал глазами ее привлекательную крутизну и, наконец, посмотрел женщине в глаза. Та улыбнулась, открыв ровные, ослепительно белые зубы, спросила негромко:
– Вы не подскажете, где я могу купить золотой перстенек русской работы? С бриллиантами или изумрудом. И не дешевку, а настоящую вещь.
Она прекрасно говорила по-русски, нисколько не пшекая. Смуглолицый еще раз оглядел даму. Его взгляд теперь скользнул сверху вниз, обтекая красивую фигуру.
– Только перстень? – спросил он и улыбнулся. – Такой даме подошел бы гарнитур…
– Не смела мечтать, – сказала полька и тоже улыбнулась. – Интересуюсь всем, что можете предложить.
– Это будет дорого.
– Разве речь о цене, пан товарищ? По-моему, я спрашивала товар.
– Вы серьезно? – с интересом спросил смуглолицый.
– Или я похожа на пани, которая подходит к мужчинам?
– Как мне вас называть?
– Пани Гражина.
– Садитесь в машину, пани Гражина, – смуглолицый открыл заднюю дверцу.
– Тогда момент. Я ведь не одна…
Она подняла руки, поправляя шляпку. И сразу из-за угла серого здания появилась фигура мужчины в модном сером костюме.
– Знакомьтесь, панове, – сказала пани Гражина. – Это пан Казимир Ольшанский. Мой муж. Он готов разделить со мной радость покупки.
Они сели в машину.
– Итак? – спросил смуглолицый.
– Для начала познакомимся, – сказал Ольшанский. – Наше дело требует доверия.
– Лубенец, – склонив голову, представился водитель. – Иван Федорович.
– Ион Снегур, – объявил смуглолицый.
– Прекрасно, панове, – подвел итог Ольшанский. – Теперь о деле.
– У нас цацки – блеск! – сказал Лубенец и приподнял руку, украшенную массивным золотым перстнем-печаткой.
– Цацки нас интересуют мало, – сказал Ольшанский безразличным тоном. – Ваши советские изделия – это… – Он щелкнул пальцами, подбирая подходящее слово. – Это ширпотреб. Солидный покупатель – вы меня понимаете, панове? – их не возьмет. Богатая дама не станет носить платье, которое таскают все варшавские шлюхи. Даже под угрозой пистолета. Поэтому меня интересуют только камни и металл. Вы поняли? Камни и металл.
– Па-ан Ольшанский, – разочарованно протянул Лубенец, – металл – это лом. Изделия во всем мире стоят дороже. Разве не так? Поэтому я могу легко продать каждый перщень таким красавицам, как пани Гражина, поодиночке…
– Речь, панове, не о цене. Я говорю о принципе. Уверен, ваш товар не штучный, а ширпотреб. Вы взяли всю партию в одном ювелирном магазине, и она одинаковая по дизайну.
– По кому? – спросил Снегур удивленно и нервно шевельнулся.
– По фасону, маэстро. Не волнуйтесь. Где вы брали товар – меня не волнует. Совершенно! Речь о том, что товар оптовый. Я возьму его весь. По ценам штучным. Но со скидкой.
– Какой же смысл нам продавать это оптом, да еще делать скидку? – удивленно сказал Лубенец.
– Большой смысл, панове. Штучная продажа всегда связана с риском.
– Мы люди рисковые, не пугайте! – засмеялся Лубенец.
– Вы сталкивались с людьми Медведя? – спросил Ольшанский. – Пани Гражина вычислила вас за два часа. Люди Медведя сделают это быстрее…
Лубенец посерьезнел. Медведь был одним из боссов, контролировавших советский подпольный рынок в Варшаве. Мелькнула тревожная мысль: не человек ли самого Медведя этот Ольшанский?
– Успокойтесь и поймите, – сказал поляк и положил ладонь на плечо Лубенца, – я не желаю вам такой встречи, просто напомнил о ее возможности. Больше двух сделок вы не провернете: вас вычислят. Оптовая продажа для солидных людей всегда удобнее…
Расставались они вполне довольные друг другом и условиями сделки.
– Встреча завтра, панове, – сказал Ольшанский. – Вы с товаром, я с валютой.
– Где?
– Предпочитаю встретить вас в храме. Можем в православной церкви в Праге. Можем в костеле. Вот он, видите? Где вам удобнее?
– Нам все равно, – сказал Лубенец. – Только почему в храме?
– В интересах безопасности, панове. Люди Медведя не богомольны. Вас это устроит? Осмотримся и сразу уедем в другое место.
– Принято, – сказал Снегур и кивнул утверждающе. – Завтра в костеле.
Под высокими сводами храма царила чуткая тишина. Сквозь цветные витражи внутрь пробивались лучи солнца. В них роем толклись прозрачные пылинки. Пахло церковными благовониями и застоявшейся плесенью. На редких в этот час прихожан бесстрастно взирали мрачные лики святых.
Лубенец сразу заметил широкую спину Ольшанского. Тот стоял, молитвенно опустив голову. Лубенец подошел и встал рядом.
– Ин номинас патри, эт филии эт спиритус санкти, – пробормотал поляк, прощаясь с господом. – Во имя отца и сына и святого духа. Аминь!
Только потом повернул голову к подошедшему:
– Вы поедете за мной. Это недалеко, на другой стороне Вислы.
Выйдя из храма, Ольшанский сел в новенький серебристый «мерседес». Вел машину спокойно, легко и уверенно лавируя в транспортном потоке. «Москвич» как привязанный следовал за ним. Чуть поотстав, за ними шел голубой «вольво». Мистер Дэвис страховал операцию.
Миновали Цитадель, мост через Вислу. Какое-то время ехали вдоль железной дороги, потом свернули сначала налево, потом направо. Наконец «мерседес» остановился. «москвич» последовал его примеру, а голубой «вольво» покатил дальше.
Ольшанский вышел наружу с кейсом в руке и пошел вперед. Лубенец и Снегур взяли товар, который у них находился в небольшом черном чемоданчике, и пошли за поляком. Снегур, не скрывая удивления, спросил:
– Куда мы приехали?
– Это Прага, панове. Точнее – Прага-Север. По нашему – Прага-Полнуцна.
– Я не о том. Что это за место, кладбище, что ли?
– Кладбище, панове. По-польски – цментаж.
– Какого черта вы нас сюда привезли? – раздраженно спросил Лубенец.
– А вы ждали, что мы поедем менять золото на деньги в Сейм? Здесь самое удобное место во всей Варшаве. У нашей полиции нет никаких претензий к моральному облику тех, кто за этой стеной поселился на веки вечные.
Снегур криво усмехнулся:
– Вы большой шутник, пан Ольшанский.
– Обсмеешься, – согласился его напарник и зябко передернул плечами. – Знал бы раньше, ни за что сюда не поперся бы. Не люблю, когда рядом покойники…
– А денежки? – спросил Ольшанский насмешливо. – Их вы любите, пан Лубенец? На них живых не рисуют.
Поляк попал в точку. Денежки Лубенец любил. И хорошо знал, что сделать их чистыми руками возможности у него не было. Свои первичные капиталы Лубенец сколотил, работая на пункте сбора вторичного сырья. Проворачивал сделки с цветными металлами, торговал абонементами на дефицитные книги. Завел надежные связи в мире подпольных дельцов, и постепенно свинец и медь в виде утиля уступили место золоту в ломе и изделиях, подписные издания сменились иконами, а поле деятельности с задворков большого города вчерашний старьевщик перенес за рубежи государства. И вот сейчас эта операция сулила наивысшую прибыль, которую Лубенцу удавалось когда-либо извлечь с помощью изворотливого ума и ловкости. Запах огромных денег притупил его обостренное чувство осторожности.
