Он бросился к ней навстречу и поймал в объятья в тот момент, когда силы, казалось, вовсе оставили ее и она готова была рухнуть на чистый пол.
— Что случилось, маленькая моя? Что?
— Я боюсь! — Деб уткнулась своим лицом в ладони Ника и постаралась прижаться к нему еще сильнее. Ей казалось, что так опасность, неведомая и неотвратимая, отступает. — Не надо туда ехать! Там страшно…
— Что ты? Ну, перестань, — голос Ника звучал тепло и спокойно, но Деб не желала сдаваться:
— У меня какое-то жуткое предчувствие…
— Брось, — ласково заговорил Ник, но паника жены как-то передалась и ему… Все нервы будто обострились и независимо от него стали прощупывать все вокруг по какой-то автоматической схеме: вот та дверь страшная? — нет, спокойная дверь, а вон те туристы? — кажется, арабы… нет, и они тоже не страшные, вот полицейский патруль, но тоже нестрашный. Нет ли где страшных одиноких сумок или нервных пассажиров? — самые страшные сумки мои, а самый нервный пассажир — это я. Вся эта оценка опасности, происходила одно мгновение и как только закончилась, Ник моментально расслабился и успокоился. Страшного вокруг не было, это он знал точно. Но хорошее настроение не вернулось.
— Как маленькая испугалась? И заплакала даже? Ну, ну, перестань, успокойся. За меня не надо волноваться, это раньше волноваться надо было, когда я на войну шел, но тогда некому было, ведь тебя еще не было. А теперь, видишь, как здорово получается: и ты уже есть, и волноваться не надо…
— Я бы тебя на войну не пустила, — Деб, однако, и в самолет его пускать не хотела, обняв еще крепче.
— Эй, да я опоздаю, — зашептал Ник, целуя Деб в ухо. — Нехорошо, я уже и билет зарегистрировал, теперь без меня не улетят. Начнут сначала меня искать, потом бомбу. Но бомбы не найдут, а меня найдут и станут ругать… А то еще штраф может быть.
— Ничего. Давай лучше штраф заплатим, только ты никуда не полетишь.
— Ну, перестань, это некрасиво.
— Ну и пусть, — раскапризничалась Деб. — Давай домой поедем, давай опоздаем, давай ты не поедешь никуда.
— И это моя волевая, отважная, стойкая жена, которой я так горжусь? — Ник попытался шутить. Вышло довольно неуклюже, но
все-таки лучше, чем ничего. Да и Деб, в сущности, отлично понимала, что лететь придется, поэтому обреченно ухватилась за предложений тон, сводя все к шутке.
— И вовсе я не волевая, не стойкая, как выяснилось. Ладно, делать нечего. Раньше думать надо было. Пойдем…
Они подошли к паспортному контролю и остановились как бы в нерешительности. Но объявили, что посадка оканчивается и Ник наклонился поцеловать жену. Та грустно ответила на поцелуй и из глаз у нее опять покатились слезы.
— Нет, не плачь, не надо, — попросил ее Ник. — Все будет хорошо, я тебе обещаю.
— Ну смотри, не обмани, — всхлипнула Деб. — Иди уже.
Он прошел паспортный контроль и, прежде чем скрыться совсем, обернулся и помахал ей рукой.
Деб тоже помахала и попыталась улыбнуться. Но весь вид ее был по-прежнему неуловимо-тревожный.
* * *
Аэропорт в родном городе разительно отличался не только от американского, но даже от провинциального на просвещенный взгляд Шереметьево-2. Самолет долго заруливал на свое место, потом в нем погас свет, и пассажиры копались в сумерках, пытаясь отыскать свои вещи. Долго не открывали люк, потому что не подавали трап. Наконец трап подали, но только к дверям первого салона. И первыми на волю вышли гордые летчики, оставив в арьергарде слабый заслон стюардесс, которые пытались навести хоть какой-то порядок в высадке отчего-то спешащих пассажиров.
Ник не особенно спешил, но поскольку сидел в первом салоне в группе интуристов, а их пригласили выходить, тоже вышел. Мило распрощался с полной финкой, которая всю дорогу от Москвы потчевала его историями о своей любви к России и русской современной литературе. Разговор у них явно не клеился, поскольку в современной русской литературе (впрочем, как и в классической) Ник был не силен и ему ничего не говорили называемые ею фамилии, но финке нужен был не столько собеседник, сколько слушатель, поэтому тараторила она без конца на своем плохом английском, чем Ника несколько раздражала.
К самолету подогнали два автобуса и граждан СНГ стали утрамбовывать в один, чахлую же группку иностранцев усадили в другой, совершенно пустой. Все это Ника коробило, но не особенно. В конце концов, сам-то он ехал с комфортом.
За получением багажа стояла очередь в холодном, из алюминия собранном сарае, освещенном мертвенным светом люминисцентных ламп.
«Так я решу проблему гуманитарной помощи,» — быстро сообразил Ник. Его собственные вещи и подарки Сергею были у него с собой в сумке, которую он взял в ручную кладь.
Не задерживаясь, он миновал здание аэровокзала, которое в эти утренние часы произвело на него гнетущее впечатление. Повсюду спали люди. Даже на нечистом полу, подстелив газеты и обхватив руками свои баулы. Какие-то тетки с детьми, немытые мужики, женщины, задрапированные в платки, в шерстяных носках крупной вязки и домашних тапочках. Буфеты были не столько скудны, сколько обладали ассортиментом, отбивающим всякую мысль о еде.
Чай выдавали в бумажных стаканчиках, которые моментально расклеивались от кипятка и текли. Ник хотел было выпить кофе, но, подойдя к стойке, немедленно отказался от этой крамольной мысли. Одна из соседок, оттуда, из Америки, как-то была в круизе по Средней Азии и давала, как старый путешественник, Нику советы, к которым он не прислушался. Она говорила, что в туристическом бюро им велели обзавестись провиантом на время всего путешествия и пресной водой. Ник тогда скептически отнесся к ее советам и, естественно, ничего с собой брать не стал. Он и сейчас не стал бы тащить на себе из Америки питьевую воду, но понял, что для американцев в этом был свой резон. Привыкшие к чистоте, они не смогли бы уяснить, как можно пить из вот этого тусклого граненого стакана, который только что ополоснули в тазике с темной водой после вон того узбека?
В Нике возобладала не столько брезгливость, сколько неприхотливость натуры. Он спокойно решил потерпеть до гостиницы.
На стоянке такси была очередь, но тут из дверей аэровокзала выпорхнула невыспавшаяся девица с мятым лицом и табличкой «Интурист» на палочке, которой она вяло помахивала.
Ник направился к ней и, сочтя за лучшее не переходить на родной язык, спросил по-английски, как бы ему попасть в гостиницу или, на худой конец, просто в город.
Девица при виде его не выказала ни радости, ни печали, а прошла к «Икарусу», который томился с включенным двигателем на стоянке для служебных машин.
— Поехали, дядь Миш, — скомандовала девица.
Ник с удивлением обнаружил, что в автобусе он один и попытался было сказать, что вместе с ним прилетела группа финнов и какая-то пара, кажется, из Германии. Но эта информация девицу совершенно не заинтересовала. Видимо, она предполагала доспать.
Дядя Миша послушно тронул свой четырехколесный лайнер и забороздил по раздолбанной дороге к городу, видневшемуся на горизонте в лучах восходящего солнца.
* * *
Город, уже проснувшийся, несколько удивил и озадачил Ника. Он помнил, конечно, что в России и дороги плохи, и грязь кругом, и толпа уличная одета в немаркие цвета. Улыбаются реже, и не так напористо, как американцы.
Но такой грязи, облезлости и запустения он не помнил. Муниципальные автобусы шли переполненные, и Ник невольно встречался глазами с зажатыми в толпе пассажирами, которые без всякого выражения глядели на хорошо одетого молодого американца, спокойно ехавшего в полном одиночестве в шикарном (по здешним меркам) «Икарусе».
На тротуарах утренний ветер разгонял какую-то рваную грязь, забивая ее под груды пустых, осевших от дождей картонных ящиков из-под экзотических фруктов. Прохожие шли целеустремленно, старательно обходя лужи и переполненные помойки. И одеты были еще хуже, чем помнил Ник.
На остановках безысходно стояли печальные толпы. Все выше поднимавшееся солнце освещало безрадостные городские пейзажи.
Что Ник сразу отметил, так это обилие заграничных машин. Раньше такого не было. Но Бог ты мой, в каком они были состоянии! С фанерками вместо окон, помятые, ревущие отдолбанными от выбоин глушителями, исходящие черным дымом от горящего масла. И главное — заляпанные многодневной грязью и покрытые толстым слоем пыли. Они как сумасшедшие сновали по дороге среди каких-то чуть только не карьерных самосвалов, которые вообще невесть что делали в городе.
«Господи, — подумал Ник. — Грязь-то какая! И ни одного дворника. Странно как. Неужели я все забыл?»
Автобус наконец вырулил на центральную улицу, скрипя и переваливаясь, миновал надолбы трамвайных путей и плавно подрулил к гостинице «Центральная». Дверь отворилась, и Ник, невыспавшийся и удрученный только что увиденным, легко подхватив сумку, выскочил на еще покрытый утренним туманом асфальт.
