просто сидела в своей комнате и занималась своими делами. Майор и капитан закрыли дверь и сели на кровати.
— Есть мысли? — коротко спросил Николай.
Рябцев вздохнул, помолчал и ответил:
— Сложно сказать. Времени мало, а искать немецких диверсантов нужно. Вот только как мы это сделаем на милицейской работе?
— Если честно, я сам об этом думал, — признался майор. — Надо еще будет выбрать время, съездить на места передач.
— Мне кажется, там уже все осмотрели.
— Так-то да, но чем черт не шутит? И надо бы этих полицаев задержанных допросить.
— Разве Кочетов их не успел допросить?
— Видимо, нет. Так что нам придется либо Шишкину рассказать, откуда мы, либо через его начальника Семенчука действовать.
— Знаете, — сказал Василий, — давайте отложим это до завтра. Утро вечера мудренее.
— Тоже правда. И, Вася, хватит мне выкать. Я ведь ненамного старше тебя по возрасту.
— Зато по званию старше, — пожал плечами капитан, но в полумраке освещенной крохотным огоньком свечи комнаты Коновалов заметил на его лице что-то похожее на добродушную ухмылку. И это подсказывало ему, что они сработаются и найдут общий язык.
Утром Коновалов и Рябцев отправились в управление милиции. Шишкин сказал, что в ближайшее время им сделают новые удостоверения, а также посоветовал сменить их военные гимнастерки на гражданскую одежду. К слову, сам капитан ходил в военных брюках, видавших виды поношенных ботинках, кургузом пиджачке и линялой рубашке.
— Вам когда-нибудь официальные допросы вести приходилось? — спросил он, когда офицеры занялись очередным, как выразился Рябцев, бумагомарательством.
— Как сказать… — замялся Коновалов. — «Языков» на фронте приходилось допрашивать.
— Ясно. Тогда ко мне в кабинет. Сейчас допрошу тут одного субчика. А вы посмотрите. Может, даже поучаствуете.
— А кого именно? — уточнил Василий.
— Да полицая одного. У нас тут сидят двое пойманных. Одного вчера вечером допросили, сейчас второго обработаем. А то их скоро должны увезти в Минск.
Николай припомнил, что накануне, когда они уходили, из-за закрытой двери кабинета Шишкина слышались оживленные голоса.
— Да мы с радостью, — сказал капитан.
— Вот и славненько. Коля, — старший опергруппы повернулся к майору, — у тебя, кажется, почерк неплохой?
— Да обычный, — пожал плечами Коновалов.
— Ну, все равно, не как курица лапой. Будешь писать протокол допроса. И сразу вам скажу, милицейский допрос имеет немножечко другую специфику. Одно дело «языки» и совсем другое — преступники.
Все трое вошли в кабинет к Шишкину. Других оперативников не было — уже разбежались по делам. К слову, сегодня утром капитан собрал их всех на планерку, где обрисовал текущую ситуацию и рассказал о том, что надо сделать. Николая и Василия, как новичков, оставили пока «в запасе», как выразился один из оперативников, Алексей. Старший опергруппы протянул майору протокол допроса. Офицеры сели за разные столы. Шишкин снял трубку телефона и пару раз крутанул диск.
— Толя, давай сюда второго, — бросил он. — Сейчас приведут нашего пойманного воробья.
— Полицай, значит? — переспросил Рябцев.
— Да. Не поверите, даже свою повязочку не выкинул.
— А что вообще собой представляет? — поинтересовался майор.
— Шантрапа, самая что ни на есть, — усмехнулся Шишкин. — До войны был так, шаляй-валяй. Учился в каком-то училище, вечно отирался в сомнительных компаниях. А как немцы пришли, подался к ним на службу. Мол, и при деньгах, и при харчах. Вещичками расстрелянных не брезговал — втихаря от «хозяев» таскал и менял на водку, папиросы и жратву.
— А сам участвовал? — спросил Рябцев и пояснил: — В расстрелах.
— Было. Но, с его слов, пару раз по пьяни. А когда наши пришли и немцев вышибли, подался к бандитам. Мы несколько дней назад банду приземлили, вот этот Гринько — такая у него фамилия — у них и околачивался. Сначала пытался выдать себя за блатного, так его же дружки его и сдали. Всю подноготную выложили, кто он и с чем его едят. Еще попутно пытались на него большинство своих делишек спихнуть, мол, полицай бывший, с него и весь спрос. Но мы разобрались. Уж какой бы сволочью ни был Гринько и чего бы ему ни светило, негоже на него чужие грехи вешать. Каждый за свое должен сам ответить.
— И то верно, — согласился капитан.
Дежурный ввел в кабинет молодого потрепанного мужчину. Тот как-то безучастно смотрел на всех и все, будто ему абсолютно безразлично, что с ним происходит и что с ним будет дальше. Но Коновалов чувствовал, что это равнодушие отчасти было показным: арестованный Гринько прекрасно знал, что его ждет. А его в самом лучшем случае ожидал тюремный срок, притом немалый.
— Садись. — Шишкин указал на стул.
Мужчина сел.
— Ну, Тимофей, рассказывай о своих подвигах, — приветливо предложил капитан.
— Я ведь уже рассказывал. — Арестованный слегка удивленно посмотрел на него.
— Не все рассказал, друг любезный. Во время нашей прошлой беседы ты был изрядно пьян и корчил из себя чуть ли не вора в законе. Удивительно, как ты вообще в таком состоянии на дело пошел. Поэтому и разговор у нас тогда вышел недолгий. Так что давай еще раз все по порядку, да с подробностями.
Гринько пожал плечами и начал говорить. Собственно, его история не сильно отличалась от биографий его, так сказать, собратьев по сомнительному ремеслу. Когда пришли немцы, его закадычный приятель, который сразу пошел служить оккупантам, уговорил его тоже податься в полицаи. Разумеется, не по идейным соображениям, а с целью наживы да прочей личной выгоды. Правда, выгоду пришлось отрабатывать, в том числе и кровавыми делами. Про них мужчина говорил словно бы через силу, хотя про остальное рассказывал совершенно спокойно: и про краденые драгоценности, и про облавы на партизан, и про то, как они наводили ужас на один из поселков под Липенем, когда устраивали пьяный кураж, и про то, как после ухода немцев оказался в банде. Бандиты, к слову, особо и порезвиться не успели: ограбили магазин да склад, убив сторожа, после чего гуляли на наворованное и планировали следующее дело, которое тоже бы провернули, если бы их вовремя не поймали милиционеры.
Офицеры внимательно выслушали рассказ бывшего полицая. Майор попутно умудрялся еще и писать протокол. Шишкин ему задавал уточняющие вопросы, но они в основном касались его преступлений в банде. Лишь когда Гринько замолчал, старший опергруппы посмотрел на Николая и Василия и кивнул, мол, можете задать ему вопросы, если хотите.
Немого помолчав, Коновалов спросил:
— И много вас к бандитам подалось? Я имею в виду, полицаев, немецких прислужников?
Арестованный пожал плечами.
— Про всех не знаю. Но многие.
— А из тех, кто не остался?
— Ушли не многие. — Мужчина назвал
