– А нам хватит денег на особняк?
Я усмехнулся, погладил Ларису по щеке.
– Ну давай, загибай пальчики, – сказал я. – Миллион двести марок поступили на счет твоей фирмы?
Лариса кивнула.
– Чек берлинского банка на сто тысяч марок я тебе давал?
Она снова кивнула.
– Семьдесят тысяч баксов – выручку от порошка – вручил?
– Да, милый.
– Но это еще не все. В Красном Роге, куда ты отвозила мое письмо, нас дожидаются двести тысяч баксов. И последнее: надо как-то определиться с судьбой вейсенбургского замка, половиной которого я владею.
Лариса смотрела на меня почти с испугом.
– Господи, – прошептала она. – Какие мы теперь богатые!
* * *
Все важные решения мы приняли в постели. Говорить приходилось шепотом, так как громкий голос тут же дробился эхом, отчего, казалось, дрожат стены, и наше ласковое мурлыканье слышно на улице. Первым делом мы решили немедленно венчаться, но еще раньше надо было решить вопрос о моем разводе с Мэд. Пока она находилась в следственном изоляторе, надо было оформить на себя и продать половину вейсенбургского замка.
Ларисе, юристу по образованию, было вполне по силам решить эти вопросы без моего участия. Мне же надо было очиститься от шлейфа приэльбрусских убийств, дать показания и навеки распрощаться с милицией и органами. Не откладывая дела в долгий ящик, здесь же, сидя на полу, я составил доверенность на ведение всех своих дел, связанных с бракоразводным процессом, «личному адвокату Алексеевой Ларисе Дмитриевне», а заодно написал письмо тетушке в Красный Рог с просьбой передать деньги моему доверенному лицу, который предъявит это письмо. Лариса обещала подыскать для этого дела верного человека.
Я сильно захмелел от шампанского, открывающихся перспектив и ласк Ларисы, к тому же, наверное, сказалось нервное напряжение, и в десятом часу вечера я заснул тяжелым сном, уткнувшись носом в шею Ларисы.
ЭТО БЫЛ НЕ СОВСЕМ СОН, а болезненный бред, и в нем мнимое незаметно вплеталось в реальность.
– Это не страшно, – раздался надо мной мужской голос, который я узнал не сразу. – Делишь мысленно ягодицу на четыре части, и в верхний правый квадрат всаживаешь иглу на три четверти…
– Давай быстрее, меня уже тошнит.
Это врач, подумал я. Со мной что-то случилось, и Лариса вызвала «Скорую»… Глубокая ночь… Как мне плохо…
С меня сняли одеяло, и холод окатил меня ледяной волной. Я почувствовал, как тело покрылось «мурашками». Сейчас протрут задницу спиртом, подумал я, но рука врача сильно защемила кожу, и вслед за этим я почувствовал острую боль и вскрикнул.
– Какой горластый, – усмехнулся врач. Что-то хрустнуло, словно кто-то раздавил ногой елочную игрушку. Щелкнули замки на кейсе. Зашелестел плащ Ларисы.
Я продолжал лежать без движения, чувствуя, как ягодица полыхает огнем. Тошнота подкатывала к горлу, я судорожно сглатывал, жадно хватал воздух ртом.
– Пора, – сказал врач.
Я почувствовал запах духов, приоткрыл один глаз и увидел Ларису, склонившуюся над моим лицом.
– У него совершенно дебильный взгляд, Лембит, – сказала она и накрыла меня одеялом.
Я сделал над собой неимоверное усилие, оперся на локоть и привстал, раскачиваясь на четвереньках, как новорожденный жеребенок.
Глушков и Лариса смотрели на меня холодными и безучастными глазами. Несколько мгновений, наполняясь ужасом, я смотрел на Глушкова, точнее, на того маньяка, который присвоил себе эту фамилию, с удивительной отчетливостью замечая на его смуглом лице шрамы от порезов и розовые пятна отморожений.
– Ты… – едва смог вымолвить я. – Ты… это?
– Он тебя узнал, – сказала Лариса.
– Это не имеет значения, – ответил Лембит-Глушков и скрипнул кожаной курткой.
– Сандус… – прошептал я. – Ты Сандус…
Лариса повернулась ко мне спиной и шагнула к двери. Сандус усмехнулся, подошел ко мне и ударил ногой в голову. Я рухнул на подушки.
– Лежи и подыхай, – сказал он.
Они меня отравили, успел подумать я перед тем, как провалился вместе с пустой белой комнатой и кроватью в черную бездну.
СТРАННЫМ БЫЛО НЕ ТО, ЧТО Я ОТКРЫЛ ГЛАЗА и увидел белый свет. Я испытывал совершенно новое, незнакомое мне чувство. Тошнота и слабость прошли бесследно, словно ночной кошмар, в самом деле, был бредом. Я прекрасно помнил, как Сандус делал мне укол, как он и Лариса, одетые в кожу, вышли из комнаты, и все-таки нельзя было сказать, что голова соображала нормально. Было такое ощущение, что меня ожидала исключительно важная и очень интересная работа, и я просто не хотел думать о чем-либо другом, кроме как об этой работе, но вот в чем она заключалась – я никак не мог вспомнить.
Я рывком сел в постели. Тело было налито силой и упругой энергией. Неожиданно для самого себя я издал какой-то жуткий вопль, схватил подушку и швырнул ее в стену.
Кто-то негромко вскрикнул за моей спиной. Я молниеносно повернулся и увидел, что дверь на лестничную площадку открыта, а в прихожей стоит молодая женщина в пальто с воротником из искусственного меха, с большими полиэтиленовыми пакетами, и смотрит на меня широко раскрытыми от ужаса глазами.
Я часто задышал, слизывая кровь с разбитых кулаков. Как хорошо, думал я, как вовремя. Сейчас я ее раздену, если будет кричать – ударю головой о стену или затолкаю простыню в рот. Потом выдавлю ей глаза, поставлю ее обе ноги на край кровати и прыгну на коленные суставы…
Женщина издала приглушенный вопль и, пятясь спиной, вывалилась из квартиры на лестницу. Ей страшно, думал я, это хорошо, что она меня боится. Страх, как зараза, передается другим людям, и скоро весь подъезд, весь дом будет леденеть от ужаса, слушая вопли этой твари, а потом весь район, город, страна, тюрьмы и зоны содрогнутся, и даже Мэд побелеет о страха…
Это было короткое, как вспышка молнии, прояснение. Я вспомнил Мэд, Приют, порошок в блюдце, напоминающий разбавленную водой горчицу, и Немовлю, выламывающего двери на Приюте.
Боже мой! – подумал я, прижимаясь к дверному косяку и неимоверным усилием воли сдерживая свое желание кинуться на женщину. Боже мой, я ведь делаю то же самое, что делал Немовля, я же повторяю его, как тень! Все понятно! Сандус сделал мне укол, он ввел альфа-сульфамистезал… Я сошел с ума, я уже не понимаю, что делаю…
Лишь только умирающий от жажды человек, вылив полученный чудом бокал с водой в песок, сумеет понять, насколько невообразимо велика была моя жертва.
– Уходи!! – дурным голосом закричал я женщине, хватаясь за дверную ручку, словно меня сдувало на лестницу чудовищным сквозняком, а я изо всех сопротивлялся. – К чертовой матери!! Милицию вызови!! А-а-а, я не могу терпеть…
– Помогите! Помогите! – кричала женщина и стучала в соседние двери. Никто ей не открывал.
– Зови милицию!! – рыдал я и бил кулаками по стене. – Мне плохо, я тебя сейчас убью, я размажу тебя по стене, как клопа… Милицию!!!
Женщина побежала вниз. Кто-то открыл дверь этажом ниже. Я услышал рваную речь.
Я убью только ее, а потом сдамся милиции, думал я, падая на пол и разбивая себе лоб до крови. Я всего лишь разорву ей щеки, а потом сломаю основание черепа… Я убью всего лишь одного человечка, это же так мало, это всего лишь капля в океане, человечков на земле почти восемь миллиардов, а мне нужна только одна – эта визжащая безмозглая курица…
По лестнице ко мне бежал крепкий парень в спортивном костюме, за ним, цокая каблуками, безмозглая курица. Или этого спортсмена, подумал я, закрывая глаза от нестерпимой жажды крови, его можно было бы убить бутылкой из-под шампанского. Ударить изо всей силы, чтобы костная крошка брызнула на стены, а потом осколком стекла перерезать сонную артерию, чтобы кровь пошла фонтаном…
– Веревку, – сквозь зубы произнес я. – Не прикасайся ко мне, я могу тебя убить… Неси веревку и связывай мне руки!!
Парень топтался в двух шагах от меня, не зная, что делать.
– У вас есть веревка? – всхлипывая, спросила курица.
– Крепко вяжи! – выдавил я из себя, отводя руки за спину. – Быстрее!!
Парень путался с узлами, помогая распутать их зубами. Я мычал и выл от желания делать то же самое, но только не с веревкой, а с горячей и пульсирующей артерией, со скользким пучком вен. Он наступил мне коленом на спину. Сейчас я сойду с ума, думал я, у меня больше нет сил терпеть эту пытку… Я его убью, а потом меня оправдают. Меня оправдает самый жестокий суд в мире, если я расскажу, что мне пришлось пережить…
Парень неумело возился с веревкой, опутывая ею мои руки.
– Крепче! – взвыл я. – Крепче, мерзавец, урод, гнида!! Изо всех сил, чтоб руки посинели!!
Он старался, а я продолжал обманывать самого себя и убеждать, что сейчас парень свяжет мне руки, а я вскочу на ноги и перегрызу ему горло. С завязанными руками – так даже интереснее, словно конкурс людоедов…
– Вызови милицию! Скорее милицию! Скорее! – повторял я. И вдруг перед глазами ярко вспыхнуло, острая боль пронзила темечко, и стало темно-темно.
