– … – По какому делу? Скажи, по коллекции, он поймет.
– Тогда соединяю, хотя директор сейчас очень занят, но для вас… – услышал Глеб голос в трубке.
– А мне плевать, – усмехнулся Потапчук, – он сказал звонить в любое время дня и ночи, вот я и звоню, а сейчас, между прочим, не ночь и даже не обед.
Так что, будь добр, соедини…
В трубке щелкнуло, тон генерала Потапчука разительно изменился. Он говорил с директором ФСБ спокойно, уравновешенно, сослался на кучу инструкций и распоряжений разных лет. Названия циркуляров, даже старых, генерал Потапчук помнил наизусть и при случае любил щегольнуть своими познаниями. Это производило впечатление не только на его подчиненных, но и на его начальство.
– Через десять минут? – переспросил Потапчук и, выслушав ответ, удовлетворенно отозвался:
– Спасибо.
Поговорив с директором ФСБ, генерал с присвистом выдохнул воздух. Вид у него был такой, словно он только что вбежал на пятый этаж и на лестничной площадке, прямо перед дверью, переводит дыхание.
– Ну, Глеб Петрович, все в порядке. Через десять минут этому долбанному медику дадут такой нагоняй!
Хотя я его понимаю, кому охота подставлять свою голову? Все страхуются. Это только ты; да еще считанные единицы могут себе позволить играть в открытую и не ссылаться на дебильные циркуляры. Хотя, с другой стороны, без них нельзя, документы есть документы, и допуск к ним должен быть строгий. Словом, порядок, тебе все покажут. Сейчас главврач получит распоряжение, так что можешь безотлагательно отправляться туда. Хочешь я тебя завезу на своей машине, к самым дверям домчу?
– Нет, спасибо, – хмыкнул Глеб, – я лучше на своей.
– Ладно, только держи меня в курсе. Если что найдешь – сразу же свяжись со мной, я буду у себя в кабинете. Телефон ты знаешь.
– Да уж, как «Отче наш». Толкни меня ночью, и я назову его сразу.
– Вот и молодец, – растрогавшись, похвалил своего агента генерал.
– Давайте, Федор Филиппович, еще по чашечке кофе?
– По чашке кофе? – изумился генерал.
Он так старался как можно быстрее все устроить, и вдруг Глеб Сиверов предлагает еще посидеть, почаевничать, поточить лясы.
– Я все равно успею, – убежденно сказал Глеб, – так что не надо дергаться. Поспешишь – людей насмешишь.
– Да, лучше, конечно, действовать не торопясь. Но время, время, Глеб Петрович, времени у нас в обрез, – генерал показал на циферблат своих часов, и для пущей убедительности постучал по нему ногтем.
– Время – понятие растяжимое, – Глеб включил кофеварку. – Десять минут туда, десять минут сюда ничего не решат. Хотите анекдот расскажу, генерал?
– Анекдот? – Потапчук слегка растерялся. – Ты что, с ума сошел? Самое время анекдоты травить! Хорошо тебе, ни перед кем, кроме меня, не отвечаешь…
– Я перед собой в первую очередь отвечаю.
– Это серьезно.
– Послушайте, Федор Филиппович, хороший анекдот, вы любите такие, я же вас знаю.
– Ладно, валяй. В дурдоме, что ли, услышал?
– Да нет, генерал, в бане.
Потапчук расхохотался.
– Уже смешно!
– Так вот, генерал, летит над Москвой Господь Бог со своими ангелами. А дело как раз в студенческую сессию.
Летят они над общежитием Плехановского института…
– Академии, – поправил генерал.
– Бог с ней, над общежитием академии. Смотрят в окна, а там студенты сидят, зубрят конспекты, к экзамену готовятся. Ангел и говорит Господу:
«Эти наверняка сдадут экзамены».
«С чего ты взял?» – спрашивает Всевышний.
«Вон как старательно зубрят».
«Нет, не сдадут», – покачал головой Всевышний.
Летят дальше. Пролетают над общежитием МГУ, а там студенты еще активнее к экзаменам готовятся, книгами все завалено, страницами шуршат, нервничают, учат.
Ангел и говорит Господу:
«А вот эти, Всевышний, точно сдадут, вон как стараются».
«И эти не сдадут», – отвечает Господь Бог.
Ангелы, услышав это, опешили, но вопросов задавать не стали – им по чину не положено. Пролетают над общежитием ВГИКа, а там студенты пьют, гуляют, танцуют, с девчонками развлекаются, в общем, дым коромыслом, шум, гам, смех, стаканы звенят, вино льется рекой. Посмотрели на это дело ангелы и говорят хором:
«Ну эти все экзамены завалят, совсем не готовятся».
А Господь Бог рассмеялся в седую бороду и говорит своим ангелам:
«Ошибаетесь, друзья мои, вот эти-то как раз сдадут».
Ангелы застыли в воздухе, не выдержали и спрашивают у Господа:
«Почему же эти сдадут, а те нет?»
Господь Бог вполне серьезно отвечает:
«Эти сдадут, потому что только на меня и уповают, вот поэтому у них все будет тип-топ».
Потапчук засмеялся так, как не смеялся уже, может, месяц. Он хохотал как безумный, хлопал себя по коленям, и Глебу даже показалось, что "генерал сейчас пустится в пляс.
– Ох, и анекдотец ты мне подкинул, замечательный! Надо его директору рассказать. Обязательно на каком-нибудь важном совещании вверну. Ладно, давай, разливай кофе, уже кипит.
Глеб наполнил чашки. И только тогда генерал, утерев слезы на покрасневших глазах, пристально посмотрел на Глеба и спросил:
– А к чему это ты, Глеб Петрович, мне этот анекдот рассказал?
– Хороший анекдот, правда, Федор Филиппович?
– Хороший… Но не зря же ты его сейчас вспомнил?
– Не зря, генерал, – согласился Глеб. – Вот ваши сотрудники работают, работают, ни дня, ни ночи им нет, а надо на Бога побольше надеяться. Только на него и уповать.
– На Бога надейся, а сам не плошай, – немного грустно произнес генерал Потапчук.
– А я всегда на него надеюсь, – признался Глеб, – и самое интересное, что он меня никогда не подводил.
Я его – да, случалось такое.
– Не поминай имя Господа всуе, Глеб Петрович.
– Да я к слову, генерал.
Мужчины допили кофе, выкурили по сигарете, и Глеб Сиверов первым покинул конспиративную квартиру. Соблюдая все меры предосторожности, он вышел со двора, оглянулся, обошел дом. Слежки не было.
Все это Глеб проделывал уже чисто автоматически.
За долгие годы привычка следить за обстановкой стала неотъемлемой частью натуры, такой чертой характера, от которой невозможно избавиться. И Глеб, даже когда и не следовало, оглядывался, а потом, случалось, неумело врал что-то Ирине в объяснение.
Павел Павлович Шелковников в элегантном костюме и шикарном галстуке, поблескивая идеально начищенными ботинками, расхаживал по картинной галерее на Кузнецком мосту. Время от времени он обращался к миловидной женщине с бриллиантовыми серьгами в ушах, на плечах которой покоилась норковая шуба: в помещении было довольно-таки прохладно. Картины стояли у стен, несколько рабочих возились с ними, переставляя с места на место – совершенно без надобности, на взгляд неспециалиста…
– Так вы вот это все хотите завезти в Германию?
– В принципе, да, – кивнула женщина-менеджер.
– Томочка, Тома, – каким-то чересчур мягким и сладким голосом говорил Шелковников, – вообще-то замечательная экспозиция, но почему одни картины?
К ним бы немного скульптур.
– Пластика будет, ее еще не подвезли, часть уже здесь, но ящики пока не распакованы.
– Большая экспозиция, – восхищенно промолвил Павел Павлович, прищелкнув языком, подошел к одной из картин и стал рассматривать ее с видом знатока. – Да, я думаю, это будет очень шумное мероприятие.
– Если вы свободны, Павел Павлович, то можете поехать с нами. Документы на вас мы уже подали.
– О, замечательно. Тома, даже не знаю, как вас и благодарить.
– Не благодарите, вы так много для нас сделали.
– Вы мне льстите.
О том, что документы на его имя поданы, Шелковников знал и без Тамары Васильевой. Вариант отправиться за границу с солидной выставкой был довольно-таки привлекательным. Поистине, думалось Шелковникову, сам Всевышний дарит шанс. Ведь вывезти свернутые в рулон картины с выставкой проще простого. Его знают, никто особо придираться не станет, с таможней уже давным-давно договорено, а выставка едет от Российского министерства культуры. Так что все складывалось наилучшим образом.
На бледном лице Павла Павловича появилась заигрывающая улыбка. Он обнял Тамару за плечи, привлек к себе:
– Ну, Томочка, спасибо тебе огромное! Я твой вечный должник. А сама-то ты будешь там?
– Я еще не решила, у меня сейчас идет другой проект – с Сан-Франциско. Возможно, мне придется полететь в Штаты.
– О, это вообще замечательно!
– Я уже устала, Павел Павлович, от разъездов. Это раньше мечталось, а теперь – работа, рутина.
Менеджер картинной галереи и одна из ее совладелиц к своему консультанту относилась с большим почтением и побаивалась его. То ли она знала о его славном боевом прошлом, о долгих годах работы в органах КГБ, то ли по другой причине, но Шелковникова она опасалась, и Павел Павлович это чувствовал. Под хорошее настроение ему захотелось растопить лед в их отношениях, и он, неисправимый дамский угодник, принялся кокетничать с миловидной женщиной, вполне сохранившей свою привлекательность, несмотря на сорок с небольшим лет.
