телохранитель. — Говорят, что по срочному делу.
— Кто еще такие? — зло спросил Подкова.
— Музыкант и Угрюмый, — проинформировал телохранитель.
Вид у Подковы был таким, будто бы он вот-вот готов произнести вслух множество витиеватых слов, но сдерживает себя из последних сил.
— Зови, — только и сказал он.
Вошли Раздабаров и Лыков.
— И что вам надо от меня еще? — напустился на них Подкова. — В какую пакость вы хотите еще меня окунуть — старого и честного вора? Вы когда-нибудь исчезнете из моей несчастной жизни? Дадите мне умереть спокойно?
— Мы попрощаться, — сообщил Раздабаров. — Отбываем мы для дальнейшего прохождения службы.
— А-а… — уже совсем другим тоном произнес Подкова. — Отбываете, значит…
— Да, — сказал Лыков.
— И пришли со мной попрощаться…
— Да, — сказал Раздабаров. — Ты уж извиняй за то, что разбудили.
— Это ничего, — проговорил Подкова. — Ради такого случая можно… А что, повязали «хозяина»?
— Повязали, — признался Лыков. — И не только его одного. А еще и его начальника, который давал ему указания. И еще многих повяжем.
— Ты глянь, — без особого удивления произнес Подкова. — Расплодилось фашистов… Что ж, прощайте, солдатики. Не поминайте лихом старого больного Подкову. Не такая уж он и сволочь. Может, где-нибудь мне это и зачтется.
— Вот что, Подкова… — Раздабарову вдруг пришла в голову мысль. Это была странная, но вместе с тем, как показалось Игнату, дельная мысль. — Как только мы выберемся из этого чертова лагеря, мы тотчас же с Афанасием похлопочем за тебя. Постараемся вытащить тебя из лагеря на свободу. Чтобы тебе даровали амнистию — или как там называется это дело? И будем хлопотать, пока не добьемся своего. Я все правильно говорю? — глянул Раздабаров на Лыкова.
— Да, — коротко ответил Афанасий. — Так и будет.
У Подковы вдруг переменилось выражение лица. Теперь это был не жесткий, волевой и коварный уголовный властитель, а пожилой, усталый, отчаявшийся человек, и никто больше.
— Парни, — тихим голосом произнес он. — Ах вы ж, парни… Вы не ведаете, что говорите.
— Еще как ведаем! — уверенно сказал Раздабаров. — Вот увидишь, что так оно и будет!
— На мне четвертной. — В голосе Подковы не ощущалось никаких эмоций, это был безликий голос, как у некоего автомата. — Двадцать пять лет… Вы знаете мои грехи, совершенные там, на свободе, а толкуете о помиловании. Ладно, хоть не шлепнули меня, и на том спасибо. Какая амнистия? Ах, парни…
— А разве, помимо грехов, у тебя нет заслуг? — запальчиво спросил Раздабаров. — Разве это не ты помог изобличить целую банду фашистских диверсантов? Мне так кажется, что твои заслуги перевешивают твои грехи. Так что не отчаивайся. Надейся. А за нами дело не станет.
— Ладно! — махнул рукой Подкова. — Будем считать, что попрощались. Ступайте.
— Я так думаю, что мы еще увидимся! — улыбнулся Раздабаров. — Как говорится, в другом месте и по прошествии времени.
* * *
Заканчивалась ночь, наступало утро. Машина ехала в Новосибирск. В машине, кроме шофера, сидели Раздабаров и Лыков. На них уже не было арестантских роб, оба они были одеты в форму офицеров Красной армии. Дорогу, по которой ехала машина, пересекала другая дорога — железная. Полосатый шлагбаум опустился прямо перед капотом машины. По железной дороге шел грузовой поезд. Он шел на запад.
— Наверное, на фронт, — предположил Раздабаров. — Везет какие-нибудь военные грузы.
— Наверное, — согласился Лыков. — Коль на запад, значит, на фронт.
Помолчали. Состав двигался, гремел, скрежетал и никак не хотел заканчиваться.
— Ты думаешь, у нас что-то получится с Подковой? — спросил Афанасий у Игната.
— Обязательно получится, — уверенно ответил тот. — А иначе для чего мы обещали? Разве мы какие-то болтуны? Мы серьезные люди. Служим в СМЕРШе.
Поезд прошел, машина тронулась. Когда железная дорога осталась позади, Раздабаров оглянулся.
— А все-таки хорошо, что ее не взорвали, — сказал он, улыбаясь. — Правда же?
— А то! — Лыков также улыбнулся.
— И вдвойне хорошо, что мы с тобой каким-то боком причастны к этому делу! — сказал Игнат.
— Ну, началась лирика! — Лыков улыбнулся еще шире. — Сейчас тебе самая пора выдать на эту тему какой-нибудь куплет. Знаю я тебя!
— А что, и выдам! — энергично махнул рукой Раздабаров. — Вот прямо сейчас, не сходя с этого места! — И он, наморщив лоб, продекламировал:
— Может, кто-то нам скажет спасибо,
Что крылом не задела беда,
Что идут поезда по Транссибу,
Все идут и идут поезда.
— Неужто сам сочинил? — с дурашливой иронией спросил Лыков.
— Не сочинил! — поправил его Раздабаров. — Сами сочинились!
В течение почти всей Великой Отечественной войны фашисты несколько раз пытались организовать восстания в лагерях для заключенных, а вслед за ними — и диверсии. На железных дорогах, в речных и морских портах, на промышленных предприятиях… Большая часть документов на эту тему до сих пор не рассекречена.
Тем не менее имеются доказательства, что почти все планы фашистов на этот счет провалились. Лишь два лагеря попытались организовать некое подобие смуты и диверсионных акций, но и их попытки не увенчались успехом. Лагерные восстания были подавлены, виновные — арестованы. Причем обе попытки были на севере европейской части СССР. Что же касается сибирских лагерей, в том числе и тех, которые располагались на Транссибирской магистрали, то ни одной успешной попытки лагерного восстания и, соответственно, каких-либо диверсионных действий там не случилось.
А как же сдавшийся в плен полковник Николай Звягин — автор пресловутого плана «Что делать»? О нем также известно немногое. По некоторым данным, фашисты отказались от его услуг и отправили его в концлагерь. Концентрационный лагерь располагался на территории, которая после окончания войны стала частью французской оккупационной зоны. По договору между СССР и Францией Звягин был передан советской стороне. Что с ним было дальше — о том можно только догадываться.
Кондей (или кандей) — жаргонное название карцера или штрафного изолятора (ШИЗО) в исправительно-трудовом лагере.
