Полковник, ставший ему отцом, многому его научил. Кажется, он по-настоящему полюбил приемыша и постарался сделать для него все, что было в его силах. Однажды («мама Галя» к тому времени уже год как умерла от рака, а Чижу должно было вот-вот исполниться восемнадцать) у них во дворе за гаражами произошло убийство. Кто-то зарезал обитавшего в соседнем доме странноватого, будто пыльным мешком хлопнутого, одинокого сорокалетнего мужчину, который, как было замечено, частенько отирался то около детской площадки, то около школы, предлагая детям конфеты и затевая с ними какие-то разговоры. Потерпевшему нанесли двадцать восемь ударов кухонным ножом. Этих ударов наверняка могло быть больше, но на двадцать восьмом лезвие обломилось у самого основания и осталось в ране, а окровавленную рукоятку нашли тут же, в полуметре от окровавленного тела.
Поутру отправившись в гараж за машиной, приемный отец Валерки Торопова наткнулся на следственную группу, занятую осмотром места происшествия. Продемонстрировав служебное удостоверение и сообщив, что проживает по соседству, полковник проник за линию оцепления и окинул арену недавних событий беглым, профессионально цепким взглядом. Валявшаяся на земле рукоятка ножа показалась ему знакомой; полковник вернулся домой, подверг ревизии кухонный инвентарь, и его подозрение превратилось в уверенность. Теперь стало ясно, почему, вернувшись поздно вечером с прогулки, приемный сын как-то воровато, боком проскочил в свою комнату, заперся там и отказался выйти для мужского разговора. Полковник тогда, грешным делом, подумал, что парень, наконец, попробовал спиртное, а то, чего доброго, и наркотики, и решил отложить воспитательную беседу до завтра: с пьяным говорить все равно бесполезно.
Чиж к тому времени уже успел уйти, что позволило полковнику обстоятельно, не торопясь, осмотреть его комнату. Густо заляпанные еще влажной кровью джинсы и футболка обнаружились в дальнем углу шкафа, скомканные и завернутые в полиэтиленовый пакет.
Вечером, вернувшись домой, Чиж имел с полковником продолжительный, серьезный разговор. «Ты что-то имеешь против педофилов?» – спросил в ходе этого разговора полковник. «Да», – коротко и предельно ясно ответил Чиж, уверенный, что дальше с ним будут разговаривать уже другие люди и в другом месте. Но полковник умел правильно расставлять приоритеты и, вместо того, чтобы вызвать наряд и отправить приемного сына за решетку, преподал ему кое-какие азы, начав лекцию сакраментальным: «Не гадь там, где живешь, и не живи там, где гадишь». Он немало пожил и многое повидал, этот старый сыскарь, и его уроки впоследствии не раз сослужили Чижу добрую службу. Полковник уже тогда понял, кого вырастил (точнее, кто вырос у него под боком, ибо травму, послужившую причиной появления на свет еще одного хладнокровного и расчетливого, а главное, принципиального серийного убийцы, парню нанес не он). Мысленно очертив круг его будущих жертв, точно зная, что словами уже ничего не изменишь и не решишь, полковник прислушался к тихому голоску, который нашептывал ему в левое ухо: «А может, так и надо?», и, как мог, постарался научить Чижа хотя бы заметать следы.
Когда пришла пора уходить в армию, Чиж даже не подумал от нее косить. Он сам напросился в морскую пехоту, рассудив, что подготовку ему там дадут такую же, как в ВДВ или спецназе, зато риск отправиться в Чечню и получить пулю раньше, чем расквитается с «дядей Сашей», будет практически нулевым. Он не прогадал и тут; потом была демобилизация, университет, смерть приемного отца, обмен оставшейся от него квартиры на меньшую и в худшем районе, но зато с солидной доплатой, покупка первого автомобиля, работа, и все это на фоне непрерывной, методичной и продуманной охоты на таких, как Вронский и Фарино.
И вот теперь, находясь в шаге от цели, Чиж испытывал острое желание напоследок пойти напролом – просто подойти, прыгнуть, вцепиться и свернуть шею раньше, чем подоспеют охранники. Но охранники стояли слишком близко, а он не имел права так рисковать. К тому же, смерть от перелома шейных позвонков и повреждения спинного мозга – это слишком быстро, слишком легко. Вронский не должен умереть так просто, ничего не успев понять и почувствовать; Чижу нужна была хотя бы пара минут, чтобы этот мерзавец подох, точно зная: за все на свете рано или поздно приходится платить.
Подошла его очередь. Он пожал Вронскому руку, испытав странное ощущение прикосновения к чему-то неживому, искусственному, и произнес, глядя прямо в темные линзы очков, надетых «дядей Сашей» не то для того, чтобы скрыть предательски красные глаза, не то в подражание героям американских фильмов, которые просто не могут кого-нибудь похоронить, не нацепив солнцезащитные очки, даже если на улице хлещет проливной дождь:
– Примите мои соболезнования.
После этого отошел и секунд тридцать постоял, сложив руки поверх причинного места и опустив голову, над полированным гробом, внутри которого лежал кусок стремительно портящегося мяса, при жизни именовавшийся Марком Анатольевичем Фарино.
Никакой реакции со стороны Вронского на эту опасную выходку не последовало: похоже, «дядя Саша» не узнал пропавшего без вести много лет назад племянника. Продолжая украдкой поглядывать на родственничка – не шепнет ли он чего охранникам, не кивнет ли головой в его сторону, – Чиж отошел от гроба, освободив место следующему скорбящему, и боком двинулся в обход помещения, незаметно подбираясь к боковой двери.
Еще сутки назад, узнав, где будет проходить траурная церемония, Чиж не поленился посетить здание и оборудовать тайник в одной из кабинок мужского туалета. Сняв крышку смывного бачка, он поместил вовнутрь герметично закрытый полиэтиленовый пакет, в котором лежали два баллона «черемухи», легкая противогазовая маска, наручники и пистолет с глушителем. Дубликат ключа от двери в торце коридора, где располагались туалеты, был в той самой связке, которую он на входе показал охраннику. За дверью располагалась лестница, ведущая в просторный, напоминающий плохо освещенный лабиринт подвал. В каждом газовом баллоне имелась чека с кольцом, как у гранаты; достаточно было выдернуть ее, чтобы из баллона начал с шипением извергаться слезоточивый раз. Двух баллонов должно было с лихвой хватить на всех присутствующих – кроме Чижа, разумеется, для которого и был предназначен противогаз.
План был прост, как все гениальное: когда «черемуха» начнет распространяться по залу, там воцарится ад кромешный. В дверях неминуемо возникнет давка. Охрана, подверженная действию слезогонки точно так же, как все простые смертные, будет временно парализована, и это даст Чижу возможность взять ослепшего, потерявшего ориентацию в пространстве и времени, заходящегося мучительным кашлем, брызжущего слезами и соплями «дядю Сашу» за холеный загривок и препроводить в подвал для непродолжительной приватной беседы.
