Юрку это тоже очень устраивало. Потому что ему не хотелось, чтоб Надежда с ходу увидела, что у него трусы выпятились конусом. А на случай если она все же повернется, Таран присел на корточки у ее изголовья, и подсунул свою левую ладонь под Надину правую, и осторожно притянул к губам…
Поцеловал сперва в запястье, потом в костяшки кулачка, затем мизинчик с остриженным и скругленным ноготком, покрытым багровым лаком, и все остальные пальчики тоже. А левой рукой при этом Таран дотронулся до гладких, еще чуточку влажных волос, осторожно провел по ним ладонью от макушки к шее, погладил крепкие округлые плечики, дошел до лопаток. Ой, какая ж у нее приятная, нежная, прохладная кожа! И какие у нее, оказывается, нежные и душистые ладошки! Земляникой пахнут… Почему Юрке это раньше не было известно, а? Где были его глаза три года назад?!
Известно где — смотрели только на Дашу и больше ничего видеть не хотели. А тут рядом было настоящее чудо, которое накинуло на себя грубоватую масочку с буратинской улыбкой — «рот до ушей, хоть завязочки пришей» — и прятало под этой маской свою грусть, страдания и неразделенную любовь… Может, и гуляло это чудо с кем-то от тоски да одиночества, но втайне все-таки надеялось на то, что наступит счастливый день… То есть сегодня.
Конечно, в чем-то Таран перебарщивал, когда оценивал Надькины чувства. Очень может быть, что из свойственного мужикам, особливо таким молодым, как он, завышенного самомнения. А может быть — оттого, что проводил полную аналогию между Надиной влюбленностью в себя и собственной любовью к Даше.
Но уж очень ему было сейчас хорошо, хотя он еще и на кровать-то к Надьке не взобрался. Наверное, не было того волнения и остроты восприятия, которые были с Дашей в первую ночь, когда вообще все было в первый раз, но зато было какое-то тихое, нежное блаженство, набегавшее плавными теплыми волнами, когда Юрка осторожно прикасался губами к смуглой Надиной руке, постепенно перемещаясь от запястья к локтю, а потом от локтя — к плечу. И при каждом прикосновении чуял легкую дрожь нарастающего возбуждения в ее теле. А ведь он еще ни до чего такого не дотронулся.
— Ущипни меня, а? — тихо попросила Надька не оборачиваясь. — Ты правда здесь или во сне снишься?
— Нет, не во сне… — Юрка нагнулся и, бережно отведя полосы от ее уха, кончиком языка прикоснулся к мочке, украшенной маленькой золотой сережкой с красным камушком.
— А с Дашей ты тоже такой ласковый был? — все тем же голосом спросила несносная Надюха.
— Нет, — сказал Таран твердым голосом, — и ее вообще больше нет, понимаешь? Она больше не существует.
— Ну а с той, второй?
— Там вообще было как в бреду, — нехотя буркнул Таран. — Не ломай кайф, а?
— Ну, понимаешь, — Надька переложила голову на другую щеку, и теперь ее круглое личико с прикрытыми глазами было обращено к Тарану, — мне показалось, будто ты о ней очень нежно говорил…
— Шуру мне жалко, и я ей жизнью обязан, понимаешь?
— Понимаю, — вздохнула Надя, — значит, я у тебя третья?
— Слушай, — уже совсем проворчал Таран, — зачем эти вопросы не по делу? Я ж не спрашиваю, который я у тебя?!
— А зря. Могу сразу сказать — первый, — ответила она. — Устраивает?
Таран не поверил — слишком уж лихо разделась и даже не делала вид, что стесняется. А вот остудить его дурацкими вопросами смогла очень быстро. Та благодать, которая обволакивала его душу, пока он руку целовал, куда-то ушла.
— Нет, — сказал Юрка. — Все это не то…
И, встав на ноги, вышел в столовую. Но до дивана дойти не успел. Бух! Увесистая Надежда обеими ногами спрыгнула с постели и — шлеп-шлеп-шлеп! — звучно топая босыми пятками, побежала за ним. Цап! — и крепко обхватила его сзади. Да, лапки здоровые, сила есть…
— Юричек, — прошептала Надька, прижимаясь к Тарановой майке грудью, — я дура! Мне к языку надо гирю привязывать… Сама все испортила!
— Не все, наверное, — ответил Таран, поворачиваясь к ней лицом. — Но вообще-то язык — вещь серьезная…
Впрочем, продолжать нравоучительную фразу он не стал. Уж больно хорошо Надюшка спереди смотрелась. И глаза глядели так нежно, и блеск слезинок их только украсил. И носик-картошечка задышал как-то очень восхищенно, и губки, трепетно выпятившись, так и потянулись к Юрке. Таран мягко припал к этому пухлому ротику, потом сразу же отпустил его и поскорее снял майку, чтобы кожей, а не тканью почувствовать прикосновение ее грудок. А Надька, просунув пальцы под резинку его трусов и жадно скользнув ладошками по Тарановым бедрам, попросту спихнула их вниз. Потом губы вновь встретились, руки жарко обвились вокруг тел, кожа прижалась к коже… Пухлый Надин животик легонько потерся о Юркину шишку, игриво пощекотал густыми курчавочками.
— Я его бою-усь… — покривлялась Надька, когда Юрка стал настойчиво пятить ее в комнату, к кровати. — Серьезно, страшно же, такой здоровый!
— Не бойся, поместится! — весело прошептал Таран.
— Значит, я третья буду? — произнесла Надька, уже лежа на своей постели. — Это хорошо. Бог любит Троицу…
Когда «мерс» господина Летунова припарковался у ресторана «Маргарита» и его хозяин с сопровождающими лицами направил свои стопы в это солидное заведение, швейцар в белом мундире с золотыми аксельбантами — ни дать ни взять генерал-адъютант его императорского величества, только без эполет! — почтительно пропустил его в фойе. Владельца «Супермарина» здесь хорошо знали. Правда, швейцар — он, конечно, царским генерал-адъютантом не служил, но зато был отставным подполковником погранвойск КГБ СССР — своим профессиональным взглядом приметил, что выглядит Василий Петрович как-то очень пасмурно и мрачно. Словно не пообедать приехал, как обычно, а на собственные поминки. Швейцар, конечно, уже мысленно занес это обстоятельство в будущее оперативное донесение. И время прибытия Васи Самолета тоже зафиксировал четко: как всегда, 12.30, без опозданий и опережений графика.
У Васи Самолета действительно было нехорошее чувство, будто он едет если и не на поминки, то уж точно на собственные похороны. Пожалуй, он даже не предчувствовал, а был прямо-таки убежден в этом. Правда, под словом «похороны» вовсе необязательно подразумевалась физическая кончина. Зато финиш Васиного бизнеса просматривался совершенно определенно.
Вчерашний день, если рассматривать его как единое целое, виделся Васе одним сплошным кошмаром. Самолет, после того, как явился Седой и, забрав себе в подкрепление Гогу, отправился на ферму, конечно, не лег спать и стал дожидаться их возвращения. Само собой, когда истекло откупленное время, всерьез заволновался, даже валидол пришлось сосать. А когда «сваток» из райотдела вышел на контакт и доложил, что ферма горит, а в саду обнаружен труп Панкрата, Вася понял, что хана наступает с неотвратимостью смены дня и ночи. Правда, была какая-то надежда насчет того, что Седой и остальные каким-то образом смылись. Однако ближе к вечеру «сваток» еще раз вышел на связь, сообщив, что после того, как пожарные потушили огонь, под головешками нашлось еще несколько трупов, большинство из которых без длительной экспертизы опознанию не поддаются, но точно известно, что Гога, Микита и Пятак среди трупов присутствуют. «Сваток» также скромно выставил счет на шестизначную сумму в баксах, которая может удержать развитие уголовного дела на точке замерзания и превратить пожар на ферме в последствие взрыва газа от неисправности в электропроводке. У Васи такие деньги водились, но они ему были вовсе не лишние. Конечно, какое-то время он еще мечтал, что Седой найдется и на него можно будет произвести денежный начет, но Седой не находился, и создавалось нехорошее впечатление, что в конце концов его опознают среди обугленных. Еще хуже, ежели он попал в лапы Жоры Калмыка.
В общем, Вася заплатил сам, но это лишь отмазало его от правоохранителей. Куда более серьезные разговоры предстояли с коллегами. К тому же вчера вечером ему позвонил «дядя Вова», заявив, что приглашает его в субботу на дружескую вечеринку в «Маргариту», скромно намекнув, что господин Калмыков жаждет побеседовать с господином Летуновым о делах, представляющих взаимный интерес.
Как ни странно, после этого звонка у Васи немного полегчало на сердце, ибо он понял, что по крайней мере до субботы он еще поживет. Да и сам факт приглашения означал, что смотрящий еще не принял окончательного решения, а желает выслушать обе стороны и лишь после этого вынести приговор.
Впрочем, серьезной надежды, что этот приговор будет оправдательным, Самолет не питал. Если Седой и тот самый роковой чемоданчик угодили к Жоре, то при надлежащей подготовке вопроса обвинения Самолета в подставе и крысятничестве могли бы резко усилиться. Потому что Седой — если он жив, конечно! — может запросто маму родную продать, а не то что Васю Самолета. Несколько дней назад Самолет думал совсем иначе, но после истории с «обознатушками» и убийством лже-Крылова заподозрил Седого в том, что он действовал по сговору с Калмыком. С этой точки зрения, итоги операции на ферме Душина были тому еще одним подтверждением. В общем, Вася ощущал себя наглухо обложенным волком, которому назначили место, куда выходить под выстрел.
