Ознакомительная версия.
Пока Панков читал текст, дверь кабинета отворилась. Это пришли Дауд и мэр Торби-калы. Панков присел к столу, отыскал там шариковую ручку, перечеркнул букву «а» в слове «марианеточный» и сверху написал «о». Потом исправил еще пару ошибок и в таком виде вернул текст Ниязбеку.
– Рекомендую пользоваться компьютером, – сказал Панков, – там есть законы орфографии.
– Плевал я на ваши законы, – проговорил Ваха, – включая орфографию.
Ниязбек изучил правку и отдал текст подошедшему Джаватхану. Панков вдруг представил себе этот листок в архиве. Супер. Сепаратистское воззвание, отредактированное почерком русского полпреда.
– А есть чего будете? – спросил Панков.
– Что?
– На кровь вы ответите кровью, а жрать чего будете? Друг друга?
Ниязбек промолчал, а Ваха ответил:
– Я слышал этот аргумент. Знаешь, что в нем неправильно? Понимаешь, бывает семья, и в ней все хорошо. Женщина работящая. У плиты хлопочет. Детей растит. А мужчина все равно берет и разводится.
Панков молчал.
– Россия – женщина. А Кавказ – мужчина, – сказал Ваха. – Если мужчина не хочет жить с женщиной, разве он будет жить только потому, что ему это выгодно? Какой же он после этого мужчина? И что же ты мне, как женщина, доказываешь, что ты меня можешь содержать?
Панков смотрел в васильковые глаза главного экстремиста республики и вдруг понял, что тот прав.
Все, что пытался делать Панков последние четыре месяца, – это именно спасти распадающийся брак. Обе стороны давно ненавидели друг друга. Их удерживали вместе тысячи причин – привычки, условности, общие дети, совместно нажитое имущество и жилплощадь. Но обе стороны давно считали друг другу обиды.
И это было тем более печально, что для того, чтобы жить вместе в браке, вовсе не надо быть одинаковыми. Можно иметь разные привычки, вкусы, взгляды – и все равно любить друг друга.
И еще Панков знал одно: в тот момент, когда брак рушится, вовремя сказанное слово имеет стократную силу. Успеешь сказать – и двое останутся вместе ради детей, а там, глядишь, ссора утихнет, рана залечится, и разные люди снова полюбят друг друга, и уже через несколько лет с недоумением вспомнят, как собирались делить бабушкино серебро и дедушкину дачу. Не успеешь – и не будет через пять лет больших врагов, чем два разведенных супруга.
Панков понял, что у него есть единственный шанс. Взять трубку – и прямо отсюда позвонить президенту России. Или он отправит в отставку Асланова – или через час в республике будут резать русских.
Панков молча подошел к президентскому столу и снял трубку «вертушки».
Линия была мертва.
Смешок Вахи в наступившей тишине был как щелчок курка.
Панков обернулся и оглядел людей, находившихся в кабинете. Ваха смотрел на него с откровенной холодной ненавистью. Панков всерьез полагал, что он жив еще только потому, что Ваха надеется получить пленного русского полпреда в свое полное распоряжение. Иначе Арсаев пристрелил бы его с порога.
Мэр Торби-калы сидел на подоконнике и недовольно подергивал ртом. Его представления о прекрасном никогда не простирались дальше трехсот семидесяти миллионов долларов на пассажирский терминал, а дело, увы, обстояло так, что пассажирские терминалы существуют только при марионеточном правительстве. Хизри сидел рядом с мэром, и его лицо выражало так же мало, как экран выключенного компьютера. Джаватхан улыбался как-то сочувственно, и Панков вспомнил, что он уже видел у Джаватхана точно такое выражение лица на фотографии, где его товарищи перед ним резали русского солдата.
Ниязбек стоял рядом с Вахой, и в глазах его Панков прочел откровенное презрение. Презрение адресовалось не Панкову. А человеку по ту сторону трубки.
– В зале заседаний есть телекамеры? – спросил Панков.
– Зачем? – спросил Ниязбек.
– Я хочу сделать заявление. Перед депутатами ЗАКСА и мировыми СМИ.
– О чем?
Я обсудил ситуацию с президентом России. Он приказал мне сурово наказать всех участников бойни в Харон-Юрте, отправил в отставку президента Асланова и назначил президентом республики меня.
Ниязбек покосился на трубку «вертушки», безжизненно обвисшую на кольцах шнура.
– И что с тобой сделают за подобное заявление?
Панков торжествующе улыбнулся.
– Ничего, – сказал Панков, – если, кроме моего заявления, у Кремля будет его голова.
И показал на Ваху.
Арсаев инстинктивно сделал шаг назад. Правая его рука нырнула в карман, молниеносно, как баклан ныряет за рыбой, и Панков, похолодев, вспомнил, что все люди этого человека таскают с собой гранату для самоподрыва, как другие носят на шее крестик Глаза Вахи сделались черными от ненависти, он повернулся к Ниязбеку и заорал:
– Ты этого добивался, да? Ты меня просто использовал? Как пугало? Чтобы нагнуть русских?
«А ведь он прав, – мелькнуло в голове Панкова, – чертов аварец! Бог ты мой! Он бы никогда не оставил меня здесь, если бы на самом деле собирался послать Россию к черту! Он бы просто пристрелил меня, поставил рядом с Гамзатом и пристрелил бы, и даже глазом бы не моргнул!»
– Тише! – сказал Ниязбек. – Клянусь Аллахом, Ваха, что бы ни случилось, ты выйдешь отсюда живым и невредимым.
Ваха стоял, по-прежнему держа руку в кармане. Панков осторожно отступил на шаг, а потом на полшага. Панкову показывали эти самодельные «хаттабки», их переделывали из тридцатимиллиметровых гранат для подствольника. Те как раз влезали в футлярчик от мобильного телефона. Осколки разлетались недалеко – это была граната для самоубийства, ни для чего больше. Хотя черт его знает, что у него там. Может, граната, а может, на нем целый пояс шахида.
– Клянусь Аллахом, Ваха, – повторил Ниязбек, – что бы ни случилось, это не моя забота – убивать человека, которого я сам позвал сюда. Ты не убивал моего брата. Пусть тебя ловят федералы.
– Нет, – сказал Панков, – тебе придется выбирать, Ниязбек Или Ваха, или мой разговор с президентом.
Ниязбек скрестил руки на груди.
– Это тебе придется выбирать, Владислав. Или твой разговор с президентом – или…
Ниязбек снова взял со стола листок с воззванием.
– Мы исправим правописание, – сказал он.
Панков сглотнул. Он понимал, что торг бесполезен. Теперь, когда он предложил выход, Ниязбек дожмет его.
– Черт с тобой, – сказал Панков, – пошли к депутатам.
Мэр Торби-калы шумно выдохнул воздух. Джаватхан улыбался все так же смущенно. На лице Ниязбека ничего нельзя было прочесть.
– Джаватхан, – приказал Ниязбек, – ты и твои люди останутся здесь. Запомни, Ваха – мой гость. Если с его головы упадет хоть волос – подбери этот волос и неси за ним.
Они вышли из кабинета вчетвером – Ниязбек, Панков, Атаев и Хизри. Охрана сидела в предбаннике на стульях и на полу.
– Ниязбек, – позвал Ваха, когда они выходили.
Аварец приостановился.
– Русские тебя обманут, – сказал Ваха. – Обманут и убьют. Кто дружит со скорпионом, того скорпион кусает.
***
Они спустились на два этажа и вошли в зал парламента. Больше половины зала было заполнено, хотя, конечно, далеко не на всех креслах сидели депутаты. Многие занимали люди в камуфляже и с оружием. Опять же не все в камуфляже и с оружием были простые бойцы. Половина из них таки были депутаты.
В президиуме скучал Хамид Абдулхамидов, а в углу работал широкий плоский экран, на котором обычно показывали результаты голосования. На этот раз на экран была заведена «картинка» РТР. По телевизору рассказывали о встрече президента с представителями молодежи.
Настроение в зале было довольно мрачное. Депутаты шушукались друг с другом. Прямо около президиума стояло ведро винограда. В зале пахло хорошо знакомым Панкову запахом многочасового заседания – воздухом, много раз пропущенным через чужие легкие, бутербродами и кофе, только к кофе и бутербродам примешивался еще запах ружейной смазки. Российского флага в зале больше не было.
Из друзей Ниязбека в зал пришел только Хизри. Джаватхана оставили с Вахой, а Магомедсалиха нигде не было видно. Уже позднее Панков узнал, что Магомедсалих в это время был с Гамзатом Аслановым. Гамзата таскали по полу в его собственном кабинете и время от времени заставляли звонить отцу. Все телефоны отца были выключены, Гамзата снова били и заставляли набирать телефоны друзей отца.
Еще позднее Панков узнал, что Ахмеднаби сказал одному из этих друзей, который был тогда с ним на правительственной даче в Москве. «Если я уйду с поста президента, моих сыновей застрелят все равно. Их застрелят через день или через год. Пусть будет, как решит Аллах».
У самой двери Панков остановился и кивком отозвал Ниязбека в сторону. Они отошли на шаг.
– Отдай мне Ваху, – шепотом сказал Панков.
– Нет, – отозвался Ниязбек.
– Послушай, меня сожрут в Кремле…
– Иди и говори.
Они зашли в зал, и к ним повернулись сразу шесть или семь телекамер. На микрофонах, выставленных перед трибуной, Панков с раздражением заметил логотипы двух государственных телеканалов. «Кой черт они все снимают, если ничего не показывают?» – подумал Панков.
Ознакомительная версия.
