Дима взял джип и доставил Катю и деньги благодарному отцу. По крайней мере, один человек был доволен выполненной им работой. Он уговаривал Кролля забрать себе «ауди», оснащенную по высшему разряду — сиденья с подогревом, встроенная стереосистема «Бозе», даже симпатичный кружочек из бежевой кожи на прикуривателе, — но Кролль сказал, что для него машина слишком шумная, к тому же придется долго возиться, чтобы найти маячок.
Было еще темно, Дима включил сирены и синие мигалки и развлекся, разогнавшись по встречной полосе. «Всю мою жизнь можно представить как гонку по встречной», — внезапно подумал он. Дима уже решил было плюнуть на Палева, но любопытство одержало верх. С тех пор как прежние начальники в последний раз о нем вспоминали, прошло много времени; странно, что они вообще не забыли, кто он такой. У знаменитого барьера, который якобы мог выдержать натиск танка, охранник знаком велел джипу проезжать, даже не взглянув, кто сидит за рулем. Потрясающее пренебрежение правилами. Дима припарковался на месте, предназначенном для заместителя секретаря или кого-то в этом роде. Только подойдя к стойке у входа, он заметил недовольное выражение на хорошеньком лице сидящей девушки и понял, что, наверное, переборщил. Неужели припарковался на месте какой-то важной шишки? Он уже начал сочинять остроумное извинение, но она медленно кивнула в сторону зеркала, занимавшего полстены. Лицо Димы было забрызгано кровью, хлынувшей из огнестрельной раны спецназовца — одного из тех, что вломились в квартиру.
— Извините, — произнес он. — Напряженное утро выдалось.
Девушка достала из сумки пачку детских влажных салфеток. Дима улыбнулся:
— Наверняка они здесь нарасхват.
— Очень даже. — В огромных темных глазах промелькнуло лукавое выражение. — Я ношу их для своих близнецов.
Секунду он размышлял о том, не имеет ли она в виду свой шикарный бюст, выпирающий из-под блузки. Теперь у него появился еще один повод не идти на встречу; быстрый секс на письменном столе сполна вознаградит его за отсутствие завтрака. Он вытер кровь с лица, помахал девушке салфеткой и направился к лифтам.
Палев закончил чтение, снял очки и потер глаза большим и указательным пальцами, словно желая отогнать строчки, еще стоявшие перед его взором. Затем повернулся к Диме и покачал головой:
— Сколько тебе заплатил Булганов?
— Я взялся за это дело бесплатно. По старой дружбе.
— Ах, старые времена. — Взгляд Палева стал сумрачным, неподвижным, как будто он вспоминал, как в первый раз спал с женщиной; это наверняка произошло еще до начала блокады Ленинграда, если не до революции.
— Старые добрые времена… Нам нужно как-нибудь собраться всем вместе, посидеть за бутылочкой, вспомнить молодость.
В кабинет без стука вошел мужчина — немного за сорок, подтянутый, ни грамма жира, уверенные движения, английский костюм, явно сшитый на заказ. Палев хотел подняться, но человек в костюме жестом велел ему оставаться на месте.
— Продолжайте, не обращайте на меня внимания.
Дима узнал министра обороны Тимофеева. Министр сделал несколько энергичных шагов вперед и пожал Диме руку; манжета его слегка приподнялась, и мелькнули часы «ТАГ Хойер». Тимофеев принадлежал к молодому поколению чиновников, на которых западные предметы роскоши смотрелись почти уместно.
— Как любезно с вашей стороны, что вы пришли. Надеюсь, мы не отвлекли вас от срочных дел.
— Нет, если не считать завтрака.
Палев поморщился, но Тимофеев рассмеялся от души, как хороший политик; при этом лицо Палева как-то странно задергалось — он пытался улыбнуться.
— На самом деле, господин министр, Дмитрий Маяковский в настоящее время не является нашим…
— Ах, фрилансер, — перебил его Тимофеев; последнее слово он произнес по-английски без малейшего акцента. — Вам знаком этот термин?
— Да, господин министр, — ответил Дима тоже по-английски.
— Человек, не имеющий обязательств, никому не преданный безраздельно. Как вы считаете, вы подпадаете под такую характеристику, Маяковский?
— Вполне, — ответил Дима — слишком нагло, с точки зрения Палева.
Старик еще сильнее вжался в кресло.
Тимофеев оглядел Диму с ног до головы:
— Итак, Палев, расскажите мне о вашем фрилансере. Посмотрим, произведет ли на меня впечатление его резюме.
Тимофеев присел на край гигантского стола и скрестил руки на груди. Палев сделал глубокий, свистящий вдох.
— Родился в Москве, отец — солдат-сверхсрочник, мать — дочь французского коммуниста, отправленного в ссылку де Голлем. С отличием окончил Суворовское военное училище, самый младший из группы принятых на обучение в спецназ, что не помешало ему лучше всех освоить большинство предметов. Первое назначение — в Париж, где он усовершенствовал английский во время контактов с американскими студентами и завербовал агента во французском министерстве внутренних дел — молодую очаровательную…
Дима пристально взглянул на Палева. Тот закашлялся.
— Позднее переведен в Иран в качестве инструктора Революционной Гвардии.
Тимофеев снова разразился громким хохотом, обнажив великолепные белоснежные зубы, — явно работа дорогого стоматолога.
— Это продвижение по службе или наказание?
Дима с бесстрастным лицом ответил:
— И то и другое одновременно: мой шеф, как оказалось, работал на англичан. Я его ликвидировал. Можно сказать, что перевод был наградой за проявленную инициативу.
Тимофеев не прекратил смеяться, но глаза его холодно блеснули.
— И что, не скучаете по старым временам?
Палев продолжал:
— Выполнял задание под прикрытием на Балканах, затем — Афганистан, где установил хорошие взаимоотношения с моджахедами.
Тимофеев еще посмеивался, как игрушка на батарейках, у которой сломался выключатель.
— Что ни назначение, то прямо мечта. Должно быть, вы кому-то здорово насолили, Маяковский.
Палев вздрогнул, затем два чиновника обменялись взглядами, и наступила тишина, которая очень не понравилась Диме. Они вспоминали Соломона — перебежчика.
Дима решил не глотать наживку:
— Я принимал каждый приказ без возражений; это мой долг.
— Вы настоящий герой, я уверен. А потом? Какую причину они придумали, чтобы отправить вас на пенсию? Неужели слишком инициативный? Слишком креативный? Или они вдруг обнаружили у вас непатриотичные настроения?
Тимофеев обернулся и сердито уставился на своего главу Оперативного отдела, как будто Палев лично выгнал Диму из спецназа. Покатые плечи Палева под бременем начальственного гнева поникли еще сильнее.
— На самом деле товарищ Маяковский был награжден орденом Александра Невского и орденом Святого Андрея…
Тимофеев перебил его:
— …«за самоотверженную службу во имя благополучия и процветания Родины», но, скорее всего, не во имя благополучия товарища Маяковского, верно, Дмитрий?
— Я не нищенствую.
— И тем не менее ваши таланты не оценены по заслугам. У моих предшественников была неприятная склонность подозревать выдающихся людей во всех смертных грехах. Их идеалом была посредственность. — Тимофеев сделал неопределенный жест. — Как у Фрасибула,[2] который посоветовал Периандру «срезать самые высокие стебли пшеницы», намекая на то, что необходимо избавиться от самых выдающихся граждан.
Он обернулся к Палеву, но тот никак не отреагировал.
— Аристотель, — произнес Дима.
Тимофеев увлекся собственным красноречием:
— Вы слишком хорошо работали, дорогой Маяковский, и за это поплатились. Нужно отдать должное вашему патриотизму: вы не отправились на Запад в поисках лучшей жизни.
Министр приблизил свое лицо к Диминому. От него пахло мятной жвачкой и немного — чесноком. Диме расхотелось завтракать.
— А как насчет настоящего вознаграждения? — Он сжал локоть Димы, глаза его блеснули. — Вы увидите, что сейчас мы можем предложить гораздо лучшие условия, чем раньше, и гораздо более выгодные, чем в крупнейших частных фирмах. Вы сможете купить «лексус» или небольшой уютный загородный дом, все, что захотите. Комфорт и уединение; туда можно будет приглашать дам: джакузи, спутниковые каналы с порнофильмами, в камине потрескивает огонь…
Оба аппаратчика уставились на Диму, но тот даже бровью не повел. В конце концов Палев слегка кашлянул:
— Возможно, Маяковского не интересует денежное вознаграждение.
Тимофеев кивнул:
— Благородные чувства — редкость в нашей дивной новой России. — Он поднялся и, едва слышно скрипя туфлями ручной работы, подошел к портрету Петра. — Значит, мы дадим вам шанс послужить Родине. — Казалось, он обращался к портрету. Затем развернулся и пристально оглядел Диму. — Шанс не только помочь своей стране, но спасти ее.
Эти слова тоже не произвели желаемого эффекта. Люди в костюмах никогда бы в это не поверили, но уговорами с Димой ничего нельзя было добиться. Скорее, наоборот. Он уже слышал это раньше, много раз; но слишком часто предложения славы и богатства на поверку оказывались полным дерьмом. У него заурчало в животе — словно вместо ответа.
